Ясунури Кавабата - РАССКАЗЫ НА ЛАДОНИ
Ну, а теперь о том, что случилось в день похорон. Ты, наверное, помнишь, что по пути к крематорию проезжаешь под мостом. Так вот, подъезжает катафалк к мосту — тут из соседних автомобилей люди из похоронной конторы повыскакивали, к катафалку бросились — гроб под мостом не пролазит. И тут на мосту поезд загрохотал. Я вверх посмотрел, в окне поезда твоё лицо увидел. Ты про похороны не знала, но что-то, видно, всё равно почувствовала. И отошёл твой поезд от станции N 14-го марта в 16:13.
Я сообщаю тебе всё это вовсе не только потому, чтобы сказать, как я тебя ненавижу. Не хочу сказать, чтобы ты позабыла и ту фотографию на алтаре, и ту любовь, что связывала вас когда-то с сестрой. Не хочу сказать тебе, чтобы ты отправилась на могилу. Мне показалось это настолько смешным — люди льют слёзы перед той самой фотографией, кланяются тебе, жгут благовония возносят молитвы… И не знают, что под лентой — ты. Вот и получается: люди думают, что покойнику почтение оказывают, а выходит — ещё живому. Думают, что с живым разговаривают, а он — уже наполовину покойник. Ты из своего поезда только автомобили и увидела. А это похоронная процессия была».
[1926]
Воробьиное сватовство
Он вдруг оценил по достоинству красоту жертвенного акта, когда преподносишь всего себя кому-то другому. И это был он, он, который уже так привык к уютному одиночеству. Он уяснил, что в жертвенности заключено благородство. Он почувствовал удовлетворение от того, что является всего лишь зёрнышком, предназначение которого — передать из прошлого в будущее жизнь того, кого мы называем человеком. Он был полностью согласен с тем, что принадлежность к человечеству мало в чём по своей сути отличается от принадлежности к минералам и растениям в том смысле, что ты — лишь сучок в борту корабля Жизни, который обречён на плавание в океане Космоса, и твоё бытие ничуть не ценнее бытия других животных и растений.
— Ну как?
Его старшая двоюродная сестра раскрутила серебряную монетку на туалетном столике. Потом прижала ладонью, серьёзно взглянула на брата. Он остановил свой меланхоличный взгляд на её белой руке. Потом радостно воскликнул: «Пусть будет "орёл"!»
— «Орёл»? Только мы с тобой должны сначала решить, что этот «орёл» будет значить. Ну, например, что ты на ней женишься. Или, наоборот, не женишься.
— Женюсь!
— Ну вот, «решка»…
— Неужели?
— Только это и скажешь?
Брат с сестрой рассмеялись. Сестра бросила на пол фотографию его девушки и вышла из комнаты. Сестра была женщиной смешливой. Её чистый смех доносился до него ещё долго. Заслышав его, все мужчины начинали ревновать её.
Он поднял фотографию. Хорошо было бы на ней жениться, раз они так любят друг друга. А ведь сколько ещё в Японии девушек, за которых их судьбу решают отцы и старшие братья! Девушка была прекрасна. Вот только сам он был отвратителен и потерян — он открыл в себе такое, на что и смотреть было противно.
«Когда принимаешь решение, на ком тебе жениться, в любом случае это лотерея. Можно и монетку бросить». Когда сестра сказала это ему, он испытал высокую радость: монетка под её белой ладонью решит его судьбу. Но теперь он понял, что сестра просто дурачила его. Взгляд упал на пруд возле веранды. Он решил попросить у воды показать ему лицо той, что станет его женой, если, конечно, ему не суждено взять в жёны ту девушку на фотографии. Он верил: человек способен видеть сквозь пространство и время. Настолько он был одинок.
Он уставился в воду. И тут в поле его зрения упал коричневый комок, подброшенный ему Богом. Это сорвались с крыши два воробья, сцепившихся в любовном порыве. Они коснулись крылышками воды и разлетелись. Он понял это божественное откровение. «Вот оно что», — прошептал он.
Рябь успокоилась. Он продолжал смотреть на воду. Его сердце стало таким же зеркально гладким, как эта вода. В нём ясно отразился воробышек. Он чирикал. Смысл его чириканья сводился к следующему: «Ты настолько потерян, что покажи я тебе лицо той, кому назначено быть твоей женой в этой жизни, ты вряд ли поверишь. Покажу-ка я тебе ту, которая станет твоей супругой в жизни будущей».
Он сказал птичке: «Спасибо тебе! Если мне суждено переродиться воробьём и взять тебя в жёны, тогда я женюсь на этой Девушке в жизни нынешней. Тот, кому довелось увидеть будущее, не должен бояться настоящего. Спасибо тебе, моя жена из будущего, что ты стала моей свахой».
