Рональд Харвуд - Одинаковые тени
— Здравствуй, Джордж Вашингтон. Здравствуй, Бетти, — говорит он, и мы с ним здороваемся.
Тут он сообщает нам, что позвал на вечер гостей.
— Бетти, ты приготовишь нам закуску? Так, чего-нибудь. Джордж Вашингтон, ты останешься и будешь подавать выпивку — хорошо?
Но что тут хорошего, друг, если я надеялся вечером встретиться с этой Нэнси. Только гости мастера Абеля все же важнее. Стало быть, все утро мы провозились, готовя всякие разности для вечеринки. Мастер Абель принял у себя ванну, и, можно сказать, день опять хороший, и солнце светит вовсю. Друг, я люблю солнце.
После обеда я иду в свою комнату и переодеваюсь в рабочую одежду, потому что до гостей нам надо еще много чего сделать. И вот я вешаю свою куртку в мой джентльменский гардероб и вдруг замечаю, что во внутреннем кармане нет снимка, на котором мы с Нэнси. Вот это да! Как я перепугался! Я везде ищу этот снимок. Я ползаю на коленях, я лазаю под кроватью, рыщу по всей комнате, но я точно помню, что после того, как я вчера вечером смотрел на этот снимок, я положил его во внутренний карман. Так где же он? Друг, я боюсь. Я не хочу, чтобы этот снимок попадал куда-нибудь из моего кармана, потому что из-за этого снимка у меня наверняка будут неприятности. Так где же он? И тут кто-то стучит в дверь, и я открываю ее и вижу мастера Абеля.
— Джордж Вашингтон, — говорит он, — я хочу с тобой потолковать.
— Конечно, мастер Абель, — говорю я. — Заходите и будем толковать. Конечно.
И он входит, садится на кровать и начинает:
— Сколько лет ты у нас работал, Джордж Вашингтон?
— Семь лет, мастер Абель, — говорю я.
— Неужели? Семь лет. Неужели мне было только двенадцать, когда ты пришел к нам?
— Да, мастер. Вы точно были маленьким мальчиком.
— Ты до сих пор был хорошим слугой, Джордж Вашингтон, — говорит он.
Я молчу и только улыбаюсь, потому что мне приятно, что он говорит такие слова.
Мастер Абель тоже молчит и смотрит на кровать, и я не могу поверить, что он пришел ко мне, только чтобы сказать это. Поэтому я говорю сам:
— Помните, мастер Абель, какой шалаш мы построили на Львиной голове?
— Помню, — говорит он и смеется. — Конечно, помню. Мы с тобой построили шалаш. Интересно, что с ним стало?
— Да он там до сих пор, баас. Наверняка. Хороший шалаш на горе. — И это правда. Потому что мы с мастером Абелем действительно построили шалаш на Львиной голове, а Львиная голова — это гора на Си-Пойнте и должна быть похожа на львиную голову, только мне этого никогда не казалось.
И тут мастер Абель говорит:
— Послушай, Джордж. Вашингтон, мне бы не хотелось… Все, что ты делаешь, меня не касается, но Бетти дала мне это сегодня утром. — Друг, я должен сказать вам, он держит в руке снимок, на котором мы с Нэнси.
Друг, я не знаю, что ему отвечать. Ох, эта Бетти! Друг, я могу ее убить. Теперь мне ясно, отчего она была такая приветливая этим утром. Проклятая воровка — я вам уже говорил о ней.
— Бетти хочет, чтобы я тебя рассчитал, Джордж Вашингтон.
Черт бы побрал эту Бетти! Я должен признаться, что я чуть не заплакал, потому что я не хочу уходить из дома Финбергов. Уж если быть совсем начистоту, я действительно заплакал.
— Не плачь, друг. Ради бога. Послушай, я не собираюсь тебя рассчитывать.
Я заплакал еще сильнее.
— Перестань, — говорит он, совсем не грубо. — Я только хочу тебе сказать, чтобы ты больше этим не занимался, — ты меня понял? Это дурно. И от этого у тебя может быть куча неприятностей. В общем, держись от этого подальше, Джордж Вашингтон.
— Мастер, я был пьяный, когда они сделали этот снимок. Я не знал, что меня снимают, мастер.
— И еще есть снимки? — спрашивает он.
— Да, мастер.
— У кого?
— Да у этого Джанни Гриквы. — И, друг, я опять заплакал.
— Кто этот Джанни Гриква? — спрашивает мастер Абель.
— Тот, кто сделал эти снимки, — отвечаю я.
— Так вот, послушай меня, Джордж Вашингтон. Ты должен забрать у него все снимки с негативами и сжечь их — ты понял?
— Нет, мастер.
— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивает он.
— Я хочу сказать, что не понимаю, что такое негативы, мастер. — И я утираю слезы, а слезы все льются.
— Ты прекрасно все понимаешь, Джордж Вашингтон. Это то, с чего печатают снимки. Черт возьми, ты же это знаешь. То самое, что ты относишь в лабораторию, когда тебе нужны новые отпечатки.
— Ах да, сэр. Я знаю. Такие черненькие. Да, сэр. Я знаю.
