Мор Йокаи - Черные алмазы
Восемь дней мотало наш плот по морю. На горизонте проходили суда, но нас не замечали. Установился штиль, и мы, будто прикованные, замерли посреди моря без капли питьевой воды, без куска хлеба.
За последние два дня десять человек умерли от голода и болезней.
И девятый день не принес избавления; с неба палило солнце и, отражаясь в море, казалось, жгло и снизу; мозги наши уже не выдерживали.
Вечером мы решили принести в жертву одного из нас и съесть его. Побросали в шапку бумажки с именами, доверили тащить невинному младенцу.
Он вытянул собственное имя.
Позвольте, хозяин, не досказывать, что было дальше. Часто, когда мне снова снится этот сон, как услышу проклятье несчастной матери, посулившей, что никогда нам не знать покоя после того страшного пира, я выскакиваю из постели, мчусь в лес и жду: не превращусь ли в волка. Для меня это куда лучше было бы!
Девять человек осталось в живых из тех, кто ел на том проклятом пиру. Вот что мучит меня, не дает покою ни днем, ни ночью.
Бродит во мне чужая кровь.
В голову приходят жуткие мысли: наступит день Страшного суда и пойдет скелет съеденного ребенка в обход, станет у всех двадцати семи по очереди требовать, чтобы вернули ему его плоть и кровь.
А самое страшное, что кусок человечьего мяса, который я съел, делает из меня злодея.
Я понимаю людоедов! Как увижу краснощекого упитанного ребятенка, сразу слюнки текут: эх, откусить бы кусочек! А хилого и больного замечу, тоже зверею: этому-то зачем жить? Может, взять да…
Язык перестал ему повиноваться, голова затряслась, он ощерился и издал какой-то звериный рык, прозвучавший вполне недвусмысленно.
Потом вздрогнул, встал и обхватил себя руками за плечи.
Немного погодя, глубоко вздохнув, Петер заговорил снова:
– А теперь скажите, хозяин, есть ли церковь для такой муки, в какой аптеке найдется для меня лекарство, какой поп грех мой отпустит, какой доктор вылечит? Рассказал я попу про свою беду, он велел поститься да каяться: пожаловался доктору, – не пей, говорит, палинки да банки ставь. Все это пустое, мне только хуже стало.
– А я тебе советую жениться, – сказал Иван. Сафран удивленно поглядел на хозяина, и слабая улыбка мелькнула у него на лице.
– Я и сам об этом думал. Может, были б у меня свои ребятишки, пропала бы ненависть к чужим.
– Так почему ж ты не женишься?
– Эх! Бог бедняку счастья не дал. Коли два голяка поженятся, вдвойне нищими станут. Прежде о куске хлеба надо позаботиться.
– Кусок хлеба тебе обеспечен. Ты работник старательный, смышленый. Я давно собирался тебя в штольню перевести, все ждал, когда женишься. У меня такое правило – место, где жалованье больше, только женатым давать. По опыту знаю, как холостому парню плату повысишь, лишние деньги он обычно пропивает, пьяницей становится. Женатому рабочему доверия больше. Он свое место легко не бросит. Подумай-ка! Скажешь мне в воскресенье, что сегодня, мол, в церкви оглашение, а в понедельник уже в штольне начнешь работать и дом для жилья получишь.
По щекам рабочего полились слезы. Он бросился на колени перед Иваном, обнял его ноги и, рыдая, бормотал что-то непонятное.
– Ну-с? Так как же? – спросил Иван тоном расщедрившегося благодетеля. – Сегодня как раз воскресенье. Ты ничего не надумал?
Рабочий вскочил с колен, протер глаза, словно желая разобраться в сумятице своих мыслей. Иван попытался помочь ему.
– Богослужение еще не началось, люди только идут в церковь. Если очень поспешишь, догонишь их и успеешь потолковать и с невестой и со священником.
Рабочий ничего не ответил, но вдруг кинулся бежать и не по дороге, а напрямик. Даже шляпу свою забыл, пришлось Ивану подобрать ее, чтобы не пропала.
Он смотрел вслед бегущему парню, пока ракиты в долине не скрыли его из глаз.
«Вот дурак!»
Вернувшись домой, Иван записал в конторскую книгу, что Петер Сафран, чернорабочий, с будущей недели переводится в штольню и ему повышается жалованье, а на его место нужно нанять другого человека.
«Ну-с, теперь ты мною доволен? – спросило у него сердце. – Ты – безжалостный вельможа, раздающий приказания!»
Но Иван, полный подозрительности, ответил своему сердцу:
«Я тебе не верю. Один раз ты меня уже подвело. Теперь я буду начеку. Может быть, ты думаешь, что девушка и молодухой останется красавицей, только не такой несговорчивой? Нет, я тебе все пути отрежу! Больше ты меня не обманешь. Увидишь!»
