Кальман Миксат - Том 2. Повести
Петер захохотал.
— О, ты выдумщица! Дело очень простое. Из Будапешта я уехал в Америку, и поскольку, как тебе известно, я кончал медицинский факультет, то взялся снова за свою профессию. В Америке каждый живет так, как может. Я устроил себе солидную рекламу, и у меня вскоре появились клиенты. Мисс Томпсон — миллионерша, она доверилась мне, и вот я, как врач, обязан сопровождать ее на морские курорты. Мисс Томпсон просто моя пациентка.
— Ха-ха-ха. Ты, значит, лечишь мисс Томпсон?
— Ну конечно, — серьезно заявил Петер.
— И каковы успехи? — едко спросила Эстер. — Как ее драгоценное здоровье?
— Ей стало намного лучше.
— Вот уж этому никогда не поверю! От ее болезни редкая женщина вылечивается.
— От какой болезни? — пробормотал Петер в замешательстве, вызванном бесконечно иронической интонацией Эстер.
— От старости.
— Перестань, не шути. Завтра утром я ее отправлю за океан совершенно здоровой и положу завидный докторский гонорар в свой карман. Его нам как раз хватит, Эстике, чтобы начать новую жизнь.
— Ты не обманываешь меня, Петер? Петер воздел два сложенных пальца к небу.
— Не надо клясться. Мне не нужны твои клятвы! Мне нужно твое сердце. Вот мы уже и дома.
Там, наверху, в маленькой клетушке под крышей, они провели несколько действительно идиллических часов. Ничего-то там не было, кроме одного стула, ну да им ничего и не нужно было.
— Садись ко мне на колени, Эстике!
Эстер нашла огрызок свечи, но не было спичек.
— Не ищи, зачем они, женушка!
— Но ты меня даже не видишь!
— Мне хватит твоих губ. Дай их мне, дай попробовать старого меда. Мед и в темноте сладок… Скажи, моя любушка, никто не собирал его с тех пор?
(Ага! Кто-то сейчас радовался тому, что не зажег свечу.) Планы, мечты, ласки, на нежное слово — нежный поцелуй, затем румянец на щеках, два маленьких розовых колесика… Да, на этих колесиках ой как бешено катится время!
Петеру надо было уходить.
— Когда ты придешь завтра? — вздохнула Эстер.
— В полдень, а может, еще раньше, — упоенный любовью, прошептал Корлати.
— Не заставляй меня ждать, мне это будет мукой. Лучше скажи точно, когда придешь.
— Ровно в полдень я буду здесь.
Эстер проводила его немного по лестнице, затем взбежала к себе в комнату, открыла окно и ждала, пока Петер выйдет на улицу. Тогда она схватила свою корзинку и с высоты высыпала на него все цветы. Так она распрощалась со своим ремеслом.
Но в то же мгновение что-то словно кольнуло ее: не рано ли? Ночью она не могла заснуть от этой мысли. Из маленькой! жестяной печурки ринулись к дверям различные чудовища: черные быки о трех рогах, огромные змеи на перепончатых крыльях, как у летучих мышей, смеющиеся черти, печальные гномы, и все эти чудища будто бы кричали ей: «Рано, рано, рано!»
Утром она оделась в лучшее платье. Медленно, страшно медленно тянулись минуты, каждые четверть часа она ловила бой курантов. «Тик-так! Тик-так — разговаривали комнатные часы. — Придет — не придет! Придет — не придет.
Чем ближе был полдень, тем более нарастало в ней беспокойство, сомнение, отчаяние, и ее маленькое бедное сердце тоже стучало, как часовой маятник: «Не придет — придет!»
Наконец на башне пробило двенадцать. Загудели-запели гамбургские колокола.
Замолчите, противные колокола! Как будто слышатся шаги по лестнице. Это сюда. Не может быть никакого сомнения — это мужские шаги. Он пришел, он пришел!
Лицо и глаза Эстер загорелись от радости, она метнулась к маленькому зеркальцу, чтобы бросить на себя мимолетный удовлетворенный взгляд, засмеялась и, напевая, побежала открывать дверь.
Но дверь уже открылась. В комнату вступил полисмен.
— Вы — Эстер Корлати из Будапешта?
Эстер, онемев, уставилась на него затуманившимся взором.
— Именем закона вы арестованы. Следуйте за мной!
* * *Я подхватываю снова нить своего рассказа — на сей раз год спустя, чтобы и заключительный аккорд не был утерян.
Его превосходительство губернатор Алторьяи прибыл на днях в Будапешт из своего словацкого комитата и, за отсутствием партнеров, мило проводил время в «Национальном казино», расспрашивая о своих старых знакомых.
— Да, а что сталось с красавицей госпожой Корлати? Слышал кто-нибудь об этой маленькой голубке?
— Голубка теперь сидит в клетке, — заметил губернатор Гравинци.
— Как так?
— Поймали в Гамбурге, все по тому же делу о подложном векселе.
— Это, пожалуй, слишком жестоко, — вздохнул Алторьяи.
