Эльза Триоле - Незваные гости
Однажды Саша увидел в том же дверном проеме молодую парочку: девушку и юношу, которые любовались белыми стенами. На ней были балетные туфельки, лодочки без каблука, которые так идут очень молодым и очень стройным девушкам, в них все они выглядят моложе пятнадцати лет. Прямые волосы дождем падали на плечи, тоненькая талия, восхитительная грудь под тесно облегающей черной фуфайкой, – это был прелестный экземпляр ходячей модели 1950 года. Парня Саше не удалось разглядеть, он увидел только его большую руку на плече у девушки и широкую, крепкую спину.
В этот день, вернувшись домой, Саша, как только положил портфель, подошел к маленькому зеркалу: да-а-а… если так будет продолжаться, он скоро станет лысым. Волосы потускнели, и спереди в них появилась какая-то курчавость – наверное, именно эти и выпадут раньше других. Его прекрасные, такие большие, такие серые глаза налились кровью, да едва ли они и были еще серыми, большими и прекрасными. Он слишком часто пропускал стаканчик в баре, держал спиртное и дома и тоже выпивал по стаканчику, приходя и уходя, – это отмечало время. Если бы хватило денег, он постепенно спился бы, хроническое безденежье в этом смысле было полезно. Саше вовсе не хотелось умереть от цирроза печени, и он предпочел бы не пить. Если бы Мишу не была, как всегда, растяпой, она познакомила бы его со своей лучшей подругой, весьма состоятельной вдовой фармацевта… Саша не видел другого выхода, кроме женитьбы на деньгах, но при такой морде с этим надо было торопиться. Он проводил ночи в клубе не потому, что питал иллюзии насчет подобного способа выйти из затруднения, наоборот, если бы не проигрыши, он жил бы безбедно. Саша был силен в бридже и покере, но любил только баккара, а игрой в баккара не прокормишься. Но ему нравилась лихорадочная атмосфера игры…
С некоторого времени он стал ходить в тот самый игорный дом, где бывал с Гюи, когда они были студентами, и где с ним случилась неприятность… С тех пор утекло много воды, она многое смыла в памяти людей, и от Сашиных неприятностей в клубе осталось только воспоминание, что мосье Розенцвейг был старинным завсегдатаем этого дома. Он приходил в смокинге – и это нравилось, – выпивал стаканчика два в баре, чем-нибудь закусывал и садился за карточный стол. Ему случалось делать большие ставки и выигрывать, но он не успокаивался, пока не спускал всего выигрыша и даже немного более того. Вот ему и приходилось давать как можно больше материала в газеты – ведь есть-то все-таки надо каждый день.
Но с некоторого времени у Саши появилась новая страсть, ради которой он оставлял даже игру: Саша начал писать. Писать по-настоящему. Не те ежедневные заметки, которые он должен был поставлять в хронику, и не подробные истории о любовных связях и смерти Гитлера или частной жизни наложницы Короля Солнца или стального магната… Саша начал писать для себя. И это его увлекало, как бывало вино, карты или женщины. Хотя о женщинах он теперь думал редко. Да, ежедневные писания так навострили его перо, что он излагал на бумаге со скоростью мысли все, что хотел, – фразы складывались как бы сами собой, механически, машинально: благодаря ежедневной обязательной гимнастике он наловчился исписывать страницы без размышлений и помарок. «Автоматическое письмо»[24]. Только в данном случае наоборот – автоматизм питало не подсознание, а определенные и реальные факты. Подобно тому как наполняют мясорубку мясом или мельницу кофе, Саша наполнял свою голову убийствами или свадьбами, и их описания выходили из-под его пера перемолотыми, готовыми для печати. И вот как-то бессонной ночью, когда он томился в безысходном одиночестве на своем шестом этаже, ему вдруг пришла в голову мысль о запасном выходе – возможности написать роман.
Автобиографический. В биографии Саши было достаточно материала, чтобы «оплевать могилы»[25], и он начал писать. Он целиком отдался писанию. И вселенная, которая всегда замыкалась от него, вывешивая надпись: «Only for white people»[26] или «Off limits»[27], то изысканно, то грубо выпроваживая его, оставляя в одиночестве, безродным изгнанником, эмигрантом, отторгнутым от родной почвы… вселенная как бы смягчилась, начала ему поддаваться. Саша писал, стремясь, придерживаться голой истины, не желая ничего прикрашивать. Он смотрелся в зеркало, которое сам отполировал, и отдал свою судьбу и будущее в руки героя, который уже перестал быть самим Сашей. Если бы Дювернуа когда-нибудь последовал совету Патриса и решил воспользоваться биографией Саши Розенцвейга, ему пришлось бы немало потрудиться, чтобы его герой оказался на уровне Сашиного.
