Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )
Незнакомец приподнялся со своего сиденья.
— Что такое? Вы боитесь, что я не заплачу: хотите, я рассчитаюсь с вами вперед? Деньги у меня есть, я уже говорил вам.
— Нет, не то.
— Что же такое?
— У вас деньги-то есть…
— Есть, — отвечал путник.
— Но у меня нет комнаты.
Путешественник возразил спокойно:
— Пустите меня в конюшню.
— Не могу.
— Отчего?
— Лошади занимают все место.
— В таком случае дайте мне уголок на чердаке. Постелите охапку соломы. После обеда мы сговоримся.
— Я не могу дать вам обеда.
Это заявление, сделанное спокойным, но решительным тоном, показалось важным незнакомцу. Он встал.
— Однако я умираю от голода. Я шел с самого рассвета. Я прошел двенадцать лье. Я плачу и хочу есть.
— У меня ничего нет.
Незнакомец обернулся к печи и к плите:
— Ничего, а все это?
— Все это уже заказано.
— Кем?
— Господами извозчиками.
— Сколько их?
— Двенадцать человек.
— Тут хватит на двадцать.
— Все это заказано заранее и оплачено. Незнакомец сел обратно и сказал, не повышая голоса:
— Я в трактире, я голоден и останусь.
Хозяин нагнулся тогда к его уху и проговорил голосом, заставившим его вздрогнуть:
— Ступайте вон!
Путешественник сидел сгорбившись и ворочал уголья железным наконечником своей палки; он быстро обернулся и открыл рот для возражения, когда хозяин, глядя на него в упор, сказал вполголоса:
— Послушайте, не теряйте напрасно слов. Хотите, я назову вас по имени? Вы Жан Вальжан. Теперь хотите, я скажу вам, кто вы такой? Я кое о чем догадался, как только вы вошли, послал справиться в мэрию, и вот что мне ответили. Умеете вы читать?
Говоря это, он подал путнику развернутую бумажку, пропутешествовавшую из трактира в мэрию и обратно. Путешественник пробежал ее глазами.
— Я имею привычку обращаться вежливо со всеми, — сказал трактирщик, помолчав немного. — Уходите отсюда.
Путешественник опустил голову, поднял ранец, стоявший у двери, и ушел.
Он побрел вдоль большой улицы. Шел он на авось, держась около стен, как человек униженный и огорченный. Если бы он обернулся, то увидел бы трактирщика на пороге своей харчевни, окруженного всеми своими гостями и прохожими, оживленно разговаривающего, показывая на него пальцем, и по взглядам ужаса и недоверия группы он бы догадался, что присутствие его станет известным всему городу. Но он не видел ничего. Люди убитые не оглядываются. Он слишком хорошо знает, что злая судьба следует за ним по пятам.
Он шел так некоторое время, не сворачивая, проходя наобум по незнакомым улицам, забывая свою усталость, как это бывает в горе. Приближалась ночь. Он осматривался кругом, пытаясь найти где-нибудь пристанище.
Богатый трактир закрылся перед ним: он искал какого-нибудь жалкого кабачка, какой-нибудь убогой трущобы.
Как раз в конце улицы показался огонек. Еловая ветка, воткнутая в железную подпорку, вырисовывалась на бледном небе сумерек. Он направился туда.
Это был кабак. Кабак улицы Шофо.
Путешественник остановился на минуту, заглянул сквозь окно в низенькую комнату кабака, освещенную небольшой лампой, стоявшей на столе, и пылавшей печью. Несколько человек посетителей сидело за столом. Хозяин грелся у огня.
Над пламенем шипел железный котелок, висевший на крючке.
В кабак, бывший в то же время харчевней, было два хода. Один с улицы, другой с маленького дворика, заваленного навозом.
Путешественник не посмел войти с улицы: он проскользнул во двор, постоял там, затем робко поднял скобку и толкнул дверь.
— Кто там? — спросил хозяин.
— Путник, желающий поесть и переночевать.
— Хорошо. Здесь найдется ужин и ночлег.
Он вошел. Все пившие повернулись к нему. Лампа освещала его с одного бока, огонь очага с другого. Его рассматривали, пока он отвязывал ранец со спины. Хозяин сказал ему:
— Здесь огонь. Ужин варится в котле. Пойдите, погрейтесь, приятель.
Он сел. Протянул к огню замлевшие от усталости ноги. Вкусный запах поднимался из котелка. Вся часть лица его, видневшаяся из-под козырька, приняла благостное выражение, смешанное, правда, с жалкой миной привычного страдания.
