Френсис Фицджеральд - Последний магнат
— Вам, должно быть, отбоя нет от девушек, что рвутся в актрисы.
— Все давно отчаялись и махнули рукой.
Это было неправдой — он знал, что претендентки по-прежнему осаждают его порог, но их суетливые голоса давно слились для него в невнятный гомон, неотличимый от городского шума. В их глазах он был могущественнее любых королей: монарх способен сделать королевой лишь одну, Стар — как они надеялись — многих.
— С такой жизнью недолго стать циником, — заметила Кэтлин. — Вы не собирались снимать меня в кино?
— Нет.
— Вот и хорошо. Я ведь не актриса. В Лондоне ко мне как-то подошли в отеле «Карлтон» и пригласили на пробную съемку, но я поразмыслила и отказалась.
Все это время они стояли почти недвижно, словно ему через миг уходить, а ей — возвращаться в дом.
— Чувствую себя как сборщик налогов, — рассмеялся вдруг Стар. — Застрял на пороге и не даю закрыть дверь.
Кэтлин тоже улыбнулась.
— К сожалению, в дом вам нельзя. Может, я возьму жакет и посидим здесь?
— Не стоит. — Он и сам не понимал, что за чувство подсказывало ему уйти. Увидит он ее, нет ли — так будет лучше. — Придете на студию? Не обещаю быть вашим гидом, но если захотите у нас побывать — непременно звоните.
Тонкая, как волосок, складка пролегла между ее бровей.
— Не знаю. Но все равно спасибо за приглашение.
Он понял, что ее что-то держит и она не придет. Внезапно она от него ускользнула; оба почувствовали, что миг исчерпан. Ему пора уходить — в никуда, с пустыми руками. Обыденно говоря, он не знал ее телефона или даже фамилии, и сейчас казалось немыслимым о них спрашивать.
Она проводила его до машины; ее лучистую красоту, неизведанную и новую, Стар ощущал чуть ли не кожей — хотя когда они вышли из тени, их разделяло полшага пространства, залитого лунным светом.
— Неужели все? — вырвалось у него.
На ее лице отразилось сожаление, однако губы чуть дрогнули, изогнувшись в тайной улыбке — словно колыхнулся занавес у запретного порога.
— Надеюсь, мы еще увидимся. — Ответ прозвучал почти как дань вежливости.
— Будет печально, если нет.
На миг повеяло отчуждением, но когда Стар развернул машину в ближайшем проулке и тронулся в путь, Кэтлин еще стояла у дома — и он помахал ей рукой, вдруг ощутив прилив сил и порадовавшись тому, что в мире еще есть красота, не рассортированная по студийным картотекам.
Дома, пока дворецкий заваривал чай в русском самоваре, на Стара навалилось одиночество — тяжкой отрадой вернулась старая боль. Два сценария, оставленные на вечер, ждали своего часа; когда-нибудь он воплотит их на экране, реплику за репликой, а пока, раскрывая первый из них, он чуть помедлил, вспомнив Минну, и потянулся к ней мыслью — все пустяк, с тобой никто не сравнится, прости…
Вот таким, в общих чертах, был один день из жизни Стара. Болезнь он держал в тайне, и я не знаю, давно ли она началась — отец лишь упомянул, что Стар раза два терял сознание в тот месяц. Про обед мне рассказал принц Агге, впечатленный намерением Стара сделать неокупаемую картину — намерением необычайным, если учесть личности партнеров и тот факт, что Стар владел большой долей акций и по контракту его доход напрямую зависел от прибыли фирмы.
Многое рассказал Уайли Уайт — и я ему верю: настрой Стара он чувствовал остро, испытывая к боссу нечто среднее между завистью и восхищением. Что до меня — я тогда была влюблена в Стара по уши, так что о моей объективности судите сами.
Глава 5
Неделю спустя, свежа и юна как ясное утро, я отправилась к нему на студию. Уайли за мной заехал, я вышла в костюме для верховой езды: Стар должен подумать, что я скакала по росным лугам чуть не с рассвета.
— Нынче утром брошусь Стару под машину, — объявила я.
— Может, проще под эту? — мотнул головой Уайли. — Лучший подержанный драндулет из всех, в каких ездил Морт Флайшекер.
— Ни за что, — отрезала я. — У вас жена на восточном побережье.
— Все в прошлом, в прошлом. Самомнение — ваш козырь, Сесилия: не будь вы дочерью Пата Брейди, на вас бы никто и не взглянул.
Колкости мы в отличие от материнского поколения принимаем спокойно: замечания от ровесников не имеют ровно никакой цены. Нас убеждают быть современнее, женятся на деньгах, порой и мы убеждаем в том же. Все стало проще. Или, по нашей тогдашней присказке, верно обратное?..
