Эрнест Хемингуэй - Острова и море
– Вот это намного интереснее, чем названия улиц, – сказал Эндрю. – А ты не испугался, Томми, когда кот его ел?
– Нет. Кот был тогда моим лучшим другом. Самым близким, я хочу сказать. Думаю, ему бы понравилось, если бы я присоединился к нему и тоже стал есть голубя.
– Надо было попробовать, – сказал Эндрю. – Расскажи еще про рогатки.
– Мама подарила тебе одну рогатку на Рождество, – начал Том-младший. – Она увидела ее в оружейной лавке. Ей хотелось купить тебе ружье, но, как всегда, не хватало денег. Каждый день, когда она шла в epicerie[14], она смотрела на ружья в витрине и однажды, увидев там рогатку, сразу ее купила, боясь, что перехватит кто-нибудь другой, и припрятала до Рождества. Ей пришлось подделать счета, чтобы ты ни о чем не догадался. Она много раз мне об этом рассказывала. Я помню, когда ты получил этот подарок на Рождество, то старую рогатку отдал мне, но у меня тогда сил недоставало ее натягивать.
– Папа, а мы были когда-нибудь бедными? – спросил Эндрю.
– Нет. Когда вы двое родились, я уже не нуждался. Бывали разные времена, но той бедности, в какой жили мы с Томом и его матерью, уже никогда не было.
– Расскажи еще о Париже, – попросил Дэвид. – Что там еще вы с Томми поделывали?
– Что мы еще делали, Schatz?
– Осенью? Покупали жареные каштаны у уличного продавца, ими я тоже грел руки. Ходили в цирк, видели там крокодилов Капитана Валя.
– Ты и это помнишь?
– Очень хорошо. Капитан Валь боролся с крокодилом (он называл его «карркодил» – будто ворона каркает), а красивая девушка тыкала в крокодилов трезубцем. Но самые крупные крокодилы не хотели двигаться. В круглом цирке было очень красиво, стены красные с позолотой, и еще пахло лошадьми. Там позади было местечко, куда ты пошел выпить с мистером Кросби, укротителем львов и его женой.
– Ты помнишь мистера Кросби?
– Он в любую погоду ходил без шляпы и пальто, а его маленькая дочь ходила с распущенными волосами, как Алиса в Стране Чудес. Такая, как на иллюстрациях. Мистер Кросби был очень нервный.
– А кого ты еще помнишь?
– Мистера Джойса.
– Какой он был?
– Высокий, худой, с усами и бородой – полоской – на подбородке, он носил очки с очень толстыми стеклами и ходил с высоко поднятой головой. Я помню, как он молча прошел мимо нас по улице, а ты заговорил с ним, и тогда он остановился и, глядя на нас сквозь свои очки, будто смотрел из аквариума, сказал: «А, это вы, Хадсон? А я вас ищу». И мы все трое направились в кафе и, так как на улице было холодно, сели поближе – как ты ее называешь?
– Жаровня.
– А что это такое? – спросил Эндрю.
– Что-то вроде жестяного ящика с дырками, в нем жгут каменный или древесный уголь, нагревая воздух снаружи, например на веранде, и люди садятся поближе к нему; так на скачках люди жмутся друг к другу у барьера и тем самым согреваются, – объяснил Том-младший. – В этом кафе, куда ходили мы с папой и мистером Джойсом, эти жаровни стояли вдоль всей веранды, и там в самую холодную погоду было тепло и уютно.
– Похоже, большую часть времени ты проводил в кафе, барах и прочих злачных местах, – сказал младший сын.
– Можно сказать и так, – согласился Том. – Правда, папа?
– Да ты сладко спал в своей коляске, пока папа забегал пропустить по маленькой, – сказал Дэвид. – Терпеть не могу это выражение «пропустить по маленькой». Эта «маленькая» продолжается до бесконечности.
– А о чем говорил мистер Джойс? – спросил Роджер Тома-младшего.
– Скажете тоже, мистер Дэвис! Я не так много помню из того времени. Кажется, он говорил об итальянских писателях и о мистере Форде. Мистер Джойс терпеть не мог мистера Форда. И мистер Паунд его раздражал. «Эзра – бешеный, Хадсон», – говорил мистер Джойс папе. Я точно помню его слова, потому что знал, что бешеными бывают собаки, и, помню, я сидел и смотрел на мистера Джойса, а кожа на его лице была гладкая и красная, как от мороза, и одно стекло в очках было толще другого. Я вспоминал рыжеволосого мистера Паунда, его бородку клинышком, приятный взгляд и что-то вроде пены, выступавшей на губах во время разговора. Я подумал: как ужасно, что мистер Паунд бешеный, и хорошо бы нам не столкнуться с ним. А мистер Джойс добавил: «Впрочем, Форд тоже давно уже свихнулся», и мне представился мистер Форд – лицо большое, бледное, какое-то забавное, глаза белесые, рот с редкими зубами почти всегда приоткрыт, и эта жуткая пена, стекающая у него по подбородку.
– Не надо больше, – попросил Эндрю. – А то мне это приснится.
