Ясунари Кавабата - Старая столица
– Ой! – Тиэко не сдержала возгласа удивления. Ей показалось, будто эту девушку она уже встречала где-то.
Тиэко тоже начала совершать семикратную молитву, не сознавая, зачем она это делает.
Девушка отходила от божества на запад, потом возвращалась. Так же поступала Тиэко, но отходила в противоположную сторону, на восток. Девушка молилась серьезней и дольше Тиэко. К тому же Тиэко и отходила не так далеко. Вот и вышло так, что семикратную молитву они окончили одновременно и лицом к лицу сошлись перед статуей божества.
– О чем вы молились? – спросила Тиэко.
– Вы за мной наблюдали? – голос девушки дрожал.– Я молила бога поведать мне, где моя сестра… Теперь я знаю: это вы, вы моя сестрица! Ему было угодно, чтобы мы здесь встретились.– Глаза девушки наполнились слезами.
Тиэко узнала ее: это была та самая девушка из деревни на Северной горе!
От фонариков, а также свечей, которые ставили пришедшие поклониться божеству, здесь было светло, но она не стеснялась плакать. В ее слезинках мерцали отблески огней.
Тиэко вдруг захотелось обнять ее. С трудом пересиливая себя, она сказала:
– У меня нет ни старшей сестры, ни младшей. Я одна.– Ее лицо побледнело.
– Я все поняла, простите меня, барышня, простите,– прошептала девушка и горестно всхлипнула.– Я с детства надеялась, что встречусь с сестрой. И обозналась…
– …
– Мы были близнецами, и я даже не знаю, кто из нас первой появился на свет…
– Bac, наверное, подвело внешнее сходство. Девушка кивнула, и слезинки покатились по ее щекам.
Вытирая платочком лицо, она спросила:
– Барышня, а вы где родились?
– Недалеко отсюда – в квартале оптовых торговцев.
– Понимаю. А скажите: о чем вы просили в молитве?
– О счастье и здоровье для моих родителей.
– …
– А ваш отец?..– спросила Тиэко.
– Много лет тому назад он свалился с дерева на Северной горе, когда обрубал ветки, и разбился. Потом мне рассказали об этом в деревне, а в ту пору я была еще совсем маленькой и ничего не понимала.
Тиэко ощутила, как ей сдавило сердце: может, дух. умершего отца призывает меня, поэтому я люблю бывать в той деревне и любоваться криптомериями. Эта девушка говорит, что они с сестрой были близнецами. А может быть, отец, коря себя за то, что подкинул родную дочь, там, на верхушке дерева, задумался о совершенном поступке, сделал неосторожный шаг и упал. Наверное, так оно и было.
На лбу Тизко выступил холодный пот. И шум толпы, заполнявшей Четвертый проспект, и звуки праздничной музыки будто отдалились куда-то. В глазах потемнело, казалось, она. вот-вот лишится чувств.
Девушка коснулась плеча Тиэко и своим платочком стала вытирать ей пот со лба.
– Благодарю вас.– Тиэко взяла у нее из рук платочек и утерла лицо. Она даже не заметила, как сунула чужой платок себе за пазуху.– А ваша матушка?..
– тихо спросила она.
– Мать тоже…– девушка запнулась.– Наверное, я появилась на свет не на Северной горе, где растут криптомерии, а в дальней горной деревушке – на родине матери. Так вот, моя мать тоже…
Тиэко больше не решалась ее расспрашивать.
Слезы этой девушки были слезами радости. Когда они высохли, ее лицо засияло от счастья.
Что до Тиэко, то, хотя она старалась держаться уверенно, ноги ее дрожали, сердце было в смятении. Не хватало сил, чтобы сразу же взять себя в руки. Одно, кажется, ободряло ее – это спокойная красота девушки. Но Тиэко не ощущала откровенной радости, какую испытывала та. Напротив, ее все сильнее охватывало необъяснимое тревожное чувство.
Она все еще не решила, как вести себя с этой девушкой, когда та протянула ей правую руку и сказала: «Барышня…» Тиэко взяла протянутую руку. Она была обветренная, жесткая – не то что холеная ладошка Тиэко. Но девушка, по– видимому, не обратила на это внимания.
– Прощайте, барышня,– сказала она.
– Уже уходите?
– Я так счастлива…
– Но ваше имя?
– Наэко.
– Наэко? А я Тиэко.
– Я сейчас служу у людей. Деревня наша маленькая, и, если вы спросите меня, вам любой укажет, где я живу.
Тиэко кивнула.
– Барышня, а вы, видать, счастливая?
– Да.
– Я никому ни словечка не скажу про то, что мы встретились. Клянусь вам. Пусть об этом знает лишь святой Гион, которому мы сейчас молились.
