Владислав Реймонт - Комедиантка
От вчерашнего лихорадочного возбуждения не осталось и следа. Янка чувствовала только тихую радость от сознания, что она уже в театре. Временами настроение омрачалось тенью неясного предчувствия. Смутные воспоминания всплывали, потом исчезали, оставляя после себя неприятные ощущения.
Янка напилась чаю и собралась выйти, как в дверь робко постучали.
— Пожалуйста!
Вошла старая еврейка, опрятно одетая, с огромным коробом под мышкой.
— Добрый день, панночка!
— Добрый день! — ответила Янка, очень удивленная визитом.
— Может, паненка что купит? Имею хороший дешевый товар. Может, что из драгоценностей? Может, перчатки, шпильки или серебро какое, или еще что? Разный товар есть, на разные цены, и все настоящее, парижское! — лопотала старуха, выкладывая на стол содержимое короба, а в это время ее маленькие черные глазки под тяжелыми красными веками, как у ястреба бегали по комнате и что-то высматривали.
Янка молчала.
— И никакого убытка, если пани просто поглядит, — не унималась еврейка. — Товар у меня дешевый, хороший. Может, ленты, гипюровые кружева, чулки? Может, платочков шелковых?
Янка оглядела разложенное добро, выбрала какую-то ленту.
— Может, маме что купите? — бросила старуха и внимательно посмотрела на Янку.
— Я одна.
— Одна? — причмокнула гостья, сощурив глаза.
— Да, но здесь жить не буду, — ответила Янка, будто оправдываясь.
— А может, я посоветовала бы какую квартирку! Есть одна вдова…
— Хорошо, — прервала ее Янка, — поищите мне комнату у кого-нибудь в семье, на Новом Святе, недалеко от театра.
— Барышня из театра?
— Да.
— Может, еще что надо? У меня имеется товар и для театра, хороший товар.
— Больше ничего не надо.
— Дешево продам… На совесть дешево! Как раз для театра.
— Ничего не надо.
— Вот, изведи меня лихорадка, дешево продам! Такое собачье время…
Она сложила вещи в коробку и придвинулась ближе.
— Может, и я бы… что подзаработала?..
— Но я ничего не хочу покупать, мне это ненужно! — нетерпеливо ответила Янка.
— Не про то речь!
Старуха пристально посмотрела на Янку и затараторила:
— Я знаю красивых, молодых мужчин… барышня понимает? Богатых мужчин! Это не мое занятие, только меня просили, они сами придут. Богатые, шикарные мужчины…
— Что? Что? — воскликнула Янка, не веря своим ушам.
— А зачем же, барышня, кричать? Мы можем спокойно все уладить… Уж такое у меня слабое сердце…
— Убирайся, не то позову коридорного! — уже не владея собой, закричала Янка.
— Ишь какая горячая! Купил не купил, а отчего не поторговаться. Немало знавала таких, сразу в гонор, а потом руку Сальке целуют, только отведи к кому-нибудь…
Торговка не договорила: Янка распахнула дверь, схватила еврейку за шиворот и выставила в коридор, следом полетел короб с товаром.
Потом она заперлась на ключ и, застыв посреди комнаты, старалась осмыслить все, что произошло.
Янка села и сидела долго, беспомощная, опустошенная. Только теперь поняла она, как сейчас одинока и что в этой новой жизни ей придется обходиться своими силами, впервые подумала о том, что здесь нет ни отца, ни знакомых, которые могли бы защитить ее от подобных людей, что жизненная борьба, которую она начала, борьба не только за славу и высокие цели, а еще и борьба за человеческое достоинство, и если не хочешь погибнуть, нужно защищаться.
«Вот оно как», — размышляла Янка по дороге в театр, и ей казалось, что она настолько прозрела и так много пережила, что в жизни с ней уже не произойдет ничего более страшного и неожиданного.
Встретив у театра Совинскую, Янка тут же, стараясь говорить как можно вежливей, попросила узнать, нельзя ли где снять комнату, у кого-нибудь в семье, так как по разным причинам в гостинице она жить не может.
— До чего же удачно складывается! Если хотите, живите у нас. Можем уступить вам одну комнату. Столоваться будете у нас. Обойдется недорого. Комнатка чудесная, невысоко, окна на юг, отдельный вход из прихожей…
Договорились о цене. Янка сказала, что может заплатить за месяц вперед.
— По рукам! Вам будет там покойно, дочка у меня бездетная. Идем, посмотрите.
— Пожалуй, после репетиции. А если вам некогда ждать, оставьте адрес… я найду.
Совинская дала адрес и ушла.
Янке вручили ноты, и на репетиции она уже пела. Никто никому ее не представлял, но она не осталась незамеченной. Качковская попросила Хальта аккомпанировать ей на фортепьяно.
