Марк Твен - По экватору
Когда-то фиджианцы были бесстрашными воинами, они были очень набожны и ревностно поклонялись идолам. Предводители их были горды и надменны и привыкли жить на широкую ногу. Каждый имел по нескольку жен, а наиболее влиятельные — нередко до пятидесяти; когда вождь умирал, на его похоронах душили нескольких его жен и опускали вместе с ним в могилу. В 1804 году двадцать семь английских ссыльных бежали из Австралии на острова Фиджи; у них было с собой оружие и боеприпасы. Вы только подумайте, какое могущество давало им это оружие и какие перед ними открывались возможности! Будь они люди энергичные и рассудительные, обладай они здравым смыслом и умей шевелить мозгами, они завладели бы всем архипелагом — все двадцать семь стали бы королями, и каждому было бы подвластны восемь, а то и девять островов. Но они упустили свое счастье. Они прожили никчемную жизнь в грехе и роскоши и умерли бесславно — большинство насильственной смертью. Честолюбием отличался из них лишь один ирландец, по имени Коннор. Он задался целью наплодить пятьдесят детей, но больше сорока восьми не вышло. Он умер, так и не примирившись с такой неудачей. Ничем не оправданная жадность. Любой отец счел бы себя богачом, имея только сорок детей.
Эти фиджианцы— отличный народ, у них и голова есть на плечах и ум пытливый. Оказывается, религиозной доктрине их предков-дикарей не чужда была вера и бессмертие, правда, с некоторыми оговорками. Так, они полагали, что их умершему другу уготовано вечное блаженство, если удастся собрать воедино все части его тела, — только при таком условии. Они не заходили чересчур далеко. По их мнению, вера миссионера в бессмертие слишком всеобъемлюща, слишком обширна. Фиджианцы указывали ему на некоторые факты. Например, многих их друзей сожрали акулы; в свою очередь, акул съели поймавшие их люди; далее — эти люди во время войны были взяты в плен и съедены врагом. Те, первые, вошли в состав акул; затем они и акулы стали частью плоти, крови и костей победителей. Как же можно отыскать в получившейся смеси разрозненные части тех первых людей и как сложить их в одно целое? Пытливость фиджианцев наводила на тысячу сомнений и свидетельствовала, что миссионер не вник в дело со всей серьезностью и обстоятельностью, как того заслуживает столь важная проблема.
Миссионер преподал этим дотошным дикарям много полезных идей, и от них он тоже получил идею - удивительно поэтическую и изысканную: эти дикие и темные, простые дети природы верили, что цветы, поблекшие на земле, уносятся ветрами в далекие небесные луга, чтобы цвести там вечно неувядаемой красотой!
Глава VIII. ПТИЦА МОА ОБГОНЯЕТ ПОЕЗДМожно, наверное, доказать цифрами и фактами, что нет более типично американской категории преступников, чем члены конгресса.
Новый календарь Простофили Вильсона
Если вы взглянете на карту, вам покажется, что на Тихом океане непролазная чаща островов и они давят друг на друга; однако даже в центре архипелага нет никакой давки, а между отдельными группами лежат обширные водные пустыни. Еще не все известно об этих островах, их обитателях и языках, на которых они говорят. Взять хотя бы такой удивительный случай: двадцать лет тому назад на Фиджи обитали два странных одиноких существа; прибыли они из неведомой страны и говорили не неведомом языке. «Их подобрало проходившее мимо судно в сотнях миль от какой-либо известной нам страны, в той же лодчонке, в которой их унесло в океан. Когда их подобрали, они были кожа да кости. Их речь никто не понимал, и они ни разу не назвали своей родины, а если и назвали какой-то остров, то на карте такого и не бывало. Теперь они сытые и гладкие и в ус себе не дуют. В судовом журнале помечена широта и долгота того места, где их нашли, и это, по-видимому, для них единственный ключ к поискам их утраченной родины»[3].
Какой странный романтический эпизод; и до чего любопытно узнать, откуда явились эти таинственные существа, эти Люди без Родины, блудные сыны, не знающие имени своей утраченной страны, бродячие Дети Ниоткуда.
Чаща островов на Тихом океане - поистине колыбель романтики, грез и таинственности. Своеобразная прелесть уединения, величавость, красота и глубокий, покой этих островов исцеляют истерзанные души людей, потерпевших крах в борьбе за существование в цивилизованном мире, и людей, изгнанных из этого мира за преступление; прельщают любителей легкого и беспечного бытия и тех, кто любит вольную бродячую жизнь, острые ощущения, разнообразие и приключения, а также тех, кто предпочитает спокойный и удобный способ наживы и торговли, необременительные брачные союзы, разводы без судов и затрат, разнузданные кутежи, - тогда жизнь кажется им идеально прекрасной.
