Шэнь Фу - Шесть записок о быстротечной жизни
Мне понравилось ее предложение. Многие из тех, кто видел мои композиции с насекомыми среди цветов, приходили в восторг. Вряд ли найдется другая женщина, которая проявила бы такое понимание в подобных вещах, как моя супруга.
Когда я жил с ней в Ишани у господина Хуа, его жена просила Юнь обучить двух ее девочек чтению. У них был открытый солнцу двор, так что летом стоял нестерпимый зной. Юнь научила хозяев делать на редкость изящные цветочные ширмы. Каждая ширма состояла из четырех створок. Юнь взяла две небольшие палки, примерно в четыре-пять цуней, и положила их параллельно, а поперек прибила четыре перекладины, каждая около одного чи. Затем по углам образовавшегося квадрата сделала небольшие круглые дырки, в которые воткнула бамбуковые шесты, у нее получилась шпалера высотой шесть-семь чи. На дно шпалеры она поставила горшок с цветным горошком, который вскоре поднялся и покрыл опору. Все устройство можно было легко передвинуть даже вдвоем. Ширмы можно расставлять в любом месте — перед окнами или Дверьми; своей зеленой тенью они полностью закрывают окно, заслоняя вас от солнца и пропуская дуновение ветерка. Подобные заграждения могут быть сделаны в любой форме в соответствии со временем года и предназначенным для них местом. Они и называются «подвижные цветочные ширмы». Для них лучше всего подходят ползучие и душистые цветы. Поистине такие ширмы хороши для всякого загородного дома.
Имя моего друга Лу Бань-фана — Чжан, прозвание Чунь-шань (Весенняя гора); он искусно писал сосны, кипарисы, сливу и хризантемы, владел каллиграфическим стилем лишу[74] и был отменным резчиком печатей. Нам случилось жить в его доме в Сяошуанлоу около полутора лет. Дом был обращен фасадом на восток. Я занимал три комнаты. Как в дождливую, так и ясную погоду из комнат открывался изумительный вид. Кроме нас в доме жил слуга и пожилая женщина, при которой была еще молоденькая дочка. Слуга умел шить, а старуха — прясть. Юнь занялась вышиванием, а старик стал шить на продажу платье, так мы добывали себе пропитание.
По натуре я гостеприимен. И где бы ни собирались мои приятели, я всегда предлагал игру со штрафными чарками вина. Юнь была удивительная мастерица стряпать недорогие блюда: тыква, овощи, рыба и креветки в руках Юнь приобретали редкий и совершенно особый вкус. Мои друзья знали, что я беден, поэтому каждый старался внести свою денежную лепту, дабы у нас была возможность собраться. Я любил со своими друзьями чувствовать себя свободно и легко и стремился всегда, чтоб место, где я жил, было безупречно чистым.
В тот год меня часто посещали несколько друзей: это Ян Бу-фань, имя его Чан-сюй, он превосходно писал портреты; Юань Шао-юй, другое имя его Пэй, мастер пейзажа; Ван Син-лань, имя Янь, мастер живописи цветов и птиц. Они любили Сяошуанлоу за уединенную изысканность. Обычно они приходили с принадлежностями для рисования, и я учился у них искусству живописи. Мои друзья делали за плату прописи в стиле цао и чжуань[75] или резали печати. Выручив деньги, они отдавали их Юнь, чтоб она могла приготовить для гостей чай и купить вино. Все дни мы говорили только о поэзии и обсуждали достоинства живописных свитков. Среди моих друзей были и незаурядные люди — братья Ся Тань-ань и Ся И-шань, братья Мяо — Шань-инь и Чжи-бо, или такие, как Цзян Юнь-сян, Лу Цзюй-сян, Чжоу Сяо-ся, Го Сяо-юй, Хуа Син-фань, Чжан Сянь-хань. Они приходили без зова и уходили, когда хотели,— словно то были ласточки, прилетающие в свое старое гнездо под стрехой. Не раз Юнь вынимала из волос шпильку и продавала, чтобы иметь возможность угостить друзей вином, и никогда не сердилась. Ни один день не проходил у нас без друзей. Нынче мои друзья словно облака, отнесенные порывом ветра, разбросаны по всему свету, а женщина, которую я люблю, мертва. Разбитая яшма[76], благоуханный аромат погребен под землей! Сколь грустно обращаться к прошлому!
В Сяошуанлоу мы строго блюли четыре запрета: не говорить о получении государственных должностей и продвижении по службе, не толковать о судебных делах и сплетнях, не обсуждать сочинения, поданные на императорские экзамены, не играть в карты или кости — всякий, кто нарушал хотя бы одно из правил, покупал пять цзиней рисовой водки[77]. Мои друзья ценили в поведении непосредственность и простосердечие, скрытое очарование и изящество, несдержанность и порывистость без чванства, спокойствие и молчаливость.
