Эрнест Хемингуэй - Острова и море
– Ты будешь такого роста, как Эрл Санд.
– Иди и лови свою рыбу, – обиделся Эндрю. – Том ходил в друзьях у мистера Джойса, а моим другом будет мистер Дэвис. Вы согласны, мистер Дэвис? Тогда я смогу рассказывать в школе: «Когда мы с мистером Дэвисом отдыхали летом на тропическом острове, то занимались тем, что писали неприличные рассказы, а мой отец в это время рисовал картины с голыми женщинами». Ты ведь рисуешь голых женщин, папа?
– Иногда рисую. Правда, у них темная кожа.
– Какая разница! – фыркнул Эндрю. – Мне все равно, какого цвета у них кожа. А Том пусть остается со своим мистером Джойсом.
– Да тебе слабо даже взглянуть на эти картины, – сказал Дэвид.
– Может, и так. Но я со временем приучусь.
– Обнаженная натура у папы не сравнится с той главой мистера Джойса, – сказал Том-младший. – Просто ты еще малыш, вот тебе и кажется, что вид обнаженной женщины – это что-то неприличное.
– Ладно. И все же я забираю мистера Дэвиса и папины рисунки. В школе говорили, что мистер Дэвис пишет очень неприличные рассказы.
– Тогда и я забираю мистера Дэвиса. Мистер Дэвис – мой давний друг.
– Как и мистер Пикассо, и мистер Брак, и мистер Миро, и мистер Массон, и мистер Паскин, – сказал Томас Хадсон. – Ты всех их знал.
– И еще мистер Уолдо Пирс, – прибавил Том-младший. – Сам видишь, Энди, тебе меня не превзойти. Слишком поздно ты начал. Ты торчал в Рочестере и даже на свет еще не родился, а мы с папой уже дружили с великими людьми. Я был лично знаком чуть ли не со всеми знаменитыми художниками наших дней. И многие из них были моими большими друзьями.
– Надо же когда-то начинать, – сказал Эндрю. – И я выбираю мистера Дэвиса. И вам совсем не обязательно писать неприличные рассказы, мистер Дэвис. Я сам буду их выдумывать, как делает Томми. Только расскажите мне какой-нибудь ужасный случай из своей жизни, а я буду говорить, что сам при этом присутствовал.
– Что ты плетешь, будто я все выдумываю, – возмутился Том-младший. – Да, иногда папа и мистер Дэвис помогают мне кое-что припомнить. Но на самом деле я был свидетелем целой эпохи в искусстве и литературе и, если придется, могу хоть сейчас засесть за мемуары.
– Ты в своем уме, Томми? – сказал Эндрю. – Думай, что говоришь.
– Не рассказывайте ему ничего, мистер Дэвис, – попросил Том-младший. – Пусть начнет с нуля, как и мы.
– Мы с мистером Дэвисом сами решим, – сказал Эндрю. – Не лезь не в свое дело.
– Папа, расскажи мне больше о моих друзьях, – сказал Том-младший. – Я знаю, что они были и мы постоянно встречались в кафе, но хотелось бы знать о них поподробнее. Разные вещи – как про мистера Джойса.
– Ты помнишь мистера Паскина?
– Нет. Не очень. А какой он был из себя?
– Нельзя считать человека другом, если ты его даже не помнишь, – упрекнул брата Эндрю. – Разве можно представить, чтобы я через несколько лет забыл, какой из себя мистер Дэвис?
– А ты лучше помолчал бы, – сказал Том-младший. – Пожалуйста, расскажи мне о нем, папа.
– Некоторые рисунки мистера Паскина могли бы украсить те главы книги мистера Джойса, которые тебе так нравятся.
– Правда? Вот это да!
– В кафе он иногда рисовал твой портрет на салфетках. Он был небольшого роста, большой упрямец и чудак. Почти не снимал с головы котелок и был замечательный художник. У него всегда был вид, будто он знает большой секрет, который узнал недавно, и тот очень его забавляет. Иногда этот секрет как будто его радовал, иногда, напротив, печалил, но всегда было видно, что он есть и этот факт его забавляет.
– А что за секрет?
– Секрет пьянства, и наркотиков, и того, о чем писал мистер Джойс в последней главе, и еще – умения прекрасно рисовать. Тогда он рисовал лучше всех, и это тоже был его секрет, хотя ему до этого не было дела. Он считал, что ему ни до чего нет дела, но это было не так.
– Он был безнравственным?
– Еще каким безнравственным! И это тоже часть его секрета. Ему нравилось быть таким, и он не испытывал угрызений совести.
– А мы с ним дружили?
– Даже очень. Он называл тебя Чудовищем.
– Ого! – радостно произнес Том. – Чудовищем!
– А у нас есть картины мистера Паскина, папа? – спросил Дэвид.
– Есть одна-две.
– А Томми есть на его картинах?
– Нет. По большей части он рисовал Томми в кафе на салфетках и на мраморных столешницах и называл его ужасным, жадно лакающим пиво Чудовищем с Левого берега.