– Продолжай, пожалуйста, – попросил Дэвид. – Это вроде оборотней. Мама спрятала книгу про оборотней, потому что Эндрю снились кошмары.
– А мистер Паунд кого-нибудь покусал? – спросил Эндрю.
– Нет, всадник, – сказал Дэвид. – «Бешеный» – это просто фигура речи. Значит, не в своем уме. Не то, что бешенство у собак, когда возникает водобоязнь. Но почему он считал их бешеными?
– Этого я тебе не скажу, – ответил Том-младший. – Тогда я был уже не такой маленький, как в то время, когда мы стреляли голубей в парке. Но и не такой большой, чтобы все запомнить, к тому же меня потрясло известие о том, что мистер Паунд и мистер Форд взбесились, а воспоминание о страшной пене, выступавшей у них на губах, окончательно доконало. Мистер Дэвис, а вы знали мистера Джойса?
– Знал. Он, твой отец и я были большими друзьями.
– Папа был гораздо моложе мистера Джойса.
– Тогда папа был моложе всех.
– Но не меня, – с гордостью произнес Том-младший. – Думаю, я был самым молодым другом мистера Джойса.
– Вот уж он по тебе, наверно, скучает! – сказал Эндрю.
– Какая жалость, что ему не удалось познакомиться с тобой, – сказал Дэвид. – Если бы ты не болтался все время в Рочестере, он мог бы удостоиться такой чести.
– Мистер Джойс – великий человек, – сказал Том-младший. – Он не захотел бы иметь дело с двумя балбесами.
– Это ты так думаешь, – возразил Эндрю. – Мистер Джойс и Дэвид могли бы подружиться. Дэвид тоже пишет – для школьной газеты.
– Папа, расскажи нам еще о том времени, когда ты, Томми и мама Томми были бедными. Вы были очень бедными?
– Они были настоящими бедняками, – сказал Роджер. – С утра твой отец готовил Томми бутылочки, а сам шел на рынок, чтобы купить самые лучшие и дешевые овощи. Когда я шел завтракать, он уже возвращался с рынка.
– В шестом арондисмане никто лучше меня не умел выбрать poireaux, – сказал Томас Хадсон мальчикам.
– А что такое poireaux?
– Лук-порей.
– Этот лук длинный, зеленый и довольно большой, – объяснил Том-младший. – Только не такой яркий, как обычный. Он более тусклый. У него зеленые листы, а сама луковица белая. Его варят и едят холодным с оливковым маслом и уксусом, солью и перцем. Едят все – и вершки, и корешки. Вкусно – жуть! Сколько его съел я, наверное, никто столько не съел.
– А что такое этот шестой… как его? – спросил Эндрю.
– Ты своими вопросами мешаешь разговаривать, – одернул его Дэвид.
– Я ведь не знаю французский, вот и спрашиваю.
– Париж разделен на двадцать арондисманов, то есть районов. Мы жили в шестом.
– Папа, может, забудем про арондисманы – расскажи что-нибудь еще, – попросил Эндрю.
– Спортсмен, какой же ты нелюбознательный, – упрекнул его Дэвид.
– Нет, я хочу учиться, – оправдывался Эндрю. – Но для арондисманов я еще слишком мал. Ты сам всегда говоришь: это тебе еще рано знать. Так вот я признаю: для арондисманов я не дорос. Это мне трудно.
– Какая средняя цифра достижений Тая Кобба?[15] – спросил его Дэвид.
– Триста шестьдесят семь.
– До этого ты, выходит, уже дорос.
– Да прекрати ты, Дэвид. Кто-то интересуется арондисманами, а кто-то бейсболом.
– У нас в Рочестере, кажется, нет арондисманов.
– Ну, хватит уже. Я просто подумал, что папа и мистер Дэвис могут рассказать много интересного помимо этих… Черт, я даже не помню названия.
– Пожалуйста, не чертыхайся при нас, – осадил его Томас Хадсон.
– Прости, папа, – извинился мальчуган. – Я же не виноват, что мне чертовски мало лет. Ой, прости. Я просто хотел сказать, что не виноват.
Он очень расстроился. Дэвид умел его уколоть.
– Оглянуться не успеешь, как детство пройдет, – успокоил его Томас Хадсон. – Понимаю, в раздражении трудно себя сдерживать. Только никогда не чертыхайся при взрослых. Как вы там говорите наедине – не мое дело.
– Папа, ну, пожалуйста… Я же извинился.
– Хорошо, хорошо, – сказал Томас Хадсон. – Я тебя не браню. Просто объясняю. Я так редко вижу вас, ребятки, что приходится много чего объяснять.
– Не так уж и много, папа, – сказал Дэвид.
– Пожалуй, – согласился Томас Хадсон. – Не так уж и много.
– При маме Эндрю никогда не ругается, – сказал Дэвид.
– Оставь, Дэвид. Ведь с этим покончено, да, папа?
– Если вы, ребята, хотите знать, как надо ругаться, – сказал Том-младший, – почитайте мистера Джойса.