Вот уже два месяца, как рукопись Саши находилась у издателя. Ожидание ответа, на который становилось все меньше надежды, не способствовало улучшению Сашиного настроения.
V
В комнату рядом с Сашей въезжали новые жильцы. Пошла возня хуже прежнего… По утрам его будил шум в коридоре, где пыхтели люди, чем-то стучали, задевая за стены и двери… Привезли кровать, газовую плитку, шкаф… Им еще нет двадцати лет, а они женятся, – говорила прислуга. Оттого что рассчитывают на родителей, а что хорошего вечно рассчитывать на других… Когда появятся ребятишки, денежки выкладывать опять придется дедушке и бабушке. Разве можно потакать всем капризам молодежи, как это делает сестра месье Саши… Бедный мосье Саша мог бы воспользоваться тем, что молодожены провели к себе воду, и сделать отвод. Душ, уборная… Эти сорванцы ни в чем себе не отказывают, а такой человек, как мосье Саша, довольствуется тазом с кувшином и ходит в ватерклозет на том конце коридора, как все…
Но когда жизь вошла в колею, соседи оказались очень тихими, совсем не беспокойными. После переезда они должны были – если верить прислуге – сдавать экзамены. Они поднимались без шума, – во всяком случае, они не будили Сашу, который по утрам спал самым крепким сном. Спозаранку они отправлялись на факультет, и когда Саша случайно оказывался дома в неурочный час, он едва улавливал за стеной бормотанье да шелест страниц. Когда он возвращался поздно ночью, молодые соседи, должно быть, уже спали, а между их спальней и Сашей была комната, где они ели и где в нише помещалась газовая плита.
Понадобилась перемена в ритме его жизни, чтобы Саша оказался дома, как раз когда у соседей были гости. В этот вечер у Саши была температура. Мишу налила ему в термос горячей воды, чтобы он приготовил себе грог, ему пришлось позвонить в редакцию, предупредить, что он заболел, и, изнемогая, задыхаясь, он поднялся на шестой этаж. Еще в коридоре он услышал музыку, смех и шум передвигаемой мебели: у соседей были гости. Катастрофа!
Выпив крепкого грогу, Саша разделся и лег. Но рядом стоял такой крик и шум, что заснуть было невозможно. Вот когда Саша понял, что стена была всего лишь тонкой дощатой перегородкой. Он слышал все так, как будто сидел за столом вместе с гостями. Это было похоже на радиопередачу, с той разницей, что нельзя было повернуть ручку и выключить радио. Звон посуды, ножей и вилок… Передай мне сандвич с паштетом… Пирог на славу… Кто принес эту бутылку, ну и хорошо вино… Легкий удовлетворенный шумок не прекращался. Саша задремал, но взрыв хохота заставил его подскочить. От ярости он чуть не постучал им в стену, чтобы они замолчали. Но фосфоресцирующий циферблат его часов показывал всего девять, – они имели полное право спокойно ужинать. Шум снова сделался однородным, но раз уже Саша проснулся, ему нечего было надеяться заснуть в девять часов, когда он привык ложиться в три-четыре часа утра… Он слышал, как голоса за перегородкой перекрещивались, смешивались… Какой-то низкий бас перекрывал время от времени все остальные голоса… А у одного из них голос ломался… Девушки… настоящий птичник. Саша различал щебечущий голосок Алисы, своей соседки, он к нему уже привык, и бургундский выговор ее мужа – Жана, вернее, Жанно… У них там, наверное, полно народа. Неожиданно бас загудел громче и заставил замолчать всех остальных.
– Говорю вам…
Но тот голос, который ломался, перебил его на высокой ноте:
– А я тебе говорю, что эпическая поэзия берет верх! Долой индивидуальную лирику! Нам нужны грандиозные темы! Пусть поэзия приведет нас к сердцевине мира!…
Голос девушки:
– Ну, поехал! Опять ты со своей эпической поэзией…
– Ты никогда не даешь мне довести мысль до конца… Девушка:
– Доводи свою мысль до чего угодно, только постарайся кончить свои рассуждения до утра. И ты всегда перебиваешь Ролана, он хотел сказать…
Раздался общий смех по поводу чего-то, чего Саша не видел, и кто-то что-то сказал, чего он не расслышал и на что мальчишеский голос взволнованно ответил:
– Конечно! Если бы мне случилось изменить любимой женщине, я бы застрелился!
Смех, восклицания. Саша невольно улыбнулся.
И опять роскошный бас:
