Ян Добрачинский - Тень Отца
Иосиф усмехнулся:
— Я беру столько, сколько следует.
— Ты берешь только за материал, но не ценишь свою работу.
— Я беру и за работу, но я не хочу брать слишком много. Работа доставляет мне радость. О, ты, может быть, даже не знаешь, Клеопа, какое это наслаждение — работа с деревом. Каждый взмах рубанком напоминает мне о близости Всевышнего.
Клеопа посмотрел на него внимательно.
— Ты превосходный ремесленник, — сказал он, — но я думаю, что певец из тебя получился бы еще более хороший. Некоторые сначала работают, потом поют, потом молятся, а для тебя работа является и песней, и молитвой…
— Потому что она и есть молитва…
Клеопа кивнул головой.
— Вы с Мириам — как две капли воды. Она такая же: что бы ни делала — одновременно и поет, и молится. Но, собственно, о ней и речь…
Клеопа откашлялся и стал по своей привычке ломать кисти рук. Потом сказал изменившимся голосом:
— Видишь ли, я пришел к тебе, чтобы поговорить о ней.
— Я слушаю тебя, Клеопа.
Клеопа снова откашлялся. И прежде чем начать, тяжело вздохнул.
— Не знаю, известно ли тебе: вчера с караваном из Иерусалима прибыл один человек. Уже не раз он привозил от Елизаветы вести моей жене и Мириам, а также узнавал для нее наши новости. Одним словом, он привез необычное известие… Может быть, ты уже слышал?
— Нет.
— В это действительно трудно поверить. Вообрази себе, — Клеопа оперся руками о колени и наклонился вперед, словно необычность дела, с которым он пришел, лежала у него на шее гнетущей тяжестью. — Вообрази себе, что Елизавета, жена Захарии, ждет ребенка! — он выкрикнул эту новость, будто бросил камень. — Ты можешь в это поверить? Пожилая женщина…
Иосиф поднял руку к лицу и медленно провел ею по щеке.
— Да, в самом деле, — согласился он, — она очень пожилая женщина.
— Я был уверен, что ее время давно прошло. Да и Захария… Ведь он уже такой старый, что, вероятно, его в последний раз призывали для служения в храме.
— Действительно, когда я был у него, он готовился в последний раз идти служить.
— Необыкновенные вещи случаются в этом мире. Я просто не могу в это поверить, хотя тот человек клянется, что это правда. Как это могло случиться? Елизавета, как он говорит, скрывает свое положение от людей — чему я вовсе не удивляюсь — и прислала эту новость нашим женщинам под печатью тайны. Невероятная история! Случается, что женщинам только кажется, что они носят ребенка в лоне, а когда приходит время, никто не рождается. Наверное, то же самое происходит с Елизаветой. Невозможно, чтобы она родила! Но Мириам… — начал было Клеопа, но затем взглянул на Иосифа и замолчал.
— Что ты хотел сказать?
— Наверное, ты уже знаешь ее. Для нее нет невозможного, и как только она услышала об этом известии, она пришла ко мне и умоляла, чтобы я позволил ей идти к Елизавете. Говорила, что она обязательно должна ей помочь во время беременности и родов.
— Как это? Она хочет пойти в Иудею?
— Вот именно… Так далеко! Да еще сейчас, когда все сгорело на солнце. Пустые дороги… Одинокая девушка…
— Ты, разумеется, не согласился?
Клеопа взглянул на Иосифа и тут же потупил взгляд. В смущении он накручивал на палец край плаща.
— Когда она станет твоей, тогда сможешь запрещать ей совершать глупости. Но я… Откровенно говоря, я не могу ей ничего запретить. Все время думаю… Я уже тебе говорил, — он словно взорвался, — что она как будто обыкновенная девушка, а на самом деле другая! Я не умею с ней обращаться. Даже моя жена не всегда ее понимает. Она никогда ни о чем не просила. Ни одной просьбы! Она выполняет любую работу. И вот, когда она пришла, наконец, просить…
— Что ты решил?
— Она сама решила. Прежде чем я успел ей объяснить, что это не имеет смысла, она мне уже сказала, что утром отходит караван в Иерихон, и что она разговаривала с теми людьми, и они обещали взять ее с собой.
Иосиф резко вскочил и закричал:
— Как же так? Ты позволил ей идти?
— Не кричи. Сядь, — Клеопа потянул Иосифа за край одежды, заставив его снова сесть на лавку. — Это уже произошло. Тебе легко говорить: позволил, позволил… — Он вздохнул. — Давай поговорим спокойно. Я не могу поверить в эту беременность. Ты, наверное, тоже. Но она уверена, что это так. А раз она верит, то понимает, что Елизавета в таком положении должна иметь кого‑то возле себя. Подумай: старая одинокая женщина! Мириам относится к ней, как к матери.