Иван снова залез в свои конторские книги и нашел, что в этом году он может позволить себе роскошь нанять управляющего с окладом в тысячу пятьсот форинтов.
Он тотчас же написал объявление и разослал его в несколько немецких и французских газет, выходящих за границей.
Таким образом, теперь ему не придется ежедневно соприкасаться со своими рабочими.
Тот, кто делает деньги
Через две недели после того, как Иван послал объявление в зарубежные газеты, в субботу утром к нему пришел Петер и доложил, что прибыли два незнакомых господина, которые хотят осмотреть шахту. Вероятно, это иностранцы, потому что они говорят между собой по-французски. Петер еще со времен морской службы немного понимал французский язык.
– Сейчас я освобожусь, – сказал Иван, осторожно процеживая через войлочную воронку какую-то зеленоватую жидкость. – А пока приготовь для них шахтерскую одежду. В штольне не место модным туалетам.
Все уже сделано, ждут только вас.
– Иду. А как твои дела? – спросил Иван по дороге к шахте.
– С женитьбой? Все в порядке. Завтра третье оглашение.
– А когда венчаетесь?
– Сейчас рождественский пост, а в пост свадьбы запрещены, так что венчаться будем в первое воскресенье после крещенья. А за это время я немного денег подкоплю. Когда женишься, нужно, чтобы в доме и деревянная и глиняная посуда была, да и жиров маленько запасти надо на зиму.
– Разве ты никогда ничего не откладывал?
– Что вы, хозяин! У меня уж было однажды сто пятьдесят форинтов. Кусок ото рта отрывал. От табака даже отказался, по десяточке откладывал. Но тут принес черт рекрутскую комиссию, вот все мои сто пятьдесят форинтов и ухнули – сунул в лапу фельдшеру, чтоб он мне свидетельство выдал – непригоден, мол, к военной службе по причине косоглазия. Я, изволите знать, коли захочу, могу по нескольку минут глазами косить. Так меня и освободили от рекрутчины. Плакали мои сто пятьдесят форинтов! Я и во время венчанья косить буду: поп-то венчает лишь тех, кто к военной службе не годен. Так повелел господь на горе Синай.
– Ладно, Петер. Я тебе помогу, дам немного денег.
– Спасибо! Но я вперед брать не люблю: это вроде как в полдень съесть то, что на ужин оставлено.
Разговаривая, они подошли к двум ожидавшим их мужчинам.
– А! Это ты, Феликс? – воскликнул Иван, узнав в одном из них старого знакомого, и сердечно пожал ему руку.
Старый знакомый, которого Иван назвал Феликсом, был, вероятно, одних с ним лет; невзирая на шахтерскую робу, надетую поверх элегантного сюртука, его тонкое лицо, черные артистически закрученные усы, французская козья бородка, синие, полные огня глаза выдавали светского льва; уже по одной лишь посадке головы можно было заключить, что он – барин! Когда он заговорил, голос у него оказался удивительно нежным, как у женщины, и звонким, как у ватиканского певчего.
В первую же минуту встречи Феликс поспешил прийти на помощь старому другу, сразу заговорив о щепетильном для обоих вопросе.
– Извини, что не остановился у тебя. Ты человек трудовой, я делец. Ты живешь не в праздности, и я путешествую не ради развлечений. И потом в твоем шахтерском поселке вполне приличный постоялый двор. Вот позволь представить тебе моего спутника горного инженера господина Густава Ронэ.
Иван почувствовал себя обязанным Феликсу за то, что он не воспользовался его гостеприимством. Правда, в его доме было достаточно оставшегося от былых времен постельного белья, которое годами лежало без употребления; пожалуй, и печку можно было бы затопить в какой-нибудь из комнат, где никто никогда не обитал; но главное, если б ему пришлось вдруг принять у себя гостей, весь его жизненный уклад был бы нарушен. А такой беды он даже представить себе не мог!
– Это верно, – откровенно признался он, – мой дом не приспособлен для приема гостей, но постоялый двор в поселке тоже принадлежит мне, и я буду счастлив видеть вас там своими гостями.
– Принимаем твое предложение, – с легкостью согласился Феликс, – тем более, что мы прибыли сюда в твоих интересах и по твоему приглашению. На днях я прочел в газете объявление о том, что ты ищешь управляющего шахтой.
– Да, – сказал Иван, выжидательно переводя взгляд с одного господина на другого.
– Ну, я-то за это не возьмусь, я в этом не разбираюсь, – смеясь, сказал Феликс. – Но вот мой спутник господин Ронэ готов с тобой договориться, если найдет, что работа ему под силу. Господин Ронэ – мой старый знакомый, человек он весьма знающий, вырос на шахтах Крезо.
