Фредерик Стендаль - Аббатиса из Кастро
— Не стреляйте в мою сторону! — крикнул Джулио своим солдатам.
— Вот вы и попали в мышеловку, — сказал совершенно хладнокровно капрал, находившийся по другую сторону решетки. — У нас трое убитых. Сейчас мы разрушим косяк ворот, только не с той стороны, где вы находитесь. Не приближайтесь. В нас будут стрелять; в саду находятся враги.
— Эти мерзавцы — слуги Кампиреали, — сказал Джулио.
Он еще разговаривал с капралом, когда, услышав шум голосов, неприятель снова начал обстреливать их из части вестибюля, примыкавшей к саду. Джулио укрылся в каморку привратницы, помещавшуюся слева от входа. К своей великой радости, он нашел там небольшую лампаду, теплившуюся перед образом Мадонны. Он взял ее с большими предосторожностями, чтобы не погасить, и тут только с огорчением заметил, что весь дрожит. Он рассмотрел свою рану на колене, которая причиняла ему сильную боль. Из ноги обильно текла кровь.
Осмотревшись, он с удивлением узнал в женщине, лежавшей без чувств на деревянном кресле, молоденькую Мариэтту, камеристку и наперсницу Елены; он привел ее в чувство.
— О, синьор Джулио! — воскликнула она, заливаясь слезами. — Неужели вы хотите убить Мариэтту, вашего друга?
— Вовсе нет; скажи Елене, что я прошу у нее прощения за то, что нарушил ее покой; скажи ей, чтобы она вспомнила о благовесте с Монте-Кави. Вот букет, который я собрал в ее саду, в Альбано; он немного запачкан кровью; ополосни его, прежде чем отдать ей.
В это мгновение он услышал залп из аркебуз в коридоре: это монастырские bravi напали на его солдат.
— Скажи мне, где ключ от калитки? — спросил он у Мариэтты.
— Его здесь нет, но вот ключи от замков на воротах, вы сможете выйти.
Джулио схватил ключи и выбежал из каморки.
— Не ломайте стену, — сказал он своим солдатам, — у меня есть ключ от ворот.
Наступило молчание, во время которого он пытался открыть замок. Сначала он взял не тот ключ, попробовал другой, и наконец ему удалось открыть дверь, но в тот момент, когда он поднимал железный болт, кто-то выстрелил почти в упор в его правую руку. Он сразу почувствовал, что рука отказалась ему служить,
— Подымите железный болт! — крикнул он своим людям.
Он мог бы этого не говорить. При вспышке пистолетного выстрела они увидели, что загнутый конец железного болта наполовину вышел из гнезда. Тотчас же три или четыре мускулистые руки подняли болт, вытащили его конец из кольца и опустили вниз. Половина ворот открылась; капрал прошел внутрь и тихо сказал Джулио:
— Делать тут больше нечего, из наших осталось невредимыми только трое или четверо; пять человек убито.
— Я потерял много крови и, кажется, сейчас лишусь сознания; велите унести меня.
Не успел Джулио сказать это, как монастырские солдаты дали по ним еще три-четыре выстрела, и храбрый капрал упал мертвым. К счастью, Угоне слышал приказание Джулио и позвал двух солдат, которые подняли капитана. Находясь еще в сознании, он велел им отнести себя к калитке в глубине сада. У солдат вырвалось проклятие, но все же они повиновались.
— Сто цехинов тому, кто откроет эту калитку! — крикнул Джулио.
Но калитка не поддавалась, несмотря на яростные усилия трех дюжих солдат. Один из двух старых садовников, стоявший у окна второго этажа, непрерывно стрелял в них из пистолета, но этим только освещал им путь.
Безуспешная попытка открыть дверь истощила последние силы Джулио, и он окончательно лишился чувств. Угоне велел солдатам немедленно унести капитана, а сам вошел в каморку привратницы, вытолкал оттуда испуганную Мариэтту и приказал ей строго-настрого поскорее убираться и никому не рассказывать, кого из нападавших она узнала. Он вытащил солому из матраца, сломал несколько стульев и поджег каморку. Убедившись, что огонь разгорелся, он быстро выбежал, провожаемый выстрелами монастырских bravi.
Лишь на расстоянии ста пятидесяти шагов от монастыря он нагнал потерявшего сознание капитана, которого чуть ли не бегом уносили солдаты. Через несколько минут они вышли из города. Угоне велел им остановиться. С ним было только четверо солдат; двух из них он отослал обратно в город, приказав им стрелять через каждые пять минут.
— Постарайтесь разыскать ваших раненых товарищей, — сказал он, —— и уходите из города до восхода солнца. Мы пойдем по тропинке к Кроче Росса. Если вам удастся поджечь город, непременно сделайте это.