Впрочем, профиль его был твердый, энергичный, хотя и печальный. Лицо его вообще было странное: оно казалось сначала робким, но, всмотревшись пристальнее, производило впечатление суровости. Глаза светились из-под бровей, как угли из-под хвороста.
Однако один из людей, пивших в кабаке, оказался рыбным торговцем, заезжавшим, перед тем как прийти в улицу Шофо, к Лабарру поставить лошадь в его конюшню. По случайному стечению обстоятельств, он встретился с этим незнакомцем подозрительной наружности утром по дороге между Бра-д'Асс и — я забыл имя другой местности — кажется, Эскублоном. При встрече пешеход, сильно уставший, просил посадить его на лошадь, на что торговец ответил только тем, что погнал лошадь быстрее. С полчаса тому назад он находился в толпе, окружавшей трактирщика, и там рассказал о неприятной встрече, происшедшей утром. Он знаком подозвал к себе хозяина кабака. Кабатчик подошел. Они обменялись шепотом несколькими словами. Незнакомец впал опять в свое раздумье.
Кабатчик вернулся к очагу, решительно положил руку на плечо неизвестного человека и сказал ему:
— Уходи отсюда.
Незнакомец обернулся и ответил кротко:
— А, так вы уже узнали?
— Да.
— Меня выгнали из того трактира.
— И выгоняют отсюда.
— Куда же мне идти?
— В другое место.
Путешественник взял свою палку и ранец и пошел.
Когда он вышел, несколько ребятишек, следовавших за ним из трактира «Кольбасский Крест» и, по-видимому, поджидавших его, пустили в него камнями. Он сердито двинулся на них, грозя палкой.
Дети рассыпались, как стая птиц.
Он шел мимо тюрьмы. У ворот висела железная цепь от звонка. Он позвонил.
Отворилось окошечко.
— Господин привратник, — сказал он, почтительно сняв картуз, — не будет ли угодно вашей милости впустить меня переночевать?
— Тюрьма не трактир, — ответил голос. — Пусть вас арестуют, и тогда мы вас впустим.
Окошечко захлопнулось.
Он вошел в улицу, где было много садов. Некоторые из них огорожены только плетнями, улица от этого имела веселый вид. Между садами и плетнями путник увидел небольшой одноэтажный дом с освещенным окном. Заглянув в окно, как в кабаке, он увидел большую комнату с выбеленными стенами, с кроватью под ситцевым пологом и колыбелью в углу; несколько деревянных стульев и ружье на стене.
Посреди комнаты стоял накрытый стол. Медная лампа освещала толстую белую скатерть, оловянную кружку, блестевшую как серебро, наполненную до краев вином, и глиняную дымившуюся миску. За столом сидел человек лет сорока, с веселым добродушным лицом, а на коленях его прыгал ребенок. Подле него очень молодая женщина кормила другого ребенка грудью. Отец смеялся, ребенок смеялся, мать улыбалась.
Незнакомец постоял несколько минут в раздумье перед этой мирной семейной картиной. Что происходило в его сердце? Он один мог бы сказать это.
Вероятно, он подумал, что в счастливом доме будут гостеприимны и что там, где счастье, найдется сострадание.
Он осторожно постучал в окно.
Его не слышали.
Он постучал во второй раз. Он слышал, как сказала жена:
— Муж, к нам кто-то стучится.
— Тебе показалось, — ответил муж.
Он постучался в третий раз.
Муж встал, взял со стола лампу и пошел к двери.
Это был высокий мужчина, полукрестьянин, полуремесленник, в широком кожаном фартуке, пристегнутом к левому плечу и топырившемся на груди как большой карман, так как за пазухой были засунуты молоток, красный платок, пороховница и всякая всячина, поддержанные кушаком. Он запрокидывал голову назад, и низко вырезанный ворот рубашки обнажал белую и толстую, как у вола, шею. У него были густые брови, огромные черные бакенбарды, глаза навыкате и низ лица удлиненный, а на всем этом неуловимый отпечаток сознания, что он хозяин в своем доме.
— Извините мою просьбу, милостивый государь, — сказал путник, — но нельзя ли было бы получить, конечно, за плату, тарелку супа и уголок для ночевки в сарае, в вашем саду? Скажите, не согласитесь ли вы за деньги.
— Кто вы такой? — спросил хозяин.
Путешественник отвечал:
— Я иду из Пюи-Массона. Целый день был в дороге. Прошел двенадцать лье. Не согласитесь ли вы пустить меня за деньги?
— Я бы не отказался приютить хорошего человека за деньги, — сказал крестьянин. — Но почему вы не остановились в трактире?
— Там не было места.
— Это невозможно. Сегодня не ярмарочный и не торговый день. Были ли вы у Лабарра?
