Дэвид Герберт Лоуренс - Дева и цыган
— Конечно, — рассеянно пробормотала она, — конечно, Люсиль, все эти страсти — ужасное занудство. Живешь без них — вроде бы чего не хватает, а появятся — если такое вообще возможно, — сразу тошно. — Она вскинула голову и с презрением сморщила нос.
— Ну, не скажи! — воскликнула сестра. — Мне бы хотелось крепко полюбить.
— Тебе только так кажется! — снова поморщилась Иветта. — Вот полюбишь, тогда по-другому заговоришь.
— Откуда ты знаешь? — спросила Люсиль.
— Точно, конечно, не знаю, но мне так думается. Да, именно так.
— Может, ты и права. — Иветтино отвращение передалось и сестре. — Рано или поздно страсть пройдет, вот когда тошно станет.
— Кто знает, — бросила Иветта и стала напевать.
— К чему голову ломать? Нас это не касается. Мы с тобой ни в кого не влюблены и вряд ли влюбимся. Так что все проще простого.
— За себя не ручаюсь, — усомнилась дальновидная Иветта. — Совсем не ручаюсь. В один прекрасный день возьму да как влюблюсь!
— Вряд ли, — жестоко возразила Люсиль. — Об этом все старые девы дни и ночи напролет мечтают.
Иветта задумчиво посмотрела на сестру, хотя вряд ли вслушалась в ее слова.
— Неужто? Ты и впрямь так считаешь? Бедные девушки, как же им тяжело! Неужто это для них так важно?
— Важно? — переспросила Люсиль. — Кто знает? Может, и не так уж важно. Может, просто молвы боятся — вот, дескать, засиделась в девках, не сумела парня заарканить.
— Да, наверное, из-за молвы, — согласилась Иветта. — И чего только о старых девах не болтают! Какой стыд! Зачем все это близко к сердцу принимать!
— Нам-то с тобой что беспокоиться, — сказала Люсиль. — За нами вон сколько парней увивается.
— Что верно, то верно, — согласилась Иветта, — но я б ни за одного замуж не пошла!
— И я тоже. А захотим — выйдем замуж. Просто сейчас нам и так хорошо, стоит ли о замужестве думать? Молодых людей вокруг хватает, все из хороших семей и с нами, согласись, ведут себя благородно и пристойно.
— Ага, — рассеянно бросила Иветта.
— А замуж выходить тогда надо, когда балы да вечеринки прискучат, — сказала Люсиль. — Тогда уж и семьей обзаводиться можно.
— Верно! — кивнула Иветта. Говорила она с сестрой мягко и дружелюбно, а в душе накипала досада. Захотелось вдруг убежать без оглядки.
Бедная Л юс иль! Под прекрасными глазами легли черные тени, смотрит она печально. Эх, нашелся бы красивый, добрый и заботливый мужчина да женился бы на Люсиль! Только бы она позволила!
Про Иствудов Иветта не сказала ни настоятелю, ни бабушке. Им только заикнись — пойдут бесконечные и ненавистные расспросы. В глубине души сам настоятель, может, и не порицал бы знакомство Иветты, но он отлично знал, что от чудища со множеством язвящих языков — от людской молвы — нужно держаться подальше.
— Если ваш отец ничего о нас не знает, вам не следует к нам приходить! — запальчиво бросила маленькая Иезавель.
— Видно, придется рассказать, — уступила Иветта. — Я уверена, узнай он о нашем знакомстве — заругает, хотя в душе и не против.
Молодой офицер взглянул на нее — в зорких, по-птичьи бесстрастных глазах мелькнула непривычно теплая улыбка. Похоже, Иветта понравилась майору, его тронула неразбуженная нежность, дремотно-бездумная отрешенность в девушке.
Она чувствовала, что нравится, и гордилась собой. Иствуд тоже волновал ее воображение. Видный молодой офицер, воспитанный, выдержанный, водит собственную машину, прекрасно плавает. До чего занятно наблюдать, как он невозмутимо моет посуду или курит трубку. Всякое дело у него спорится. С тем же рвением и усердием, с каким Иствуд копался во чреве своего автомобиля, он колдовал и на кухне, готовясь тушить зайца. А потом во дворе под колючим ледяным ветром долго и любовно, точно кошка котенка, вылизывал до блеска машину. Возвращался в дом, обменивался с маленькой Иезавелью кротким, ласковым словом. Скучать ему, очевидно, не доводилось. Даже в ненастье, часами безмолвно просиживая у окна с трубкой, отрешившись от всего вокруг, он не позволял расслабиться своему мускулистому телу.
Иветта не кокетничала с ним, он ей и впрямь нравился.
— А как вы будете жить дальше? — спросила она.
— То есть как — жить дальше? — Он вынул изо рта трубку, в птичьих глазах мелькнула бесстрастная улыбка.
