Грэм Грин - Наемный убийца
— Далеко же вам ездить на работу, — сказала Энн.
— Мы почти приехали.
Такси повернуло налево. Энн успела прочитать название улицы: «Хайбер-авеню» — длинный ряд невзрачных домов; в окнах вывешены объявления: «Сдается квартира». Машина остановилась в самом конце дороги.
— Неужели вы здесь живете?
Мистер Дейвис расплачивался с шофером.
— Дом шестьдесят один, — сказал он.
Энн заметила, что в окне этого дома объявления не было, за стеклом виднелись тяжелые кружевные занавески. Мистер Дейвис мягко и заискивающе улыбнулся:
— Там у меня очень мило, дорогая.
Он сунул ключ в замок и властно подтолкнул ее в маленькую полутемную прихожую, где стояла вешалка для шляп. Повесив шляпу, он на цыпочках подошел к лестнице. Пахло газом и вареными овощами. Голубой огонек газового рожка высвечивал горшок с покрытым пылью цветком.
— Я включу приемник, — сказал мистер Дейвис, — и мы послушаем музыку.
Дверь в коридоре открылась, раздался женский голос:
— Кто там?
— Всего лишь мистер Чамли,
— Не забудьте уплатить, прежде чем подниметесь наверх.
— Второй этаж, — сказал мистер Дейвис Энн, — комната прямо. Я сейчас.
Он подождал на лестнице, пока она пройдет, и сунул руку в карман. Зазвенели монеты.
В комнате и вправду был радиоприемник, он стоял на мраморном умывальнике, но уж танцевать, конечно, здесь было невозможно: небольшое пространство почти целиком занимала огромная двуспальная кровать. Комната имела совершенно нежилой вид: зеркало шкафа покрылось пылью, а кувшин рядом с громкоговорителем был пуст. Энн выглянула из окна и увидела маленький темный дворик. Ее рука, протянутая к оконному переплету, дрогнула: похоже, она переиграла. Мистер Дейвис открыл дверь.
Она не на шутку испугалась и перешла в наступление.
— Итак, вы называете себя мистером Чамли? — сразу же спросила она.
Он заморгал, осторожно закрывая за собой дверь.
— Ну и что в этом такого?
— И вы сказали, что повезете меня домой. Это же не ваш дом.
Мистер Дейвис сел на кровать и снял туфли.
— Не надо шуметь, милая. Хозяйка этого не любит.
Он открыл дверцу умывальника и, вытащив картонную коробку, двинулся к ней. Из коробки на кровать и на пол сыпалась сахарная пудра.
— Попробуй. Это турецкие сласти.
— Это не ваш дом, — настаивала она.
Мистер Дейвис, уже почти поднеся руку ко рту, сказал:
— Конечно нет. Неужели ты думаешь, я бы повез тебя домой? Ты же не дурочка, в самом деле. Зачем мне портить репутацию? Лучше послушаем музыку. — Он повертел ручки, приемник завыл и заурчал. — Помехи, — сказал мистер Дейвис, продолжая крутить ручки, пока откуда-то издалека не донеслась танцевальная музыка, вялый ритм которой почти совершенно заглушали треск и шипение. «Свет ночной, свет любви» — доносилось из приемника. — Это наша ноттвичская программа, — сказал мистер Дейвис. — Лучшего оркестра нет во всем Мидленде. Это из «Гранда». Давай потанцуем. — Он обхватил ее за талию и стал таскать туда-сюда по комнате.
— Полы я встречала и получше, — сказала Энн, — но такую теснотищу — никогда. — Чтобы приободрить себя, она решила смотреть на все с некоторой долей юмора.
— Недурно сказано, — отметил мистер Дейвис, — запомним.
И вдруг, стряхнув остатки сахарной пудры, приставшей к губам, он впился в ее шею страстным поцелуем. Она оттолкнула его и засмеялась. Ей нельзя было терять голову.
— Теперь я знаю, что такое качка, — сказала она.
— Недурно, — механически повторил мистер Дейвис, снова привлекая ее к себе.
Тогда она принялась не переставая болтать все, что только приходило ей в голову.
— Интересно, как пройдет эта химическая тревога? А той старухе попали прямо в глаз. Какой ужас!
Тут он посмотрел на нее долгим взглядом, хотя она не имела в виду ничего особенного.
— С чего это ты вдруг вспомнила? — спросил он.
— А я читала, — сказала Энн. — Убийца, наверное, такого натворил в квартире!
— Перестань. Пожалуйста, перестань, — взмолился он и, опершись о спину кровати, чтобы не упасть, чуть слышно произнес: — Я не выношу таких ужасов. Меня может стошнить.
— А мне нравятся боевики, — заявила Энн. — Вот я тут на днях читала один...
— Я очень впечатлительный, — сказал мистер Дейвис.
— Я помню, однажды, когда я порезала палец...
— Не надо. Прошу тебя, не надо.
Ободренная успехом, она забыла об осторожности.
— Я тоже впечатлительная. Мне показалось, что кто-то следит за домом.
— То есть как это следит? — спросил мистер Дейвис.
Он вконец перепугался. Она зашла слишком далеко.