В долгие летние дни мы устраивали своего рода экзаменационные сессии. Прежде всего отбирались восемь участников состязания, каждый из которых был обязан иметь при себе две сотни мелких монет. Сперва мы тянули жребий, кому из нас быть первым, — он становился нашим главным экзаменатором и усаживался на специальное возвышение; второй становился секретарем, он тоже усаживался отдельно, остальные превращались в соискателей-кандидатов. Каждый получал у секретаря лист бумаги с печатью. Главный экзаменатор давал нам тему — фразу из пяти и семи слов. За короткий срок, пока не сгорит ароматическая палочка, мы должны были написать стихотворение. Мы бродили по комнате, не имея права сесть или перекинуться словом. Тот, кто уже выполнил задание, обязан был положить листок с текстом в шкатулку и возвратиться на место.
После того как все сочинения были положены в шкатулку, секретарь открывал ее и переписывал стихи в тетрадь, которую потом передавал главному экзаменатору — таким образом пресекалась всякая возможность подделок.
Нам предлагалось написать три семисложных стихотворения и три пятисложных. Тот, кто напишет лучшее из предложенных шести стихотворений, становится экзаменатором на следующей сессии, а тот, кто станет вторым, будет секретарем. Неудачно написавший одно стихотворение подвергался штрафу в размере десяти монет, не написавший два — платит двадцать, провалившийся по всем статьям — наказывается удвоенным штрафом. За сессию главный экзаменатор собирал до сотни монет, мы называли этот сбор «пожертвования на благовонные курения». А так как за день мы проводили сессию из десяти экзаменов, то у нас собиралась тысяча монет, на которые мы могли купить вина и закусок для грандиозного пира. Только сочинения Юнь проходили как специальные сочинения должностных лиц[78], поэтому ей разрешали сидеть и давали время подумать.
Однажды в саду Ян Бу-фань написал два портрета: Юнь и мой, оба наброска отличались большим сходством. Той ночью ярко светила луна, вырисовывая на белой стене тень орхидеи, нас охватило какое-то неземное настроение. Ван Син-лань, уже достаточно вдохновленный вином, сказал:
— Бу-фань может нарисовать не то что ваш портрет, но даже и тень цветка.
Я рассмеялся:
— А тень цветка будет столь же хороша, как и портрет?
Тогда Ван Син-лань взял лист белой бумаги, прикрепил его к стене и едва наметил на нем тень цветка. Когда наутро мы взглянули на рисунок, то хотя это и был всего лишь набросок, где цветы и листья были едва намечены, тем не менее он передавал ощущение лунного света. Юнь очень дорожила этим рисунком. И каждый из моих друзей сделал на нем свои стихотворные надписи.
В Сучжоу есть два приятных места, одно называется Южный сад, другое — Северный сад. Была как раз пора цветения, и мы собрались на прогулку. К досаде нашей, в тех местах не оказалось винной лавки, где можно было пропустить по чашечке вина. Одни настаивали, чтобы пойти искать винную лавку, другие предлагали вначале полюбоваться цветами, а потом вернуться домой и устроить пирушку. Я же считал, что все это не то, ибо самое лучшее — пить теплое вино в компании с цветами. Так мы не пришли к какому-либо решению. Слушая наши споры, Юнь словно в шутку сказала:
— Если завтра каждый из вас выложит нужную сумму, я сама перенесу очаг.
Мы, смеясь, согласились. Когда друзья ушли, я спросил:
— Как ты это сделаешь? Она ответила:
— А я не собираюсь ничего делать. Я видела, как на базаре торговки пельменями хуньтунь[79] носят с собой очаг и котел, это все, что им требуется. Почему бы не нанять кого-нибудь и взять котел и очаг с собой? Я приготовлю еду, а когда вы придете на место, поставите очаг и подогреете закуску, вино и чай.
Я сказал:
— Овощи и вино мы подогреем. Но вряд ли сумеем вскипятить воду для чая.
В ответ Юнь сказала:
— А вы возьмите глиняный горшок, приделайте к нему из проволоки ручку и поставьте на очаг вместо котла, остается подбросить веток — и чай готов.
Я захлопал в ладоши.
За сто монет мы наняли одного продавца пельменями, некоего Бао, и договорились, что завтра же после полудня он отправится с нами. Когда на следующее утро пришли мои друзья, все те, кто хотел любоваться цветами, и я поведал им о наших планах, восторгам не было конца. После обеда мы двинулись в путь, захватив с собой циновки и подстилки. Добравшись до Южного сада, выбрали место в тени тополей и сели в кружок. Сперва вскипятили воду и выпили чаю, а потом подогрели вино и поставили на огонь закуски. Дул мягкий ветерок, светило яркое солнце, солнечные лучи золотили землю. По полю ходили женщины, их зеленые юбки и красные рукава мелькали среди межей. Бабочки и пчелы кружились в воздухе — вид, от которого и без вина опьянеешь. Вскоре вино и закуски были подогреты, мы расселись на траве, и началось великое чревоугодие. Наш пельменщик оказался человеком на редкость приятным и негрубым, мы потащили его выпить с нами. Люди, что проходили мимо, с завистью глядели на наше забавное времяпрепровождение.