— А как же ваша карьера? Ведь каждый мужчина должен чего-то добиться в жизни, как говорится, отхватить кусок пожирнее. — И она с наигранным простодушием взглянула ему в глаза.
— Мне неплохо живется сегодня, хорошо будет и завтра. — Во взгляде его появилась холодная решительность. — Всякий день будет под стать сегодняшнему и завтрашнему, и дальше жизнь моя сложится не хуже. С чего бы ей меняться? — И он пытливо, не мигая, посмотрел на Иветту.
— Вы совершенно правы, — согласилась она, — а ходить на службу, ждать повышения мне бы тоже опротивело. — Однако думала она в ту минуту о деньгах маленькой Иезавели.
Майор молчал. Он обиделся, но и обида его была холодна, точно снег, тихо запорошивший душу. Вот куда завели их размышления о жизни. Маленькая Иезавель немного загрустила. Она по-своему тоже была простодушна и мужа не ревновала. Лишь молча, с грустью слушала.
Иветте подумалось, что нужно как-то загладить бестактность.
— Конечно, все в жизни так сложно, — сказала она.
— Еще как сложно! — громогласно подхватила Иезавель.
— Зачем-то нужно влюбляться, жениться — все это такая гадость, — поморщилась Иветта.
— Неужто вам бы не хотелось влюбиться и выйти замуж? — воскликнула Иезавель, она смотрела на Иветту во все глаза с изумлением и укоризной.
— Нет, пока не тянет, — ответила Иветта, — особенно если понимаешь, что это неизбежно. Так стоит ли самой в петлю лезть?
— Да знаете ли вы, что такое любовь? — возмутилась Иезавель.
— Не знаю, а вы?
— Я! — ахнула та. — Господи, мне ли не знать! — Она бросила глубокий и немного грустный взгляд на майора. Тот курил трубку, и на гладком бесхитростном лице играла довольная, обращенная внутрь себя усмешка. У майора была чудесная гладкая кожа — ни мороз, ни жара, ни ветры не оставили на ней своих метин-морщин, — и оттого лицо его казалось почти младенческим. Конечно, оно утеряло детскую пухлость, на нем уже запечатлелся характер, пролегли вроде бы неуместные ироничные складки в уголках губ, и само лицо казалось застывшей в полуулыбке маской.
— Вы что же, и в самом деле не знаете, что такое любовь? — все допытывалась Иезавель.
— Не знаю, — прямодушно и безразлично ответила Иветта, — во всяком случае, мне так кажется. Наверное, это ужасно, в моем-то возрасте!
— И что, не было мужчины, от которого у вас вся душа переворачивалась? — Иезавель снова повела огромными своими глазами на Иствуда. Он как ни в чем не бывало продолжал попыхивать трубкой.
— По-моему, не было, — ответила Иветта, — разве что… тот цыган. — Она задумчиво склонила набок голову.
— Какой еще цыган?! — возопила маленькая Иезавель.
— Ну, тот, что служил на войне вместе с майором и ходил за лошадьми, — бесстрастно напомнила Иветта.
Иезавель оцепенело уставилась на нее:
— Не скажете же вы, что любите цыгана!
— Не знаю, но только от него одного у меня переворачивалась душа.
— Но отчего? Отчего? Он, может, говорил вам что-нибудь?
— Нет, ничего.
— Тогда отчего же? Ведь что-то он же сделал?!
— Ничего. Он просто смотрел на меня.
— Как?
— Не знаю, как объяснить. Только смотрел не как все. Другие мужчины на меня никогда так не смотрели.
— Так все-таки как же он смотрел? — допрашивала Иезавель.
— Ну, понимаете, так, что я видела страсть у него в глазах. — Поначалу Иветта говорила отрешенно, но мало-помалу лицо ее оживилось, точно на глазах распускался цветок.
— Какой негодяй! Да как он смел так смотреть на вас! — возмутилась Иезавель.
— И кошке не заказано смотреть на короля, — спокойно вставил майор, улыбнулся и сам сделался похож на кота.
— И по-вашему, нельзя? — обратилась к нему Иветта.
Но тут снова вмешалась крикливая Иезавель:
— Конечно, нельзя! У него этих похотливых цыганок небось целая дюжина! Конечно, нельзя!
— Для меня это было как чудо, как колдовство. Первый раз в жизни.
— По-моему, страсть — самое чудесное, что есть на свете, — майор на минуту расстался с трубкой, — и всякий, кто способен на нее, — истинный король, остальных людей мне просто жаль.
Иезавель изумленно уставилась на него.
— Как же так, Чарлз! — воскликнула она. — Да у любого босяка в Галифаксе страсть — единственное сильное чувство!
Майор вновь вынул трубку изо рта.
— У них это всего лишь зов плоти. — И опять сунул трубку в рот.
— А вы думаете, у меня к цыгану — по-настоящему… чувство?
Майор лишь пожал плечами:
