Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя
— Положение красивой богатой вдовы, — сказал наконец Эга вслух. — В жизни бывает много хуже.
Отправив телеграмму, Эга отпустил карету. Утешаясь ясностью зимнего дня, он пешком вернулся в «Букетик» и поднялся в кабинет Афонсо написать обещанное Карлосу подробное письмо. Виласа уже сидел за работой, в бархатной шапочке, разбирая бумаги Афонсо и подготавливая расчет слуг. Пообедали поздно. Оба курили у камина, когда слуга доложил, что у дома какая-то дама в экипаже спрашивает сеньора Эгу. Виласа и Эга переполошились. Неужели Мария решилась на какой-нибудь отчаянный шаг? У Виласы затеплилась надежда: вдруг открылось нечто новое и оно спасет их от «убытка»? Эга, дрожа, вышел на улицу. Он увидел закутанную в просторный ulster Мелани с письмом от мадам.
При свете фонаря Эга вскрыл конверт; в нем была чистая карточка, и на ней карандашом было написано: «Я решила ехать в Париж завтра».
Эга подавил любопытство и не стал расспрашивать Мелани о мадам. Взбежал по ступенькам и в сопровождении Виласы, ожидавшего в прихожей, поспешил в кабинет Афонсо, чтобы написать Марии. На листе бумаги с траурной каймой он известил ее (кроме подробностей относительно багажа), что вагон-салон заказан до Парижа и что он, Эга, будет иметь честь увидеться с ней на вокзале Санта-Аполония. Потом положил письмо в конверт и остановился в нерешительности, держа перо на весу. Написать на конверте: «Мадам Мак-Грен» или «Доне Марии Эдуарде да Майа»? Виласа советовал первое, поскольку по закону она еще не была признана членом семейства Майа. Но Эга возразил, что она уже и не мадам Мак-Грен…
— Да ладно. Отправим так. Пусть думает, что в спешке забыли надписать конверт…
Эга отдал Мелани письмо в чистом конверте. Она спрятала его в муфту. И, высунувшись из кареты, печальным голосом осведомилась от имени мадам, где похоронен дедушка сеньора…
Эга уставил на нее монокль, не зная, счесть ли это желание Марии нескромным или, напротив, трогательным. Наконец пояснил. На кладбище «Безмятежность», справа, в глубине, там, где ангел со светочем. Лучше всего спросить у сторожа, где склеп семейства Виласа.
— Merci, monsieur, bien le bonsoir.
— Bonsoir, Melanie! [166]
Назавтра Эга приехал вместе с Виласой на вокзал заранее, чтобы отправить свой багаж в Санта-Олавию; покончив с багажом, он увидел Марию, которая вела за руку Розу. Мария была в теплой меховой шубке, в двойной вуали, плотной, как маска; такая же траурная кисея закрывала лицо девочки, заканчиваясь черным бантом на чепце. Мисс Сара в светлом клетчатом ulster несла под мышкой стопку книг. За ними Домингос с сильно покрасневшими глазами нес тюк с постельными принадлежностями, рядом с ним — Мелани, тоже в черном, с Ниниш на руках. Эга подбежал к Марии Эдуарде, молча предложил ей руку и проводил в вагон-салон, на всех окнах которого были задернуты занавески. У самой подножки Мария медленно сняла перчатку. И безмолвно протянула ему руку.
— Мы еще увидимся в Энтронкаменто, — тихо сказал Эга. — Я тоже еду на север.
Несколько человек остановились и с любопытством смотрели, как в роскошный вагон, таинственный, с занавешенными окнами, садится дама, и, должно быть, красивая, но печальная и в глубоком трауре. Едва Эга закрыл дверь вагона, Невес, редактор «Вечерней газеты», отделился от группы зевак и с жадным любопытством схватил его за руку:
— Кто это?
Эга отвел его в сторону и трагическим шепотом произнес:
— Клеопатра!
Взбешенный политический деятель прорычал: «Осел!» Эга пошел к своему вагону. Возле куне его ждал Виласа, потрясенный печальным и благородным обликом Марии Эдуарды. Она показалась ему королевой из романа.
— Поверьте, друг мой, она произвела на меня неизгладимое впечатление! Красивая женщина, черт побери! Нам от нее убыток, но она его стоит!
Поезд тронулся. Домингос всхлипывал, прижимая пестрый платок к лицу. А Невес, увидев Эгу в окне вагона и все еще злясь на него, проводил его малоприличным жестом.
В Энтронкаменто Эга постучал в окно салона, задернутое занавесками и безмолвное. Открыла Мария. Роза спала. Мисс Сара что-то читала в углу, взбив повыше подушку. Испуганная Ниниш залаяла.
— Не хотите ли, сеньора, пройти в буфет?
— Нет, благодарю.
Помолчали. Эга, поставив ногу на подножку, медленно вытащил портсигар. По плохо освещенной платформе неторопливо шли закутанные в плащи крестьяне. Носильщик катил тележку с тюками. Где-то впереди пыхтел в темноте паровоз. Какие-то два субъекта остановились у вагона-салона, с любопытством разглядывая прекрасную женщину, печальную и строгую, закутанную в черные меха.
