Марк Твен - По экватору
По многогранности своей натуры и строению это самое причудливое из всех животных, король микротварей всего земного шара. Привожу слова натуралиста:
«Назовите его как угодно, и вы не ошибетесь. Это рыба, ибо половину жизни проводит в воде; это земнородное, ибо половину жизни обитает на земле; это земноводное, ибо живет в воде и на земле и не знает, чему отдать предпочтение; оно не отказывается от зимней спячки, ибо в пасмурную погоду, когда ему становится скучно, зарывается в ил на дно лужи и отлеживается там недельку-другую; это некая разновидность утки, ибо у него утиный клюв и четыре перепончатых плавника; это сочетание рыбы и четвероногого, ибо в воде оно гребет плавниками, а на суше передвигается при их помощи с места на место; это своего рода тюлень, ибо у него тюленья шкура; это плотоядное, травоядное, насекомоядное и червоядное, ибо питается рыбой, травой и бабочками, а когда наступает пора спячки, откапывает из ила червей и пожирает их; это явно птица, ибо несет яйца и высиживает птенцов; это явно млекопитающее, ибо кормит детенышей своим молоком: и это несомненно кекое подобие христианина, ибо соблюдает воскресение, когда кто-нибудь есть поблизости, и не соблюдает,.когда никого поблизости нет. Ему присущи все склонности, кроме утонченных, ему присущи все черты характера, кроме положительных».
Это вид, который выжил в борьбе за существование, — вид, наиболее приспособившийся. Мистер Дарвин сочинил теорию, названную его именем; однако первым, кто проверил на практике и доказал ее состоятельность, был орниторинкус. И значит, ему надо воздать такую же хвалу, как мистеру Дарвину. Орниторинкус не спасался в Ноевом ковчеге, - вы напрасно стали бы искать его в перечне, - он благородно остался за бортом, чтобы разрабатывать теорию дарвинизма. Из всех живых существ в мире он один был снаряжен для этого всем необходимым. Тринадцать месяцев ковчег носился по воде, затопившей земной шар. Нигде не видно было ни клочка суши, ни растеньица, не было пищи, чтобы накормить млекопитающее, не было воды, чтобы напоить млекопитающее, ибо все съедобное погибло. А когда чистые потоки с небес и соленые моря земли смешали свои воды и они поднялись выше горных вершин, оказалось, что ни одна обыкновенная птица и ни один нормальный зверь не могут утолить ими жажду и остаться в живых. Но подобная смесь была для орниторинкуса, если можно так выразиться, манной небесной. Ведь вода его родной реки была всегда подсолена водами морского прилива. Всемирный потоп увлек с собой множество лесных деревьев, и по ним-то оргогторинкус безмятежно странствовал; странствовал от пояса к поясу, от полушария к полушарию, в довольстве, ни о чем не заботясь, с живым интересом наблюдая постоянные смены пейзажа, смиренно благодаря судьбу за свою удачу, следя со все возрастающим энтузиазмом за развитием великой теории, ради подтверждения которой он рисковал жизнью, состоянием и незапятнанной честью, — если я могу, не нарушая приличий, выразиться этими словами применительно к подобного рода случаю.
Он вел роскошный и беспечный образ жизни существа, нестесненного в средствах; у него было все, что нужно, чтобы жить, благословляя судьбу. Хотелось ему прогуляться - он лазал по стволу дерева; днем он размышлял в тени листвы, ночью спал под ее сенью. Когда ему хотелось освежиться - он плавал; хотелось ему пищи вегетарианской — он ел листья; из-под коры деревьев он выкапывал червей и личинок; а когда ему хотелось рыбы – он удил; когда он хотел яиц—ничто не мешало ему класть яйца. Если все личинки переведутся на одном дереве, он плывет к другому; ну а рыбы было такое изобилие, что он терялся в выборе. И, наконец, испытывая жажду, он с благодарностью хлебал смесь, от которой издох бы и крокодил.
Когда же в конце концов после тринадцати месяцев научных странствий по всем поясам он пришвартовался к вершине горы и сошел на сушу, он мысленно сказал себе: «Пусть те, кто придет после меня, придумывают теория и видят сны насчет выживания наиболее приспособленных, если хотят, а я все-таки был первым, кто доказал это на себе!»
Это удивительное существо, подобно кенгуру и многим другим австралийским гидроцефалическим беспозвоночным, восходит к тем незапамятным временам, когда человека на земле и в помине не было; оно, без сомнения, восходит к той эре, когда Австралию и Африку соединяло шоссе в сотни миль шириной и тысячи миль длиной, и животные на обоих континентах были одни и те же, и все принадлежали к отдаленной геологической эпохе, известной в науке под названием Древняя Красноизвестковая Послеплеозавровая эпоха. Впоследствии шоссе опустилось на дно морское, мощные подземные толчки подняли африканский континент на тысячу футов вверх, а Австралия осталась на прежнем уровне. В новом африканском климате животные в силу необходимости стали эволюционировать и постепенно переходить в новые виды, семейства и породы, а животные Австралии — в силу той же необходимости — остались неизменными, и такими они сохранились до наших дней. Несколько миллионов лет африканский орниторинкус все эволюционировал и эволюционировал и, одну за другой, терял части своего тела, пока наконец не распался, и его составные части рассеялись. Теперь, когда встретишь в Африке птицу или зверя, тюленя или выдру, можно не сомневаться, что это всего навсего жалкий остаток упомянутого мною идеального творения — того самого, которое представляло собой все в общем и ничего в частности, — щедро одаренного природой pluribus unum животного мира.