«Хотя мы и двойняшки, Наэко, наверное, почувствовала разницу в нашем нынешнем положении,– подумала Тиэко и не нашлась что ответить,– но ведь подкинули-то не ее, а меня».
– Прощайте, барышня,– повторила Наэко,– пойду, пока на нас не обратили внимание…
Тиэко стеснило грудь.
– Наэко, наш дом недалеко – хотя бы мимо пройдемте.
Наэко покачала головой, но спросила:
– А кто у вас дома?
– Вы имеете в виду нашу семью? Только отец и мать…
– Я почему-то так и подумала: вас, должно быть, с самого детства любили.
Тиэко тронула девушку за рукав:
– Мы здесь уже долго стоим, не будем привлекать к себе внимание.
– Да-да.
Она обернулась к ковчегу и стала вновь самозабвенно молиться. Тиэко поспешно последовала ее примеру.
– Прощайте,– в третий раз произнесла Наэко.
– Прощайте,– ответила Тиэко.
– Я о многом хотела с вами поговорить. Наведайтесь когда-нибудь в нашу деревню. Мы пойдем в рощу, там нас никто не услышит.
– Спасибо.
Но почему-то обе пошли в одном направлении – к мосту у Четвертого проспекта.
Община храма Ясака велика. Она продолжает праздновать Гион и после процессии ковчегов семнадцатого июля. Двери всех лавок открыты настежь. На всеобщее обозрение выставляются чудесные расписные ширмы и многое другое. В прежние времена там можно было увидеть гравюры укиёэ[35] – из самых ранних! – и картины школы Кано[36], яматоэ[37], парные ширмы в стиле Сотацу. Ширмы были украшены и оригинальными картинами в стиле укиёэ, на которых изображались
«южные варвары»[38]. Жители Киото издавна с размахом отмечали свой любимый праздник Гион.
Отголоски этого теперь можно увидеть во время процессии ковчегов. Их украшают китайской парчой, гобеленами, камчатыми и золототкаными материями, узорчатыми вышивками. В былые времена многие известные художники участвовали в украшении ковчегов. Пышность, присущая эпохе Момояма, соседствует здесь с заморскими редкостями – из стран, с которыми торговала Япония.
На некоторых ковчегах даже устанавливали мачты с кораблей, имевших лицензию на торговлю с заморскими странами.
Музыка во время праздника Гион только на первый взгляд кажется примитивной. На самом же деле существует более двадцати шести способов ее исполнения. Причем в ней находят много общего с музыкальным сопровождением в пьесах мибу кёгэн[39] и с музыкой гагаку[40].
Вечером в канун праздника ковчеги украшаются гирляндами фонариков, громко играют музыканты.
Хотя процессия ковчегов не проходит через районы Киото, расположенные к востоку от моста Четвертого проспекта, но и там повсюду царит веселье, не говоря уж об окрестностях храма Ясака.
У моста толпа оттеснила Тиэко, и она немного отстала от Наэко.
Она все никак не могла решить: расстаться ли с Наэко здесь или дойти с ней до дома? И вдруг ощутила, как в душе поднимается теплое чувство к этой девушке…
– Барышня, госпожа Тиэко! – Это Хидэо у самого входа на мост окликнул Наэко.– Ходили гулять в канун праздника? Одна?..
Наэко остановилась в растерянности. Но не оглянулась, не стала искать глазами Тиэко.
Тиэко поспешно юркнула в толпу.
– Прекрасная погода, не правда ли? – обратился юноша к Наэко.– Похоже, и завтра она не переменится – взгляните, какие звезды…
Наэко поглядела на небо, стараясь выиграть время. Само собой, она видела Хидэо впервые.
– Недавно я допустил ужасную бестактность в отношении вашего батюшки. Скажите, вам пояс в самом деле понравился?
– М-м…
– А ваш батюшка не сердился после моего ухода?
– М-м…– Наэко не знала, что ответить, как себя вести с этим незнакомым юношей. И все же она не пыталась искать помощи у Тиэко.
Наэко была в растерянности. Ведь если бы Тиэко хотела встретиться с этим юношей, она бы подошла сейчас к нему.
Юноша был большеголовый, широкоплечий, глаза смотрели внимательно. Человек, кажется, неплохой, подумала Наэко. Наверное, он из Нисидзина, коли заговорил о поясе, да и спина чуть сутулая, как у ткача, привыкшего работать за станком, решила она.
– Я по молодости наговорил лишнего о рисунке вашего батюшки, ночь потом не спал и все же осмелился выткать по его рисунку пояс.
– …
– Вы хоть раз надевали его?
– М-м…– смущенно промычала она.
– Вам в самом деле понравился пояс?
Мост был освещен хуже, чем улицы, да и толпа то и дело их разделяла… И все же Наэко показалось странным, что юноша этот мог так обознаться.
