Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7
У Райского болела душа пуще всех прежних его мук. Сердце замирало от ужаса, и за бабушку, и за бедную, трепетную, одинокую и недоступную для утешения Веру.
Она улыбнулась ему, протянула руку, дала милые права дружбы над собой – и тут же при нем падала в отчаянии под тяжестью удара, поразившего ее так быстро и неожиданно, как молния.
Он видел, что участие его было более полезно и приятно ему самому, но мало облегчало положение Веры, как участие близких лиц к трудному больному не утоляет его боли.
Надо вырвать корень болезни, а он был не в одной Вере, но и в бабушке – и во всей сложной совокупности других обстоятельств: ускользнувшее счастье, разлука, поблекшие надежды жизни – всё! Да, Веру нелегко утешить!
И бабушку жаль! Какое ужасное, неожиданное горе нарушит мир ее души! Что, если она вдруг свалится! приходило ему в голову: вон она – сама не своя, ничего еще не зная! У него подступали слезы к глазам от этой мысли.
А на нем еще лежит обязанность вонзить глубже нож в сердце этой – своей матери!
«Что, если они занемогут обе! Не послать ли за Натальей Ивановной? – решил он, – но надо прежде спросить Веру, а она…»
А она вдруг явилась неожиданно среди гостей, после обеда, в светлом праздничном платье, но с подвязанным горлом и в теплой мантилье.
Райский ахнул от изумления. Сегодня еще она изнемогала, не могла говорить, а теперь сама пришла!
«Откуда женщины берут силы?» – думал он, следя за ней, как она извинялась перед гостями, с обыкновенной улыбкой выслушала все выражения участия, сожаления, осмотрела подарки Марфиньки.
Она отказалась от конфект, но с удовольствием съела ломоть холодного арбуза, сказавши, что у ней сильная жажда,
645
и предупредив, что, к сожалению, не может долго остаться с гостями.
Бабушка немного успокоилась, что она пришла, но в то же время замечала, что Райский меняется в лице и старается не глядеть на Веру. В первый раз в жизни, может быть, она проклинала гостей. А они уселись за карты, будут пить чай, ужинать, а Викентьева уедет только завтра.
Райский был точно между двух огней.
– Что такое с ней? – шепчет ему с одной стороны Татьяна Марковна, – ты, должно быть, знаешь…
«Ах, скорей бы сказать ей всё!» – выговаривают с другой стороны отчаянные взгляды Веры.
Райскому – хоть сквозь землю провалиться!
Тушин тоже смотрит на Веру какими-то особенными глазами. И бабушка, и Райский, а всего более сама Вера заметили это.
Ее эти взгляды Тушина обдавали ужасом. «Не узнал ли? не слыхал ли он чего?» – шептала ей совесть. Он ставит ее так высоко, думает, что она лучше всех в целом свете! Теперь она молча будет красть его уважение… «Нет, пусть знает и он! Пришли бы хоть новые муки на смену этой ужасной пытки – казаться обманщицей!» – шептало в ней отчаяние.
Она тихо, не глядя на Тушина, поздоровалась с ним. А он смотрел на нее с участием и с какой-то особенной застенчивостью потуплял глаза.
– Нет, не могу выносить! Узнаю, что у него на уме… Иначе я упаду здесь, среди всех, если он еще… взглянет на меня не так, как всегда…
А он тут, как нарочно, и взглянул!
V
Она не выдержала, простилась с гостями и сделала Тушину никому не заметный знак – следовать за собой.
– У себя я вас принять не могу, – сказала она, – а вот пойдемте сюда в аллею и походим немного.
– Не сыро ли: вы нездоровы…
– Ничего, ничего, пойдемте… – торопила она.
Он взглянул на часы, сказал, что через час уедет, велел вывести лошадей из сарая на двор, взял свой бич
646
с серебряной рукояткой, накинул на руку мекинтош и пошел за Верой в аллею.
– Я прямо начну, Иван Иванович, – сказала Вера, дрожа внутренно, – что с вами сегодня? Вы как будто… у вас есть что-то на уме…
Она замолчала, кутая лицо в мантилью и пожимая плечами от дрожи.
Он молча шел подле нее, о чем-то думая, а она боялась поднять на него глаза.
– Вы нездоровы сегодня, Вера Васильевна, – сказал он задумчиво, – я лучше отложу до другого раза. Вы не ошиблись, я хотел поговорить с вами…
– Нет, Иван Иванович, сегодня! – торопливо перебила она, – что у вас такое? я хочу знать… Мне хотелось бы самой поговорить с вами… может быть, я опоздала… Не могу стоять, я сяду, – прибавила она, садясь на скамью.