Такова история самого почтенного, самого древнего организма, живущего на земле — Ornithorhyncus Platypus Extraordinariensis, да хранит его бог!»
Нашему естествоиспытателю ничего не стоило воспарить на такую высоту, если тема его захватывала. И не только в прозе, но и в стихах. В свое время он сочинил изрядное число стихотворений и теперь роздал их читать пассажирам, и охотно разрешил переписывать. Вот «Обращение», — в нем, на мой взгляд, меньше специальных терминов, чем в других его стихах, и оно кажется мне наиболее возвышенным.
ОБРАЩЕНИЕ
О, ложе тинное покинь,
Орниторинкус милый мой.
И клюв и улыбке распахнув,
Вce, что я жажду знать, открой.
Происхожденья твоего
Я тайну мне молю открыть:
Зачем там плоть, где кость нужна,
И кость, где плоти должно быть?
Откуда твой бобровый хвост
И эти лапы-плавники?
А вместо жабр зачем тебе
Даны звериные клыки?
О Сумчатый, о Кенгуру,
Похожий с виду на горшок,
Чьи ноги разнятся длиной,
В чьем сером животе мешок,
Открой, реликт, зачем ты здесь?
Друзья твои, в тисках земли,
Окаменелостями став.
Давно бессмертье обрели[4].
Пожалуй, нет поэта, который был бы плагиатором сознательно; вместе с тем я склонен подозревать, что нет и поэта, который порой не совершил бы плагиат бессознательно. Вышеприведенные стихи поистине прекрасны и даже трогательны, и все же в них проскальзывает нечто такое, что напоминает «Соловья Мичигана». Не может быть никаких сомнений, что автор «Обращения» читал произведения этого поэта и был ими очарован. Нельзя утверждать, что он заимствовал из них хоть слово, а тем более фразу, но его стихам присуще мастерство, стиль, ритм и мелодичность стихов «Соловья». Пусть читатель сравнит «Обращение» с «Фрэнком Даттоном» — особенно строфы первую и семнадцатую — и сам убедится в том, что тот, кто написал первое, читал второе[5].
I
Фрэнк Даттон светел был душой,
Но был его жребий лих:
В Сосновом озере он утонул,
И нет его больше в живых.
Ему сравнялось четырнадцать лет.
Он рос без мамы с детских дней.
Когда бедняжка Фрэнк утонул,
Он с бабушкой жил своей.
XVII
Он утонул во вторник днем,
Его в воскресенье нашли,
И слухи о том, что он утонул,
Округу всю обошли.
Рядом с мамой своей он был зарыт.
В холодной земле погребли его,
И слезы прольют его друзья,
Увидев могилку его[6].
Глава IX. ТАИНСТВЕННАЯ, ВЕЧНО НОВАЯ, УДИВИТЕЛЬНАЯ АВСТРАЛИЯКлимат зависит от людей, которые нас окружают.
Новый календарь Простофили Вильсона
15 сентября. — Ночь. Австралия уже совсем близко. До Сиднея осталось пятьдесят миль.
Эта запись напоминает мне такой случай. Пассажиров созвали на нос парохода полюбоваться великолепным зрелищем. Было совсем темно. Океан открывался взору ярдов на пятьдесят вокруг — дальше все тускнело и скрывалось во мраке. Но тот, кто некоторое время терпеливо вглядывался в темноту, был щедро вознагражден. Вскоре в четверти мили от парохода на воде вспыхнул ослепительно яркий свет, — вспышка настолько неожиданная и столь удивительно яркая, что дух захватило; потом световое пятно вдруг вытянулось наподобие штопора и превратилось в огромного сказочного змея; каждый изгиб его тела, дорожка, прокладываемая головой, волна, бегущая за его хвостом, — все было охвачено неистовым огнем пожара, И он приближался к нам с быстротой молнии! Не успели мы опомниться, как этот исполин пламени длиною в пятьдесят футов, пылая и бушуя, пронесся мимо и тут же исчез, а в том месте, откуда он появился, вспыхнуло снова, снова и снова; и все эти вспышки мгновенно превращались в морских змеев. Мы видели, как вспыхнуло в шестнадцати местах одновременно; змеи бешено ринулись в сторону парохода - клубок извивающихся спиралей, движущийся костер, видение умопомрачительной красоты, зрелище огня и мощи, равное которому многим из собравшихся на палубе вряд ли суждено увидеть в мире сем.