– Запиши себе это, Том, – сказал Дэвид.
– У мистера Паскина было извращенное воображение? – спросил Том-младший.
– Думаю, да.
– Разве ты точно не знаешь?
– Не знаю, но могу предположить. Наверное, это тоже была часть его секрета.
– Но у мистера Джойса не было извращенного воображения.
– Не было.
– И у тебя?
– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Думаю, не было.
– А у вас испорченное воображение, мистер Дэвис? – спросил Томми.
– Не думаю.
– Вот и хорошо, – удовлетворенно произнес Том-младший. – Я директору так и сказал: ни у папы, ни у мистера Джойса воображение не испорченное, а теперь могу сказать то же самое и о мистере Дэвисе, если он спросит. Что до меня, он уверен, что мое воображение грязнее некуда. Ну и пусть себе так думает. Я знаю одного мальчика в школе, вот у него воображение действительно грязное, и разница между нами очевидна. А как звали мистера Паскина?
– Жюль.
– Скажи по буквам, – попросил Дэвид.
Томас Хадсон сказал.
– А что стало с мистером Паскином? – спросил Том-младший.
– Он повесился, – ответил Томас Хадсон.
– Ничего себе! – сказал Эндрю.
– Бедный мистер Паскин, – набожно произнес Том-младший. – Я помолюсь за него сегодня вечером.
– А я помолюсь за мистера Дэвиса, – сказал Эндрю.
– Делай это почаще, – сказал Роджер.
6Этим вечером, когда мальчики улеглись, Томас Хадсон и Роджер Дэвис сидели в большой комнате и разговаривали. Для подводной охоты море было слишком беспокойным, и после ужина ребята отправились с Джозефом ловить окуньков. Домой они вернулись усталые и довольные, пожелали всем спокойной ночи и пошли спать. Некоторое время было слышно, как они разговаривали между собой, но это продолжалось недолго.
Эндрю боялся темноты, братья знали об этом, но никогда его не дразнили.
– Как думаешь, почему он боится темноты? – спросил Роджер.
– Понятия не имею, – ответил Томас Хадсон. – А ты не боялся?
– Вроде нет.
– А я боялся, – признался Томас Хадсон. – Это о чем-то говорит?
– Не знаю, – сказал Роджер. – Вот смерти боялся. И еще – как бы чего не случилось с братом.
– А я и не знал, что у тебя есть брат. Где он?
– Умер.
– Прости.
– Да нет, ничего. Это было давно, еще в детстве.
– Он был старше?
– На год моложе.
– А что случилось?
– Мы катались на каноэ и перевернулись.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Почти двенадцать.
– Не рассказывай, если не хочешь.
– Вряд ли это пошло мне на пользу, – сказал Роджер. – Неужели ты в самом деле ничего не слыхал?
– Ничего.
– Долгое время мне казалось, что весь мир об этом знает. В детстве все чувства обострены. Вода была очень холодная, и брат не выдержал. Но хуже всего было то, что я спасся, а он нет.
– Бедняга Роджер.
– Не в этом дело, – сказал Роджер. – Просто в детском возрасте рано сталкиваться с такими вещами. И еще я очень любил брата и всегда боялся, как бы с ним не случилось беды. Вода и для меня была ледяной, но не мог же я оправдываться этим.
– Где это случилось?
– На севере, в Мэне. Кажется, отец так никогда мне этого не простил, хотя и пытался понять. А в моей жизни не было и дня, чтобы я не жалел, что это случилось не со мной. Но так жить нельзя.
– А как звали твоего брата?
– Дэйв.
– Черт! Так ты поэтому отказался от подводной охоты?
– Видимо, да. Хотя я часто этим занимаюсь. Тут никогда не знаешь заранее, как сложится.
– Ты уже достаточно взрослый, чтоб не говорить так.
– Я нырял за ним, но не смог найти, – сказал Роджер. – Там было глубоко, и вода ледяная.
– Дэвид Дэвис, – произнес Томас Хадсон.
– Да. В нашей семье принято первенца называть Роджером, а второго – Дэвидом.
– Ты справился с этим, Родж.
– Нет. С этим нельзя справиться, и раньше или позже приходится это признать. Мне стыдно за себя, как было стыдно за эту драку на причале.
– У тебя нет никакого повода стыдиться.
– Нет, есть. Я тебе уже раз сказал. Не будем к этому возвращаться.
– Хорошо.
– Никогда не стану больше драться. Никогда. Вот ты не дерешься, хотя тут мне не уступишь.
– Тут я тебе как раз уступлю. А кроме того, я принял решение – не вступать в драку.
– Не буду драться, исправлюсь и перестану писать всякую чушь.
– Это лучшее, что я от тебя услышал, – сказал Томас Хадсон.
– Думаешь, я могу написать что-нибудь стоящее?
– Надо попробовать. Отчего ты бросил рисовать?
