Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
— Ты еще ничего не сказала о Роджере.
— Да, я не знала, хочешь ли ты знать о нем. Он очень повзрослел, он теперь — сильный, взрослый мужчина. И папа говорит, он намного серьезнее. Задавай мне вопросы, если тебе хочется знать, но я только однажды виделась с ним.
— Я надеялась, что к этому времени он покинет поместье. Мама говорила, он снова собирается в путешествие.
— Не могу сказать, — ответила Молли. — Я полагаю, ты знаешь, — продолжила она, но немного замешкалась, прежде чем сказала: — что он желает увидеть тебя?
— Нет! Я не знала. Мне бы хотелось, чтобы он довольствовался моим письмом. Насколько можно, все было определено. Если я говорю, что не увижусь с ним, интересно, моя или его воля окажется самой сильной?
— Его, — ответила Молли. — Но ты должна увидеться с ним. Ты обязана ему. Он никогда не успокоиться без этого.
— Полагаю, он опять станет уговаривать меня возобновить помолвку? Я бы снова разорвала ее.
— Думаю, тебя нельзя «уговорить», если ты настроена против. Но, возможно, на самом деле все не так, Синтия? — спросила девушка с тоскливым беспокойством, что отразилось у нее на лице.
— Все вполне решено. Я собираюсь учить маленьких русских девочек, и я ни за кого не выйду замуж.
— Ты говоришь несерьезно, Синтия. И все-таки это очень серьезные вещи.
Но Синтия впала в одно из своих диких настроений, когда на нее не действовали никакие разумные доводы.
Глава LVI
«Прощай, старая любовь, и здравствуй, новая»
Следующее утро миссис Гибсон встретила в довольном расположении духа. Она написала и отправила письмо, и следующим своим шагом намеревалась наставить Синтию в благоразумии (как это называла миссис Гибсон), другими словами — постараться уговорить ее быть послушной. Но то были тщетные усилия. Синтия уже получила письмо от мистера Хендерсона до того, как спустилась к завтраку — признание в любви, предложение руки и сердца, настолько недвусмысленное, насколько можно выразить словами; вместе с сообщением о том, что из-за невозможности дождаться почты он собрался последовать за ней в Холлингфорд и прибудет в то же самое время, что и она сама предыдущим днем. Синтия никому ничего не сказала об этом письме. Она поздно спустилась к завтраку, после того, как мистер и миссис Гибсон покончили с трапезой, но ее непунктуальность объяснялась тем, что она путешествовала всю прошлую ночь. Молли еще недостаточно окрепла, чтобы подняться так рано. Синтия почти не разговаривала и не притронулась к еде. Мистер Гибсон отправился по своим дневным делам, и Синтия осталась наедине с матерью.
— Моя дорогая, — заметила миссис Гибсон, — ты не завтракаешь, как следует. Боюсь, наша еда кажется тебе слишком простой и домашней по сравнению с той, что подается на стол в Гайд Парке?
— Вовсе нет, — ответила Синтия. — Я не голодна, вот и все.
— Если бы мы были так же богаты, как твой дядя, я бы посчитала долгом и удовольствием подавать изысканный обед. Но ограниченные средства — печальная помеха для человеческих желаний. Я не думаю, что работая так, как пожелает, мистер Гибсон сможет заработать больше, чем он зарабатывает в настоящий момент. В то время как возможности закона безграничны. Лорд канцлер! Титулы так же хороши, как состояние!
Синтия была слишком поглощена в собственные воспоминания, чтобы ответить, но она сказала:
— Сотни адвокатов не имеют практики. Прими это в расчет, мама.
— Хорошо, но я заметила, что у многих из них имеется личное состояние.
— Возможно. Мама, я ожидаю, что мистер Хендерсон приедет и нанесет нам визит этим утром.
— О, мое бесценное дитя! Но откуда ты знаешь? Моя дорогая Синтия, я должна поздравить тебя?
— Нет! Полагаю, я должна рассказать тебе. Этим утром я получила письмо от него, сегодня он приедет на «Арбитре».
— Но он сделал предложение? Во всяком случае, он намеревается сделать предложение?
Синтия поиграла чайной ложечкой, прежде чем ответить. Затем она подняла глаза, словно очнулась ото сна, и повторила вопрос матери.
— Сделал предложение? Да, полагаю так и есть.
— И ты приняла его? Скажи «да», Синтия, сделай меня счастливой!
— Я не стану говорить «да» ради того, чтобы сделать кого-то счастливым кроме себя самой, к тому же поездка в Россию имеет для меня большое очарование, — должно признаться, она ответила так, чтобы помучить свою мать и преуменьшить избыточную радость миссис Гибсон, поскольку в душе почти все решила. Но эти слова не тронули ее мать, которая ни на минуту не поверила им. Она знала, что мысль поселиться в новой, незнакомой стране среди новых, незнакомых людей не слишком привлекала Синтию.
— Ты всегда выглядишь прекрасно, дорогая, но ты не думаешь, что тебе лучше надеть то прелестное сиреневое платье из шелка?
— Я не поменяю ни нитки, ни клочка из того, что сейчас на мне надето.