Он не заметил ни ее ужаса и тоски, ни ее слов, что она тоже готовилась «поговорить с ним». Он был поглощен своей мыслью. А ее жгла догадка, что он узнал всё и сейчас даст ей удар ножа, как Райский.
– Ах, пусть! скорей бы только все удары разом!.. – шептала она.
– Говорите же! – сказала потом, мучась про себя вопросами: как и где мог он узнать?
– Сегодня я шел сюда…
– Что же: говорите! – почти крикнула она.
– Не могу, Вера Васильевна, воля ваша!
Он прошел шага два от нее дальше.
– Не казните меня! – едва шептала она.
– Я люблю вас… – начал он, вдруг воротясь к ней.
– Ну, я знаю. И я вас тоже… что за новость! Что же дальше?.. Вы… слышали что-нибудь…
– Где? что? – спрашивал он, оглядываясь кругом и думая, что она слышит какой-нибудь шум. – Я ничего не слышу.
Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. «Она проницательна, угадала давно мою тайну и разделяет чувство… волнуется, требует откровенного и короткого слова…»
Всё это быстро пронеслось у него в голове.
– Вы так благородны, прекрасны, Вера Васильевна… так чисты…
647
– Ах! – вскрикнула она отчаянным голосом, хотела встать и не могла, – вы ругаетесь надо мной… ругайтесь – возьмите этот бич, я стою!.. Но вы ли это, Иван Иванович!
Она с горьким изумлением и мольбой сложила перед ним руки.
Он в страхе глядел на нее.
«Она больна!» – подумал он.
– Вы нездоровы, Вера Васильевна, – с испугом и волнением сказал он ей, – простите меня, что я не вовремя затеял.
– Разве не всё равно: днем раньше, днем позже – но всё скажете же… говорите же разом, сейчас!.. И я скажу, зачем я позвала вас сюда, в аллею…
Его опять бросило в противную сторону.
– Ужели это правда? – едва сдерживаясь от радости, сказал он.
– Что – правда? – спросила она, вслушиваясь в этот внезапный, радостный тон. – Вы что-то другое хотите сказать, а не то, что я думала… – покойнее прибавила она.
– Нет, то самое… я полагаю…
– Скажите же, перестаньте мучить меня!
– Я вас люблю…
Она поглядела на него и ждала.
– Мы старые друзья, – сказала она, – и я вас…
– Нет, Вера Васильевна, люблю еще – как женщину…
Она вдруг выпрямилась и окаменела, почти не дыша.
– Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я не стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, – и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать – и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
Она всплеснула руками над головой.
– Иван Иванович! – простонала она, падая к нему на руки.
«Нет, – это не радость! – сверкнуло в нем – и он чувствовал, что волосы у него встают на голове, – так не радуются!»
648
Он посадил ее на скамью.
– Что с вами, Вера Васильевна? вы или больны, или у вас большое горе!.. – овладев собою, почти покойно спросил он.
– Большое, Иван Иванович: я умру!
– Что с вами, говорите, ради Бога, что такое случилось? Вы сказали, что хотели говорить со мной: стало быть, я нужен… Нет такого дела, которого бы я не сделал! приказывайте, забудьте мою глупость… Что надо… что надо сделать?
– Ничего не надо, – шептала она, – мне надо сказать вам… Бедный Иван Иванович: и вы!.. За что вы будете пить мою чашу? Боже мой! – говорила она, глядя сухими глазами на небо, – ни молитвы, ни слез у меня нет! ниоткуда облегчения и помощи никакой!
– Что вы, Вера Васильевна! что это, друг мой, за слова, что за глубокое отчаяние?
– Зачем еще этот удар? Довольно их без него! Знаете ли вы, кого любите? – говорила она, глядя на него точно спящими, безжизненными глазами, едва выговаривая слова.
Он молчал, делая и отвергая догадки. Он бросил мекинтош и отирал пот с лица. Он из этих слов видел, что его надежды разлетелись вдребезги, понял, что Вера любит кого-то… Другого ничего он не видел, не предполагал. Он тяжело вздохнул и сидел неподвижно, ожидая объяснения.
– Бедный друг мой! – сказала она, взяв его за руку.
У него сердце сжалось от этих простых слов: он почувствовал, что он в самом деле «бедный». Ему было жаль себя, а еще больше жаль Веры.
– Благодарю вас! – прошептал он, еще не зная, но предчувствуя одно: что она ему принадлежать не может.
– Простите, – продолжал потом, – я ничего не знал, Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду. Я дурак – и больше ничего… Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только права друга… если стою, – прибавил он, и голос на последнем слове у него упал. – Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?