— Ее уж было перестали искать, но какой-то подлец донес.
— А что с Корлати? Жив он?
— Жив, да еще как процветает! Он сейчас как раз здесь с какой-то важной англичанкой и сорит деньгами направо и налево.
— Хотелось бы с ним встретиться.
— Ничего нет легче! Он сейчас как раз в казино, во внутреннем зале.
Алторьяи поднялся и направился было разыскивать своего старого дружка.
— Подожди, пока он сам не спустится сюда, а то помешаешь, — заметил Гравинци. — Там заседает какой-то суд чести, и Корлати председательствует.
Алторьяи удивленно уставился на Гравинци, но не нашел на его лице и тени иронии. Гравинци считал вполне нормальным, что Корлати — председатель суда чести. Алторьяи взглянул на других собеседников, но и те не выказывали никакого изумления.
Только лоб Иштвана Сечени *, чей портрет висел на стене, собрался в строгие и глубокие складки. Но и Сечени не казался более угрюмым, чем вчера или позавчера.
А как было бы замечательно, если бы он вдруг вышел из рамы, встряхнулся и громоподобным голосом закричал:
— А ну, быстро! Дайте сюда мой бокал! Я разобью его вдребезги, чтобы никто из вас никогда больше не мог пить из него!
* * *На этом заканчивается моя история. Голубка сидит в клетке, ястреб — в казино, председательствуя на суде чести.
Было бы безвкусицей продолжать рассказ дальше, разжевывая все до конца. Достаточно и того, что мы подозреваем остальное, хотя и не знаем всего. Кто выдал Эстер? Что с ней стало потом? Кто была мисс Томпсон, кем ей приходился Корлати? Излечилась ли она? (Вероятно, излечилась, по крайней мере, от своих миллионов.) Но все это теперь второстепенные вопросы.
Мне осталось признаться вам, мои читатели, лишь в одном — ведь каждый солидный писатель припасает какой-нибудь сюрприз к концу своего повествования. Впрочем, я не скрывал этого с самого начала.
Читатель полагает, что прочитал два моих рассказа. Вот в этом-то и состоит мой сюрприз. Вы соизволили прочитать, лишь один рассказ, но прочитали его два раза подряд.
Это — одна и та же история, происшедшая с людьми, жившими четыреста лет назад, и людьми нынешними. Те, первые, дарили друг другу невест, а эти похищали их друг у друга, те возвращали их в полной неприкосновенности и с приданым, эти — пускали по миру приданое и жен в соответствующей последовательности, то есть начиная с приданого.
Для чего я все это рассказал? Не знаю. Кажется, я уже жалею об этом. Я хотел высмеять старых писателей, прежних читателей и старые книги, возвысив таким образом наше время. У меня было желание показать вам прежних и нынешних людей в одной и той же жизненной ситуации, чтобы вы сами решили, в ком больше настоящей крови.
Признаю, это было слишком смело с моей стороны, и в наказание я как будто уже слышу ваши иронические замечания:
— Что, настоящей крови? И там — одни чернила, и здесь — чернила. А в чернилах нет ни капли крови.
Другие, пожалуй, скажут так:
— Че-пу-ха! Природа влила больше крови в одну блоху, чем во всех героев всех писателей вместе взятых.
И это правда.
Профаны усядутся и, возможно, заметят:
— Так, так, истории, значит, не меняются, меняются только люди.
Но мудрецы отрицательно замотают головой:
— Какое там, именно люди не меняются, только сюжеты. Тут уж заерзают критики:
— Эх! Все это не так: ни сюжеты, ни люди не меняются; меняются только литературные моды.
И в лабиринте всевозможных возражений я окончательно, — находясь уже, казалось бы, у самой цели, — теряю остатки мужества и не решаюсь, выступив перед вами, попросить вас самих сопоставить обе истории и сделать из этого свои выводы.
Нет, нет, лучше взять обратно все, что я рассказал, чем хоть немного примять те достойные всяческого уважения искусственные цветы, которые некогда украшали шляпки и чепчики наших прабабушек, хотя они ничуть не походили на цветы настоящие.
1891
ИМЕНИЕ НА ПРОДАЖУ
Перевод Г. Лейбутина
Слышали новость? «Букашечка» продается! «Букашечка» — это имение Пала Патанчи, числящееся в переснейской поземельной книге под номером 128. «Всего двести четыре хольда», — читаем мы скупую запись в этой «книге мудрости». Но тот, кому доводилось бывать в этом именьице, даже в раю, буде он туда попадет, не станет ничему удивляться. На холме ельник вперемешку с тысячелетними дубами, которые, вероятно, и во времена Арпада * были уже тонкоствольными деревцами-подростками. На склонах холма — большой виноградник, который еще не сделался жертвой ни филлоксеры, ни пероноспоры. Внизу, в долине, раскинулся богатый сочными травами луг. Окрестные жители прозвали его «Божьей бородой». И не зря: быстро растет «бородушка», то и дело приходится ее брить. В год четыре укоса снимают.