— Вот и хорошо. Стало быть, ты все заберешь у него и уничтожишь — ты понял?
— Да, мастер.
— Ты обещаешь?
— Да, мастер.
— Ну, хорошо, — говорит он. — И больше я не желаю ничего об этом слышать. Да, и не говори Бетти, что я сказал тебе, что она дала мне этот снимок, ладно?
— Но, мастер Абель, я должен отругать ее…
— Ни в коем случае. Лучше помалкивай. Я не собираюсь искать новую кухарку, пока мамы нет дома. Стало быть, Джордж Вашингтон, ты будешь молчать.
— Хорошо, мастер.
И больше не позволяй им тебя фотографировать.
— Хорошо, сэр.
— Это дурные снимки, — говорит мастер Абель.
— Почему дурные?
— Ты знаешь сам, почему они дурные.
— Мастер Абель, я знаю, что они дурные. Я только не понимаю, почему они дурные.
— Ты должен просто знать, что они дурные, — говорит он.
— Откуда мне это знать, мастер Абель?
— Потому что внутри тебя… друг, твоя совесть, черт возьми. Разве что-то внутри тебя не говорит, что они дурные?
— Говорит, сэр, — отвечаю я.
— Ну так ладно, — говорит он, смотрит на меня и уходит.
Но я хочу вам признаться, что никакой голос внутри меня не говорит, что эти снимки — дурные. Иногда этот голос говорит мне, что то-то и то-то — дурное, но он никогда ничего не говорил мне про эти снимки. Я знаю только то, что мастер Абель сказал мне, что эти снимки — дурные. Но, друг, я не знаю почему, — вы меня поняли?
Ох, как же я зол на эту Бетти. Какое у ней право входить в мою комнату и красть мои снимки? Никакого, сэр. И мастер Абель должен бы позволить мне дать ей хорошую взбучку. Как бы мне хотелось тысячу раз стукнуть ее по заднице! Черт бы ее побрал! У нее нет никакого права обкрадывать меня и требовать, чтобы мастер Абель меня прогнал. Никакого права. Но мастер Абель мне друг, это ясно, и я лучше добуду эти негативы, как я ему обещал. Но как это сделать? Этот проклятый Джанни Гриква — чертовски хитрый парень, но мне все равно надо так или иначе заполучить эти негативы.
Глаза у меня болят оттого, что я плакал и тер их, и я не очень-то хорошо вижу, но все равно я вижу снимок, на котором мы с Нэнси. Мастер Абель оставил его на кровати. И знаете, что я сделал? Я разорвал его на мелкие кусочки. Да, сэр. И я пошел и умылся, потому что не хочу, чтобы эта чертова Бетти видела, что я плакал.
Я иду на кухню, а она там делает бутерброды и всякое такое, а мне надо протереть стаканы и рюмки для гостей. Я ни слова не говорю ей. Да, сэр. Я просто протираю стаканы и рюмки. Я же обещал мастеру Абелю, что не буду говорить с ней. Так я себя и веду. Не говорю ей ни слова.
Уже около четырех, и я пью чай, и тут звонят в дверь, но я слышу, что мастер Абель сам ее открывает, поэтому я просто сижу, и пью чай, и не говорю ни слова этой жирной ленивой ксозе Бетти. Неожиданно мастер Абель входит в кухню и говорит:
— Джордж Вашингтон, это к тебе.
— Ко мне? — переспрашиваю я.
— Да, ты можешь принять его в гостиной.
— Африканца? — говорю я.
— Нет, европейца, — говорит он.
В чем дело? — спрашиваю я себя. Друг, зачем европейцу приходить к африканскому парню вроде меня, а? Наверно, это полиция. Иначе быть не может. Поэтому я пугаюсь, но все равно иду в гостиную. Но когда я вхожу в нее, я вижу, что это не полиция. Это европеец с глухим белым воротничком, и я понимаю, что это священник.
— Добрый день, ваше священство, — говорю я, чтобы показать ему, что я знаю, кто он, потому что я образованный африканец.
— Добрый день. Вы — Джордж Вашингтон Септембер?
— Да, ваше священство, — говорю я и по его выговору чувствую, что он из приезжих.
И он просит меня садиться и говорит, что очень мило со стороны мастера Абеля позволить нам поговорить в гостиной и все такое. Потом он спрашивает:
— Джордж, вы крещеный?
— Конечно, ваше священство, — говорю я.
— А конфирмацию вы проходили?
— Нет, сэр, — отвечаю я.
— Жаль, — говорит он. — Все же… Вы ходите в церковь?
Я молчу, потому что я не хожу в церковь.
— Наверно, не слишком часто, а? Ну, ничего. Я бы хотел, чтобы вы пришли в церковь в следующее воскресенье. В мою церковь. Вы придете?
— А где ваша церковь? — спрашиваю я.
— Здесь, на Си-Пойнте. Та самая, большая, на Главной улице.
— Но, ваше священство, это же церковь для европейцев, — говорю я.
— Совершенно верно. Поэтому-то я и хочу, чтобы вы пришли туда в воскресенье.