Когда Джулио пришел в сознание, они были уже в трех лье от города, и солнце высоко стояло над горизонтом. Угоне доложил ему:
— Ваш отряд состоит в настоящее время из пяти человек, из которых трое ранены. Двое крестьян, оставшихся в живых, получили по два цехина вознаграждения и убежали; я послал двух солдат, избежавших ранений, в соседний городок за хирургом.
Старик хирург, дрожавший от страха, приехал верхом на великолепном осле; для того чтобы заставить хирурга двинуться в путь, пришлось пригрозить ему, что в случае отказа его дом будет сожжен. Все же приступить к делу он смог только после нескольких глотков водки, — до того велик был его страх. Осмотрев Джулио, он заявил, что раны его не опасны для жизни.
— Рана в колене не представляет опасности, — добавил он, — но, если вы не хотите остаться хромым на всю жизнь, вам необходимо в течение двух или трех недель соблюдать полный покой.
Хирург перевязал также раненых солдат. Угоне подмигнул Джулио: хирургу выдали в награду два цехина, что вызвало с его стороны живейшую благодарность; затем, под предлогом, что они хотят вознаградить его за оказанную услугу, они так напоили его водкой, что он крепко заснул. Больше ничего и не требовалось. Его отнесли на соседнее поле и сунули ему в карман еще четыре цехина, завернутые в бумажку, в качестве возмещения за осла, которого они увели с собой. На осла посадили Джулио и одного из солдат, раненного в ногу. Самые жаркие часы дня они провели среди древних развалин на берегу какого-то пруда; затем шли всю ночь, избегая заходить в деревушки, впрочем, весьма редкие в этой местности. Наконец на третий день с восходом солнца Джулио очнулся в Фаджольском лесу и был отнесен своими людьми на руках в хижину угольщика, служившую им штаб-квартирой.
VI
Ha следующий день после боя монахини, к своему ужасу, нашли девять трупов в саду и в коридоре, соединяющем наружные ворота с внутренними; восемь из их bravi оказались ранеными. Никогда еще обитательницы монастыря не испытывали такого страха. Иногда монахиням случалось слышать одиночные выстрелы на площади, но ни разу еще не бывало такой стрельбы в саду, в центре всех монастырских зданий и под окнами монашеских келий. Бой продолжался полтора часа, и в течение всего этого времени в монастыре царил невообразимый хаос. Если бы у Джулио Бранчифорте была хоть одна сообщница из числа монахинь или воспитанниц, он достиг бы своей цели: для этого было достаточно, чтобы ему открыли одну из множества дверей, выходивших в сад. Но, охваченный возмущением и негодуя на то, что он считал клятвопреступлением Елены, он хотел добиться своего только собственной силой. Он считал недостойным себя открывать свои намерения кому-либо, кто мог бы рассказать о них Елене. Одного слова, сказанного маленькой Мариэтте, было бы достаточно: она открыла бы одну из дверей, ведущих в сад, и мужчина, появившийся в дортуаре, а тем более сопровождаемый трескотней аркебуз, доносившейся извне, не встретил бы никакого сопротивления. При первом же выстреле Елена испугалась за жизнь своего возлюбленного и думала только о том, как бы бежать с ним.
Когда Мариэтта рассказала ей об ужасной ране Джулио, из которой ручьями текла кровь, ее отчаянию не было границ. Елена презирала себя за свою трусость и малодушие. «Я имела слабость сказать одно лишь слово матери, и вот уже пролилась кровь Джулио; он мог бы потерять жизнь во время этого нападения, где во всем блеске проявилось его мужество».
Bravi, допущенные в приемную монастыря, рассказывали жадно слушавшим их монахиням, что в жизни своей они не были свидетелями такой храбрости, какую проявил переодетый гонцом молодой человек, руководивший действиями разбойников. Если все слушали эти рассказы с живейшим интересом, то легко себе представить, с каким страстным любопытством расспрашивала этих bravi о молодом атамане разбойников Елена. Под впечатлением подробных рассказов этих солдат и обоих садовников, весьма беспристрастных свидетелей, ей начало казаться, что она больше не любит свою мать. Между двумя женщинами, так нежно привязанными друг к другу еще накануне этой битвы, произошло резкое объяснение; синьора де Кампиреали была возмущена тем, что Елена приняла букет, замаранный кровью, и не расставалась с ним ни на минуту.
— Брось эти цветы, запачканные кровью!
— Я виновница того, что пролилась эта благородная кровь, я, имевшая слабость сказать вам одно лишнее слово.
— Вы еще любите убийцу вашего брата?