— Оставьте меня в покое! Нет времени! — буркнул тот.
— Если хотите, я могу вам аккомпанировать, — предложила Янка.
Качковская тут же потащила Янку в комнату с роялем и промучила ее там целый час. Труппа заинтересовалась хористкой, которая умеет играть на рояле.
И Цабинская не оставила Янку без внимания, пригласила зайти к ним домой на следующий день и распрощалась с нею самым любезным образом.
Прямо из театра Янка пошла к Совинской посмотреть комнату.
IV
«Дирекция имеет честь просить Ув. Актрис и Ув. Актеров Труппы, а также оркестрантов и хористов, пожаловать в помещение дирекции на чашку чая и дружескую беседу.
Директор труппы драматических артистов (подпись)
Ян Цабинский».
— Ну что, так хорошо, Пепа? — спросил директор у жены, прочитав ей приглашение на завтрашнее торжество. Он писал его очень долго и старательно, неоднократно исправляя и перечеркивая.
— Богдан! Тише, я не слышу, что читает отец.
— Мамочка, Эдек отобрал у меня роль!
— Папа, Богдан сказал, что я глупый Цабан.
— Тихо! О господи, что за дети! Уйми же их, Пепа.
— Папа даст конфетку, тогда буду сидеть тихонько.
— И мне, и мне!
Дети подошли к отцу. Тот вскочил, схватил заранее приготовленный ремень и стал стегать их, одного за другим.
Поднялся вой, писк, двери с шумом распахнулись, и молодые отпрыски директора с визгом съехали вниз по перилам лестницы.
А Цабинский уже снова читал свое сочинение жене, сидевшей в другой комнате.
— К которому часу созываешь?
— Я написал — после спектакля.
— Следовало бы пригласить кого-нибудь из рецензентов, только уже отдельным письмом или вообще безо всякого письма.
— У меня уже нет времени, а написать нужно прилично.
— Попроси кого-нибудь из хора.
— Ба! Отколет мне какую-нибудь штучку, как, помнишь, Кароль в прошлом году; готов был потом провалиться… А может, ты, Пепа, напишешь? У тебя хороший почерк.
— Нет, не годится, я, жена директора, женщина, — и вдруг пишу к чужим мужчинам. Мы уговорились с этой… как ее… с той, что ты принял в хор…
— Орловская.
— Она. Я просила зайти ее сегодня. Девушка мне понравилась; что-то в ее лице есть привлекательное, и Качковская говорит — отлично играет на рояле, вот я и подумала…
— Она и напишет. Играет на рояле, значит, и написать сумеет.
— И не только это; я подумала, она могла бы Ядю учить музыке…
— Знаешь, это мысль! А плату можно будет присчитать к будущему жалованью…
— И сколько ты ей платишь? — спросила жена, закуривая папиросу.
— Еще не установил… Столько же, сколько другим, — сказал с загадочной улыбкой Цабинский.
— Это значит…
— Очень много, очень много… в будущем. Ха-ха-ха!
И они оба засмеялись, после чего снова воцарилось молчание.
— Ясь, а что ты думаешь подать на ужин?
— Еще не знаю… Надо поговорить в ресторане. Что-нибудь придумаем.
Цабинский начисто переписывал приглашение, а Пепа, раскачиваясь в кресле, курила папиросу. Минуту спустя она как бы невзначай спросила:
— Ясь, ты ничего не заметил в игре Майковской?
— Нет… Разве что захлебывается немного, но это уж ее стиль.
— Немного? Она доходит до эпилепсии, даже смотреть тошно, кривляется, мечется. Редактор сказал, что в прессе обратили на это внимание.
— Побойся бога, Пепа! Лучшую актрису хочешь выжить из труппы?.. Съела Николетту, а она имела успех, и у нее была своя галерка.
— И тебе тоже страшно нравилась. Мне кое-что об этом известно.
— Я же ничего не говорю о твоем редакторе, просто не хочу скандала…
— А что тебе до этого! Разве я вмешиваюсь, когда ты с хористками по кабинетам таскаешься?
— Но и я не спрашиваю тебя, что ты делаешь! И вообще, зачем ссориться? Только Майковскую трогать я не позволю! Тебе главное — интрига, а я забочусь о деле. Отлично знаешь, такой пары, как Меля и Топольский, в провинции нигде нет, да и в Варшаве тоже. По правде говоря, на них все и держится! Хочешь выжить Мелю? Ее любит публика, хвалит пресса… У нее талант!
— У Майковской талант?.. Ты с ума сошел, директор! У Майковской неврастения, а не талант! — воскликнула Цабинская с возмущением.