Подкрепив свои силы, мы поплыли дальше.
Самым образованным человеком на нашем пароходе был молодой англичанин из Новой Зеландии. Он был естествоиспытатель. Его познания в этой области отличались глубиной и доскональностью, интерес к своему делу граничил у него со страстью; и вдобавок он обладал ораторским искусством, так что, когда он говорил о животных, слушать его было одно удовольствие; к тому же поучительно, хотя порой и нелегко понять, ибо он то и дело употреблял научные термины, которые были недоступны пониманию многих из нас. Не скрою, они и мне были непонятны, по он так охотно давал объяснения, что я постоянно засыпал его вопросами. Я, правда, недурно знал его предмет, — конечно, как дилетант, —но его разъяснения придали моим знаниям ясность и научность, — короче говоря, придали им ценность.
Особенно его интересовала фауна Австралазии, и его познания в этой области были исчерпывающими и безупречными. Я и раньше немало знал о кроликах Австралазии, об их непостижимой плодовитости, но только после разговоров с ним я понял, что мое представление о том, какой это ужасный бич для уличного движения и путешественников, — ничто в сравнении с фактами. Он рассказал мне, что первая пара кроликов, привезенная в Австралазию, расплодилась невероятно быстро, и всего через шесть месяцев в стране их стало такое множество, что пришлось прорывать в них каналы, чтобы добираться из города в город.
Он рассказал мне массу всякой всячины о червях, кенгуру и прочих жесткокрылых и добавил, что знает всю подноготную и образ жизни всех этих толстокожих. Он сказал, что кенгуру снабжен карманами, в которых носит своих детенышей, когда у него нет яблок. И еще он сказал, что эму не уступает по величине страусу, очень похож на него и ест что попало, даже кирпичи. И что динго — вовсе не динго, а самая обыкновенная дикая собака; и что динго отличается от дронта только тем, что оба они не лают; в остальном это одно и то же.
Он сказал, что единственная дичь Австралазии — сумчатый заяц; единственная певчая птица — хулиган, и что и тот и другая охраняются правительством. Самая красивая среди местных птиц — райская птица. Затем следуют два вида лирохвосток; пишутся они по-разному. Он сказал, что один вид вымирает, второй размножается. Он объяснил, что «сумеречник» вовсе не птица, а человек; сумеречником в Австралии называют бродягу. Это лодырь, горький пьяница, проходимец. В пору стрижки овец он шатается по стране, будто бы в поисках работы; на овечье пастбище он подгадывает явиться в сумерки; когда трудовой день уже кончился. Ему нужно только виски, ужин, ночлег и завтрак; получив все это, он исчезает. Естествоиспытатель рассказывал и о птице-колокольчике, которая день-деньской, почти беспрерывно, издает из глубины леса свой сочный, чарующий звон. Она — закадычный друг усталого, изнывающего от жажды сумеречника, ибо он знает, что там, где звенит птица-колокольчик, есть вода; и он отправляется дальше. Англичанин сказал, что самая удивительная птица Австралазии — пересмешник, а самая крупная, теперь вымершая, — моа-великан.
Моа имел тридцать футов в высоту и мог перешагнуть через голову стоящего человека среднего роста или смахнуть с него шляпу; впрочем, и голову тоже. Он сказал, что птица была бескрылой, но быстро бегала. Туземцы ездили на моа верхом. Он с легкостью делал сорок миль в час и, пробежав так четыреста миль, был еще вполне бодр. Когда в Новой Зеландия провели железную дорогу, эта птица еще водилась; и то время она доставляла почту. Управление дороги ввело расписание, существующее и сейчас: два скорых поезда в неделю, делавших двадцать миль в час. Чтобы забрать в свои руки доставку почты, компании пришлось истребить птицу моа.
Говоря о местных кроликах и бактрийских верблюдах, натуралист заметил, что шишконосные и бактерии Австралазии поражают своими многочисленными и странными отклонениями от законов, которым подчинены эти виды бугорчатых; однако, по его мнению, склонность природы стряпать курьезы наиболее ярко проявилась в том причудливом сочетании птицы, рыбы, амфибии, землеройного, пресмыкающегося, четвероногого и христианина, который называется орниторинкусом.