— Какой-то человек в черном следил за входной дверью. У него заячья губа.
Мистер Дейвис подошел к двери и запер ее. Убавил в приемнике звук.
— Тут на полсотни метров нет ни одной лампы. Ты не могла видеть, какая у него губа.
— Я просто подумала.
— Интересно, что он тебе наболтал, — сказал мистер Дейвис. Он сел на кровать и посмотрел на свои руки. — Тебе хотелось знать, где я живу, работаю ли я... — Он прервал речь и с ужасом посмотрел на нее. Но по выражению его лица она поняла, что боится он уже не ее, а чего-то другого.
— Тебе не поверят, — сказал он.
— Кто не поверит?
— Полиция. Слишком уж неправдоподобно. — К ее удивлению, он засопел, принялся зачем-то поглаживать свои большие волосатые руки. — Должен быть какой-то выход. Я не хочу сделать тебе больно. Я не выношу насилия. Меня может стошнить.
— Мне ничего не известно, — сказала Энн. — Откройте, пожалуйста, дверь.
— Тише, — зло прошипел мистер Чамли. — Ты сама этого добивалась.
— Мне ничего не известно, — повторила она.
— Я всего-навсего агент, — сказал мистер Дейвис, — ни за что не отвечаю. У нас всегда было правило — не рисковать, — пояснил он. Он сидел на кровати в носках: в его глубоко посаженных эгоистичных глазах стояли слезы. — Не моя вина, что этому парню удалось скрыться. Я сделал все, что мог, я всегда делал все, что мог. Но теперь он меня не простит.
— Я закричу, если вы не откроете дверь.
— Кричи сколько влезет. Только разозлишь эту старую каргу.
— Что вы собираетесь делать?
— На карту поставлено больше чем полмиллиона, — сказал мистер Дейвис. — На этот раз мне нельзя ошибаться.
Он встал с кровати и, вытянув вперед руки, пошел на нее. Энн закричала и задергала ручку двери, но никто не отозвался. Тогда она забежала за кровать. Он молча наблюдал, как она мечется: деться ей в этой крошечной комнате было некуда. Он стоял и бормотал себе под нос: «Ужас. Какой ужас». Казалось, ему вот-вот станет дурно, но страх перед кем-то другим не давал ему остановиться.
— Я согласна на все, — умоляла Энн.
Он покачал головой:
— Он ни за что меня не простит. — Бросившись на кровать, он схватил ее за руку и заплетающимся языком сказал: — Не сопротивляйся. Если не будешь сопротивляться, тебе не будет больно.
Одной рукой он тащил ее к себе через постель, а другой искал подушку. И даже тогда она подумала: «Это не меня, это кого-то другого убивают. Не меня». Потребность жить была в ней настолько велика, что она так и не смогла признаться себе, что это, может быть, конец всему, конец ее «я», способного любить и наслаждаться. И даже когда подушка закрыла ей рот, эта страстная жажда жить не позволила ей понять весь ужас ее положения. Вцепившись в его сильные, мягкие, липкие от сахарной пудры руки, она все еще продолжала сопротивляться.
5
Порывистый восточный ветер пригнал тучи, и над городом хлестал дождь. Ночь была холодная, и капли дождя, на лету превращаясь в маленькие льдинки, стучали по асфальту тротуаров и оставляли царапинки на свежей краске деревянных скамеек. Рейвен шел по набережной реки Уивил. В тяжелом блестящем плаще, похожий на мокрого моржа, мимо прошагал констебль. Он то и дело посвечивал фонариком в темноту.
— Добрый вечер, — бросил он Рейвену и даже не взглянул на него. Несмотря на непогоду, он охотился за влюбленными парами, жертвами жалкой, бездомной провинциальной любви под декабрьским градом.
Застегнувшись на все пуговицы, Рейвен все шел и шел, надеясь найти хоть какое-нибудь укрытие от дождя. Он пытался заставить себя думать о Чамли, о том, как разыскать его в Ноттвиче. Но мысли, помимо его воли, постоянно возвращались к девушке, с которой судьба столкнула его сегодня утром. Он с жалостью вспомнил кошку, которую оставил в кафе в Сохо.
А эта девушка так деликатно не замечала его уродства. «Меня зовут Энн», «И никакой вы не урод». Она так и не узнала, что он собирался ее убить; она даже не подозревала об этом, как та кошка, которую ему однажды пришлось утопить; и он с удивлением вспомнил, что она не выдала его, хоть он и сказал, что его разыскивает полиция. Возможно даже, она поверила ему.
Эти мысли были холодны, как град, который бил ему сейчас в лицо, но они были привычны. В жизни он знал только горечь. Он был порождением ненависти, это она сделала его таким: худым, мрачным, всеми гонимым уродом, готовым на убийство. Мать родила его, когда отец сидел в тюрьме, а шесть лет спустя, когда отца повесили (уже по другому делу), она перерезала себе горло кухонным ножом; после этого он попал в приют для беспризорных. Никогда и ни к кому он не испытывал нежности — таким его сделала жизнь. Оттого, наверно, у него появилась своя собственная, какая-то необычная гордость; он не хотел бы стать другим.
