Дзюнъитиро Танидзаки - Ключ
Дневник Мужа
–
13 апреля
...Я заранее предвидел, что со вчерашнего дня жена будет уходить из дома в другое время, и не ошибся. У Кимуры начались занятия в школе, и дневные свидания стали невозможны. Только я подумал, что теперь, когда ей не нужно днем никуда ходить, она на какое-то время успокоится и побудет дома, как вдруг вчера вечером около пяти является Тосико. Как будто у них было условлено, жена тотчас вскочила и начала собираться. Я был у себя в кабинете, но все понял. Жена поднялась по лестнице и из-за перегородки сказала: «Я ухожу. Скоро вернусь». Как обычно, я ответил: «Хорошо». – «Пришла Тосико, поужинай с ней», – сказала жена, оставаясь на лестнице. «А ты как?» – спросил я раздраженно. «Поем, когда вернусь, дождись, если хочешь», – сказала она. «Поем без тебя, – сказал я. – Можешь не торопиться и где-нибудь перекусить». Мне вдруг захотелось посмотреть, как она вырядилась, я неожиданно вышел в коридор и взглянул на лестницу. Она уже спустилась вниз, но я заметил у нее в ушах жемчужные серьги. (Она никак не ожидала, что я выйду в коридор) На левой руке у нее была белая кружевная перчатка, и она как раз натягивала перчатку на правую руку. Скорее всего, эти перчатки и были в свертке, который она несла накануне. Застигнутая врасплох, она несколько смутилась. «Мама, тебе очень идет...» – сказала Тосико... В половине седьмого Бая, домработница, объявила, что ужин готов. Я спустился в столовую, где меня уже ждала Тосико. «Ты еще здесь? Я мог бы поесть и один», – сказал я, на что она: «Мама просила, чтоб я хоть изредка с тобой общалась». Я понял, что у нее ко мне какой-то разговор. Мы редко ужинаем вдвоем с Тосико. И я привык, что жена за ужином дома. В последнее время она часто уходит, но старается поспеть домой к ужину. Дома ее не бывает или до ужина, или после. Наверно, поэтому я так остро ощутил тоскливое одиночество, точно образовалась пустота. Ничего подобного я никогда раньше не испытывал. Присутствие Тосико, напротив, только усугубляло чувство пустоты, так что, по правде говоря, она меня раздражала, но, насколько я понимаю, Тосико на это и рассчитывала. «Папа, ты знаешь, где мама?» – заговорила она, как только мы сели за стол. «Понятия не имею, и это меня не слишком интересует», – сказал я. «В Осаке», – выпалила она, наблюдая за моей реакцией. «В Осаке?» – чуть не воскликнул я, но сдержался и, стараясь казаться безразличным, сказал: «Неужели?» – «С улицы Сандзё на экспрессе Киото-Осака сорок минут до станции Кёкэй, дом в пяти минутах ходьбы... Хочешь подробности?» – спросила Тосико, но я молчал и, видя, что она собирается продолжить, оборвал ее: «Можешь не рассказывать. Тебе-то откуда известно?» – «Так это я им нашла подходящее место. Кимура жаловался, что в Киото все на виду, нельзя ли найти что-нибудь недалеко от Киото. Я разузнала у одной моей продвинутой подруги, разбирающейся в подобных вещах...» Тут Тосико спросила: «Папа, выпьешь немного?» – и налила мне Курвуазье. В последнее время я перестал пить коньяк, но Тосико сама поставила бутылку на стол. Чтобы скрыть смущение, я сделал глоток. «Может быть, я сую нос не в свои дела, но что ты думаешь об этом?» – спросила Тосико. «Что я думаю? О чем?» – «Если мама скажет, что не изменяет тебе, ты по-прежнему будешь ей верить?» – «Мама говорила с тобой на эту тему?» – «Мама не говорила, но я слышала от Кимуры. Он мне сказал: „Ваша мать по-прежнему сохраняет супружескую верность“. Но меня такой чушью не проведешь». Тосико вновь налила полную рюмку, и я без колебаний ее осушил. Мне захотелось напиться. «Твое право верить или нет». – «А ты, папа?» – «Я доверяю Икуко, кто бы там что ни говорил. Даже если бы Кимура сказал, что он переспал с Икуко, я бы ему не поверил. Икуко не та женщина, которая станет меня обманывать». – «Ха! – усмехнулась Тосико. – Если она, как ты говоришь, и не переспала, существует множество еще более грязных способов удовлетвориться…» – «Заткнись! – закричал я. – Я не желаю выслушивать от тебя дерзости! Есть вещи, которых нельзя говорить о родителях. Когда ты такое позволяешь себе, то сама ничем не лучше этой своей „продвинутой“ потаскушки. Грязная девчонка! И здесь тебе делать нечего, уходи!» – «И уйду!» – она отшвырнула чашку с рисом и ушла...