— Вы едете в Порто? — спросила она.
— В Санта-Олавию…
— А-а!
Эга прошептал дрожащими губами:
— Прощайте!
Она крепко пожала ему руку, не говоря ни слова, не в силах ничего сказать.
Эга не спеша направился в буфет сквозь толпу солдат со скатанными шинелями через плечо. У дверей буфета он оглянулся, приподнял шляпу. Она, стоя у вагона, слегка помахала рукой, прощаясь с ним. Последний раз в жизни он видел Марию Эдуарду — высокую, безмолвную, всю в черном, при ярком свете фонарей, у двери вагона, который увозил ее навсегда.
XVIII
Спустя несколько недель, в первые дни нового года, «Иллюстрированная газета» писала под рубрикой «Светская хроника»: «Наш видный спортсмен сеньор Карлос да Майа и наш друг и сотрудник Жоан да Эга вчера отбыли в Лондон, откуда вскоре направятся в Северную Америку; далее они намерены продолжить свое интересное путешествие и посетить Японию. Многочисленные друзья явились на борт «Тамар» проводить наших славных туристов. Среди провожающих были: посол Финляндии и его секретарь, маркиз де Соузелас, граф де Гувариньо, виконт де Дарк, Гильерме Крафт, Телес да Гама, Кружес, Тавейра, Виласа, генерал Секейра, известный поэт Томас д'Аленкар и другие. Наш друг и сотрудник Жоан да Эга, обмениваясь с нами последними shake-hands, обещал описать нам свои впечатления о Японии, об этой чудесной стране, откуда к нам приходят солнце и мода! Это добрая весть для всех, кто ценит острый глаз и острый ум. Au revoir!»
После этих благожелательных строк (написанных не без помощи Аленкара) первые известия о «путешественниках» содержались в письме, отправленном Эгой Виласе из Нью-Йорка. Само письмо было коротким и чисто деловым, но к нему был добавлен постскриптум, озаглавленный: «Общие сведения для друзей». В нем говорилось о тяжелом плавании из Ливерпуля в Нью-Йорк, о постоянной грусти Карлоса, о Нью-Йорке в снегу, под сверкающим солнцем. И было еще написано: «Мы опьянены путешествием и намерены бороздить нашу тесную Вселенную, пока не выветрим наши печали. Мы хотим посетить Пекин и проехать вдоль Великой Китайской стены; пересечь Среднюю Азию, Мервский и Хивинский оазисы и попасть в Россию; оттуда через Армению и Сирию доехать до Египта, омыться в водах священного Нила; потом отправиться в Афины, почтить в Акрополе Минерву; навестить Неаполь; окинуть взглядом Алжир и Марокко и наконец в середине семьдесят девятого года расправить усталые члены в постелях Санта-Олавии. Не буду больше царапать пером бумагу, уже поздно, а мы идем в оперу на «Севильского цирюльника» с Патти. Крепко обнимаем всех наших друзей».
Виласа переписал эту часть письма и носил с собой в бумажнике, показывая верным друзьям «Букетика». Все восхищенно одобрили столь прекрасный и рискованный маршрут. Лишь Кружес, в страхе перед необъятной вселенной, грустно промолвил: «Они сюда не вернутся!»
Однако через полтора года прекрасным мартовским днем Эга появился на Шиадо. И вызвал настоящую сенсацию! Возмужавший, покрытый загаром, весьма изысканно одетый, он блистал остроумием и сыпал рассказами о приключениях на Востоке; в искусстве и поэзии он не признавал теперь ничего, что не пришло из Японии или Китая, и объявил о большой книге, «его книге», в жанре героической хроники и с подобающе строгим заглавием: «Путешествие по Азии».
— А где Карлос?..
— Карлос остался в Париже, в роскошной квартире на Елисейских полях, и ведет жизнь мецената эпохи Возрождения…
Однако Виласе, посвященному в тайны семейства Майа, Эга открыл, что Карлос еще не оправился от своего потрясения. Он живет, смеется, правит фаэтоном в Булонском лесу, но в глубине его души лежит тяжелое и черное воспоминание об «ужасной неделе».
— И все же годы идут, Виласа, — добавил он. — А с годами проходит все, если это не Китай…
Прошел и этот год. Рождались и умирали люди. Созревали злаки, опадали листья. Прошли годы.
В конце 1886 года Карлос приехал на рождество в расположенное близ Севильи поместье своего парижского друга, маркиза Вилья-Медина. Из этого поместья под названием «Уединение» Карлос написал Эге в Лиссабон, извещая, что после почти десятилетнего изгнания он решил вернуться в старую Португалию — взглянуть на деревья Санта-Олавии и на чудеса Авениды. К тому же у него есть потрясающая новость, которая поразит Эгу, и, если ему любопытно поскорей узнать ее, пусть приезжает с Виласой в Санта-Олавию: там они насладятся дружеской беседой и вкусной свининой.