Впрочем, когда при подъеме по каньону Лорел я включила радио и оттуда понеслось «Слышишь, как сердце стучит», я решила не верить Уайли. Лицо у меня хоть и округлое, но с правильными чертами, кожа мягкая (иным только дай случай прикоснуться), красивые ноги и совершенно никакой нужды в бюстгальтерах. Нрав, правда, далек от ангельского, но тут уж не Уайту меня судить.
— Здорово я придумала — зайти утром, да?
— Еще бы. К самому-то занятому человеку в Калифорнии. Он точно оценит. Лучше б и вовсе поднять его в четыре утра.
— В том-то и фокус. К вечеру он устает, да еще весь день перед глазами одни актрисы, и не все из них уродины. А я появлюсь с утра пораньше и задам нужный настрой.
— Слишком уж цинично.
— А что вы предлагаете? Только без грубостей.
— Я вас люблю, — начал он неубедительно. — Люблю вас больше ваших денег, что само по себе немало. Может, ваш папенька повысит меня до продюсера?
— Я могла бы выйти замуж за йельского выпускника и роскошно жить в Саутгемптоне.
Я покрутила настройку и поймала по радио то ли «Потерю», то ли «Разлуку» — в этом году песни пошли хорошие. Раньше, во время депрессии, музыка была убогой, лучшие мелодии тянулись еще с двадцатых годов: Бенни Гудман с «Синим небом», Пол Уайтман с «Когда окончен день» — одни оркестры и можно было слушать. А теперь мне нравилось почти все — ну, за исключением «Малышка, ты устала за день» в исполнении отца, когда он пускался сентиментальничать и изображать любящего родителя.
«Разлука» с «Потерей» наводили не на те мысли, и я снова покрутила радио; поймалось «Славная, милая», самый подходящий для меня текст. На гребне холма я оглянулась: воздух прозрачен настолько, что за две мили можно разглядеть листья деревьев на горе Сансет. Временами поражаешься простым вещам — обыкновенному воздуху, чистому и незамутненному.
— «Славная, милая, сердцу отрада-а-а», — подпела я.
— Вы и для Стара собираетесь петь? — уточнил Уайли. — Тогда вставьте строчку про то, что из меня выйдет хороший продюсер.
— О нет, там будем только я и Стар! Он взглянет на меня и подумает: «Как я мог ее не замечать?»
— Устарело, в этом году такие реплики не пишут.
— …А потом назовет меня «малышкой Сесилией», как в ночь наводнения. И подивится, как я повзрослела.
— Вам даже делать ничего не придется.
— Я буду стоять и расцветать. И он поцелует меня, как ребенка…
— Прямо по моему сценарию, — посетовал Уайли. — А ведь мне его завтра нести к Стару.
— …потом сядет, закроет лицо ладонями и скажет, что никогда не думал обо мне в этом смысле.
— То есть с поцелуем вы накинетесь не по-детски?
— Говорят вам — я стою и расцветаю. Сколько раз повторять: расцветаю!
— Начинает отдавать пошлостью. Может, на сегодня довольно? Мне ведь еще работать.
— А потом он скажет, что это судьба и все предрешено.
— Кинематограф в чистом виде. Продюсерская кровь. — Уайли притворно содрогнулся. — Не дай бог получить такую при переливании.
— И еще он скажет…
— Все его реплики я знаю наизусть. Интереснее послушать, что вы ответите.
— Тут кто-нибудь войдет…
— И вы вскочите с дивана, оправляя юбки.
— Добиваетесь, чтоб я вылезла из машины и вернулась домой?
Мы уже катили по Беверли-Хиллз, все более хорошеющему от высоких гавайских сосен. Районы в Голливуде четко разделены по уровню достатка: всегда знаешь, где жилье режиссеров и начальства, где техперсонал в своих бунгало, где массовка. Сейчас мы въехали в самый шикарный район, похожий на затейливую витрину с тортами, — далеко не такой романтичный, как последняя захудалая деревушка в Виргинии или Нью-Гэмпшире, но для нынешнего утра вполне привлекательный.
«Вдруг тот, кто был так мил, — пело радио, — нынче изменил?»
Сердце пылало, дым застилал глаза и все такое, но я оценивала шансы примерно пятьдесят на пятьдесят. Шагнуть к Стару так, словно собираюсь то ли пройти насквозь, то ли поцеловать в губы, — и остановиться лицом к лицу, ограничившись лишь словом «привет», которое неминуемо обезоружит Стара соблазнительной недосказанностью.
Так я и сделала. Хотя, конечно же, все вышло иначе: Стар смотрел на меня красивыми темными глазами и — могу поклясться — видел меня насквозь, не выказывая ни малейшей растерянности. Я так и стояла перед ним чуть не вечность, а он лишь дернул уголком губ и сунул руки в карманы.