...Я долго не мог унять душевное смятение после лживых измышлений Тосико. Когда дочь брякнула: «В Осаке», я почувствовал, как у меня засосало под ложечкой, и это чувство меня не покидало. Не то чтобы я не подозревал ничего подобного. Но старался гнать от себя подозрения, а теперь, когда мне все было ясно сказано, я был ошарашен, именно так. Я впервые услышал место – Осака. Что это за дом? Обычная «приличная» гостиница? Или отдельный кабинет в сомнительном «чайном домике»? Или что-то еще более низкого пошиба, вроде притона на горячих источниках? Отвлечься не удавалось – я беспрестанно пытался вообразить эту гостиницу, обстановку номера, сплетающиеся тела любовников... «Разузнала у продвинутой подруги»? Мне тотчас представилась тесная комнатушка, как в какой-нибудь дрянной квартирке, я вообразил их спящих не на циновках, а в кровати. Странно, но я бы предпочел, чтобы они занимались этим на кровати, а не в постели, разложенной на циновках. «Всякими неестественными способами»... «Существует множество более грязных способов»... В голову лезли всевозможные позы, сплетенья рук, сплетенья ног... Меня мучили сомнения. Почему Тосико вдруг выдала место их свиданий? Или она действовала не по своей воле, а по наущению матери? Не знаю, пишет ли Икуко об этом в своем дневнике, но даже если написала, возможно, она обеспокоилась, что я не прочел (или делаю вид, что не прочел), и подослала Тосико, чтобы, хочешь не хочешь, заставить меня признать свершившийся факт? И самое главное, а также самое мучительное: не отдалась ли Икуко на этот раз Кимуре полностью и теперь устами Тосико требует моего согласия? «Меня такой чушью не проведешь», – сказала Тосико. Но не сама ли Икуко подсказала ейэти слова?.. Сейчас мне кажется, что я допустил ошибку, когда написал в дневнике: «Она оснащена „аппаратом“, которому позавидует любая женщина». Лучше бы я этого не писал! Как долго могла она противиться искушению испытать пресловутый «аппарат» на другом мужчине?.. Раньше я не сомневался в верности жены еще и потому, что она никогда не отказывала мне в близости. Даже когда возвращалась после свиданий с ним, она ни разу ночью не отвергла моих домогательств, более того, сама приставала ко мне. Я думал, это доказывает, что они не дошли до крайности, хотя... не знаю, как другие женщины, а моя жена так сотворена, что даже если она занималась этим днем и продолжила ночью, и так день за днем, ей все будет мало. После встречи с любовником проделать то же самое с ненавистным мужем должно быть невыносимой пыткой, но она – исключение. Даже если я ей противен, ее плоть не может мне отказать. Как бы ни пыталась она меня отвергнуть, вожделение возьмет верх, и она подчинится ему с еще большим самозабвением. Я забыл, что именно это делает шлюху шлюхой...
Вчера вечером жена пришла в девять. Когда я в одиннадцать ложился спать, она была уже в постели. Я не мог ей надивиться, она оказалась еще более страстной, чем я смел надеяться. Она окончательно низвела меня в пассивного исполнителя своих желаний. Ее нежности, ласки, приемы были безупречны. Как же она была игрива, как упоительно смела, изощренная техника, с которой она медленно вела меня к исступлению, – все доказывало, что она полностью отдалась любви...
15 апреля
...Я и сам вижу, что с каждым днем у меня все хуже с головой. Начиная с января я самозабвенно преследовал одну цель – доставлять жене наслаждение, и в какой-то момент потерял интерес ко всему, кроме плотских желаний. Мои умственные способности заметно ослабли, я не в силах сосредоточиться на одном предмете дольше пяти минут. Голова забита бесконечными фантазиями на тему наших любовных игр. В прошлом никакие обстоятельства не могли оторвать меня от книг, ныне же я по целым дням ничего не читаю. По выработавшейся за долгие годы привычке я по-прежнему сижу за столом, уставившись в раскрытую книгу. Но я не читаю. Прежде всего, мне тяжело читать из-за того, что рябит в глазах. Знаки двоятся, приходится по нескольку раз перечитывать одну строку. Я выродился в животное, оживающее по ночам, способное лишь на то, чтобы спариваться с самкой. Днем в кабинете меня одолевает скука, вялость и вместе с тем невыразимая тоска. Когда выхожу прогуляться, тоска немного развеивается, но прогулки для меня с каждым днем тяжелее. Из-за сильных головокружений я часто не в состоянии ступить и шагу. Я постоянно рискую завалиться прямо посреди дороги. Если же я все-таки выхожу из дома, стараюсь далеко не уходить, ковыляю, опираясь на палочку, в местах побезлюдней – Хякумамбэн, Куротани, близ храма Эйкандо, и просто убиваю время, отдыхая на скамеечке (ноги так ослабли, что быстро устают)...