Посмотрев просветлевшим взглядом на фотографию, он ощутил величие Бога.
[1926]
Бог есть!
Наступил вечер. Его поразила звезда над горой — будто с наступлением темноты зажёгся газовый фонарь. Такую яркую звезду он видел впервые. Под её светом сильнее чувствовался ночной холод. Он бежал обратно в гостиницу, ощущая себя лисой. Под его ногами стелилась дорожка, посыпанная белой галькой. Ветер не тревожил опавшие листья.
Он вбежал в баню, плюхнулся в бассейн с горячей водой. Когда провёл мочалкой по щеке, ему показалось, что ледяная звезда скатилась с лица.
— Холодно стало. На Новый год тоже здесь останетесь?
Он поднял голову. Это был птичник, который захаживал в гостиницу.
— Нет, думаю теперь через горы на юг податься.
— Вот это хорошо. Несколько лет назад мы на юг ездили. В Минамияма. Когда зима настаёт, мне туда обратно хочется.
При разговоре птичник не смотрел на собеседника. Постоялец метнул на него вороватый взгляд. Тот был занят каким-то странным делом. Он стоял на коленях в воде, протянув руки к жене, которая сидела на бортике бассейна. Он мыл ей грудь. Она же подалась вперёд — будто собиралась накормить мужа своим молоком. Болезненная и худосочная, груди маленькие, словно белые чашечки для сакэ. Тело у неё никогда не станет по-женски округлым, не потеряет девичьей угловатой чистоты. Гибкое тело — словно стебель, поддерживающий цветок.
— На юге хорошо. Вы ведь в Минамияма первый раз будете?
— Да нет. Лет пять назад уже ездил туда.
— Правда?
Поддерживая одной рукой жену за спину, птичник смывал мыльную пену с её груди.
— Там ещё дед один парализованный был. В чайном домике. Интересно, жив он ещё?
Сказав так, он ощутил неловкость. Ведь и жена птичника тоже, похоже, была наполовину парализованной.
— Дед? В чайном домике? Кто бы это мог быть?
Птичник взглянул на него через плечо. Жена спокойно сказала: «Этот дед умер года три назад».
— Вот ведь как…
Теперь он впервые увидел лицо женщины. И тут же отвёл глаза, откинулся, закрыл лицо полотенцем.
Он узнал её. Ему захотелось раствориться в клубах пара, поднимавшихся из бассейна. Ему стало стыдно за свою наготу. Пять лет назад он жестоко обидел её. Всё это время совесть мучила его. И всё это время он желал её. И вот надо же — встретить её здесь… Жестоко. Ему стало трудно дышать, он снял полотенце с лица.
Птичник больше не обращал на него внимания. Он поднялся из воды, зашёл к жене со спины. «А теперь мы с тобой окунёмся разочек».
Жена чуть развела острые локти в стороны. Птичник просунул руки подмышками и легко поднял её. Она собралась в комок, словно кошка. Волны, образовавшиеся при её погружении в воду, ласково коснулись подбородка постояльца.
Птичник тоже опустился в бассейн, стал шумно плескать водой на свою плешивую голову. Постоялец внимательно наблюдал за женщиной. Она нахмурилась, плотно закрыла глаза, будто бы вода в бассейне жгла ей кожу. Её волосы, которым он поразился ещё пять лет назад, сами собой распустились под собственной благородной тяжестью.
Бассейн был таким большим, что в нём можно было плавать. Она же сидела в воде неподвижно и ни на кого не обращала внимания. Он безмолвно просил у неё прощения. Просил горячо — будто молился. Может быть, болезнь поразила её в наказание за его грех? Белизна её поникшего тела говорила ему о том, что она стала несчастной из-за него.
Постояльцы гостиницы часто судачили о том, как трогательно заботится птичник о своей жене. Её болезнь была для него своего рода поэтическим вдохновением, которое заставляло этого сорокалетнего мужчину каждый день взваливать на себя жену и нести её купать. Однако обычно он отправлялся не в гостиницу, а в деревенскую баню, и потому наш постоялец не имел возможности увидеть её лицом к лицу.
Совершенно не замечая присутствия других людей, птичник поднялся из бассейна и стал расправлять одежду жены. Тщательно разложив на бортике нижнее бельё и кимоно, он поднял её из воды. Птичник обхватил её сзади, а она снова, словно кошка, собралась в комок. Её круглые колени заставляли вспомнить про опаловый камень в перстне. Муж усадил её на кимоно, пальцем поднял её подбородок, вытер шею, расчесал волосы. Потом стал одевать — словно окружая пестик лепестками.
Когда пояс был завязан, муж бережно вскинул её на спину и двинулся в обратный путь берегом реки. Луна освещала их своим мутным светом. Он обнимал жену, некрасиво заведя руки за спину. Её ступни были меньше закрывших их ладоней.