— Милая, ты, упрямое создание! Ты знаешь, что выглядишь прекрасно, чтобы ни было на тебе надето, — поцеловав свою дочь, миссис Гибсон вышла из комнаты, намереваясь поразить мистера Хендерсона скромной изысканностью ланча.
Синтия поднялась наверх к Молли, она собиралась рассказать ей о мистере Хендерсоне, но оказалось, что ей нелегко заговорить на эту тему, поэтому она отложила ее на время, чтобы приоткрыть будущее по возможности постепенно. Молли выглядела усталой после плохо проведенной ночи, и ее отец, в спешке заскочив проведать свое дорогое дитя до отъезда, посоветовал ей оставаться наверху большую часть утра и спокойно просидеть в своей комнате, пока не наступит время раннего обеда, поэтому у Времени не было благоприятных шансов поведать ей о том, что у него имелось в запасе. Миссис Гибсон послала Молли извинения, что не пришла к ней с обычным утренним визитом, и наказала Синтии считать возможный приезд мистера Хендерсона поводом для занятий внизу. Но Синтия не послушалась. Она поцеловала Молли и сидела молча рядом с ней, держа ее за руку, пока, наконец не вскочила и не сказала:
— Сейчас ты останешься одна, малышка. Я хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовала и была радостной сегодня днем: поэтому отдыхай сейчас.
Синтия оставила ее, пошла в свою комнату и, заперев дверь, начала думать.
Некто тоже думал о ней в это самое время, и это был не мистер Хендерсон. Роджер узнал от мистера Гибсона, что Синтия вернулась домой, и решился поехать к ней немедленно и предпринять решительную и отважную попытку преодолеть препятствия, какими бы они ни были — о природе которых он не вполне догадывался — что она противилась продолжению их отношений. Он покинул отца… он покинул их всех… и отправился в лес, чтобы побыть наедине, пока не придет время и он не сможет взобраться на лошадь и поехать, чтобы подвергнуть свою судьбу испытанию. Он был осмотрителен, чтобы не помешать занятиям в утренние часы, в которые ему прежде было запрещено появляться. Но ожидание оказалось для него тяжелым занятием, когда он знал, что она находится так близко, а время неумолимо приближается.
Все же, по пути к ней он ехал медленно, принуждая себя к спокойствию и терпению.
— Миссис Гибсон дома? Мисс Киркпатрик? — спросил он у служанки Марии, которая открыла дверь. Она была смущена, но он этого не заметил.
— Думаю, да… я не уверена! Вы не пройдете в гостиную, сэр? Мисс Гибсон там, я знаю.
Он поднялся наверх, все его нервы были натянуты перед грядущим разговором с Синтией. Он не знал, было ли то, что в комнате он застал только Молли, облегчением или разочарованием. Молли полулежала на кушетке в эркере окна, выходившего в сад. Укутанная в мягкую белую ткань, сама очень бледная и с повязанным кружевным платком на голове, чтобы оградить ее от любых нездоровых воздействий свежего воздуха, залетавшего в открытое окно. Он настолько готовился к разговору с Синтией, что едва ли знал, о чем говорить с кем-то еще.
— Боюсь, вы не очень здоровы, — сказал он Молли, которая села, чтобы принять его, и которая неожиданно начала дрожать от волнения.
— Я всего лишь немного устала, — ответила она, а затем замолчала, надеясь, что он, возможно, уйдет, и все же желая, чтобы он остался. Но он взял стул, поставил его рядом с ней, напротив окна. Он подумал, что Мария расскажет мисс Киркпатрик, что ее ожидают, и что в любой момент он может услышать звук ее легких шагов на лестнице. Он чувствовал, что ему следует говорить, но не мог придумать, что сказать. Розовый румянец выступил на щеках Молли; пару раз она готова была заговорить, но снова еще больше задумывалась, и паузы между их слабыми, несвязными замечаниями становились все длиннее и длиннее. Внезапно, в одной из таких пауз, веселый гул далеких счастливых голосов в саду стал доноситься все ближе и ближе. Молли становилась все более и более беспокойной и румяной, но вопреки себе, она продолжала наблюдать за лицом Роджера. Ему был виден сад поверх ее головы. Внезапно лицо его залилось краской, словно сердце пустило кровь бежать по жилам быстрее. В поле зрения появились Синтия и мистер Хендерсон; он пылко разговаривал с ней и, наклонившись вперед, вглядывался в ее лицо. Она, наполовину отвернувшись с прелестной робостью, явно кокетничала, они говорили о каких-то цветах, которые она то ли не подарила, то ли не взяла. Как раз в этот момент, когда влюбленные вышли из-за кустов на относительно открытое место, они заметили приближающуюся к ним Марию. По-женски тактично она убедила Синтию покинуть поклонника и отойти на несколько шагов, а затем шепотом сообщила ей, что мистер Роджер Хэмли в доме и желает поговорить с ней. Роджер заметил ее испуганный жест; она отвернулась, чтобы что-то сказать мистеру Хендерсону, прежде чем направиться к дому. Теперь Роджер заговорил с Молли — заговорил поспешно, заговорил хрипло.