— Так ведь надо было по–другому! Ты отпустил ее с чужими людьми.
— Не совсем с чужими. Я знаю этих купцов. Я проводил ее к ним, и они обещали, что позаботятся о ней.
— Значит, ты ее проводил, а мне даже не сказал?
Клеопа быстро взглянул на Иосифа, вздохнул и снова опустил голову. Наступила тишина. Иосиф, прикусив губу, смотрел вперед. Вдали, среди бледно–желтых скал, темной извилистой полосой вилась дорога, по которой полгода назад он пришел в Назарет. Теперь где‑то по этой дороге идет она — одинокая девушка в окружении незнакомых мужчин. В сердце Иосифа возникли гнев и обида на Клеопу. Он должен был прийти и известить его об этом походе. Он пошел бы вместе с Мириам. Правда, их путешествие вдвоем не укладывалось бы в рамки приличия, но разве не лучше было бы пожертвовать людским мнением, чем подвергать девушку опасности? А теперь пройдут целые недели, может быть, даже месяцы, прежде чем он узнает, что с ней происходит.
— Ты обижаешься на меня? — спросил Клеопа.
— Да.
— Я хотел прийти и сказать тебе. Хотел даже просить, чтобы ты шел с ней. Поверь мне, я на твоей стороне.
— Тогда почему же ты этого не сделал?
Клеопа еще раз вздохнул.
— Ох, Иосиф, как бы я хотел, чтобы опека над ней уже перешла к тебе! Она сама воспротивилась тому, чтобы я известил тебя!
— Она сама?! — Иосиф смотрел на Клеопу, изумленный.
— Да. Вот ее слова: «Скажи Иосифу, что когда я дойду, пришлю ему известие. Пусть не беспокоится. И передай ему сердечный привет. Но я не хочу, чтобы он шел со мной».
— Она так и сказала?!
Иосиф заговорил было, но умолк, охваченный волной неожиданной обиды. Так значит, это она сама! Она знала, что он будет беспокоиться, но все‑таки ушла. И не захотела, чтобы он ее сопровождал. Он даже не попрощался с нею. Эта мысль больно жгла его. Ведь он согласился со всем, чего она желала. Он ничего не требовал, ничего не добивался, только хотел заботиться о ней, хранить ее от опасностей…
Когда она приняла его предложение — так просто и так сердечно, — он был уверен, что она его любит. У нее был свой особый договор со Всевышним. Иосиф обещал ей, что будет уважать ее обязательство. Он был убежден, что благодаря этой жертве таинственное сияние, которое светится в Мириам, перестанет быть для него загадкой и ее сокрытый мир станет и его миром… Исчезнет робость, появляющаяся всякий раз, когда он разговаривает с ней. Они будут знать друг о друге всё, и всё у них будет общим — и чувства, и мысли. Только так он представлял себе любовь. А тем временем она ушла, призванная делами, о которых думала, что они являются только ее делами. Она словно хотела ему показать, что не всем готова поделиться с ним, что есть такие уголки ее сердца, куда он не имеет и не будет иметь доступа.
В сердце Иосифа появилось уныние. Впервые возникло сомнение: действительно ли эта идеальная, как казалось, спутница, которую он нашел для себя, — та самая, которую он ждал. Может быть, все было недоразумением: советы Захарии, заманчивые слова Елизаветы, обаяние Мириам… Может быть, отец был прав, осуждая его за ожидание? Может быть, годами взлелеянные мечты заслонили от него подлинный образ той, которую он встретил? Даже люди из ее окружения сразу утратили свой симпатичный облик. Иосиф посмотрел сбоку на лицо Клеопы — костистое, выглядывавшее из‑под густой седины, — оно вдруг представилось ему тупым и отвратительным. Как легко он поддался настроению! Ведь даже этот человек казался ему благоразумным и сердечным!
Но все же, вопреки горечи, заливавшей его сердце, перед ним встал вопрос: отрекся бы он от этой девушки? — Нет. Он по–прежнему осознавал, что другой такой ему не найти никогда. С первого мгновения, как только он увидел ее на ступенях под сводом колодца, он уже знал, что любит ее — ради всего на свете и несмотря ни на что, — любит, как только человек может любить другого человека. Что бы она ни сделала, ему не уйти от этой любви. Он был пойман в ловушку.
Иосиф сильно сжал губы и молчал. Рядом вздыхал Клеопа. Молчание затянулось. Наконец, Клеопа сказал:
— Вот видишь… такие дела. Я не хотел тебе этого говорить. Я не понимаю ее. Она не должна была так поступать. Я на твоей стороне. Но она такая… — он беспомощно развел руками. — И если ты любишь ее, то должен с этим смириться.
Иосиф сдавил лоб пальцами. «Она тоже сказала, — думал он, — что я пойму ее, потому что люблю… Я люблю ее — но не понимаю…»
