Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер
Я решил, что подошло время молвить разумное словечко.
— Не довольно ли вы уже выпили, дядя Перси? Он обдумал мой вопрос.
— Если ты хочешь сказать, не пьян ли я, — ответил он, — в широком, общем смысле ты прав. Я бесспорно пьян. Но все в мире относительно, Берти… Ты, например, имеешь отношение ко мне, а я имею отношение к тебе… Но я хочу подчеркнуть, что я в данный момент далеко не так пьян, как намерен быть позже. Эта ночь, мой мальчик, есть ночь беспредельного ликования, и если ты полагаешь, что я не буду ликовать, и притом беспредельно, то я отвечу: «Увидишь!». И это все, что я могу тебе ответить. Увидишь!
Наблюдать, как твой дядя, пусть даже и не родной, а по линии тети, в третий раз идет на дно в волнах шампанского, конечно, неприятно. Но, скорбя в роли племянника, я, честно признаться, взыграл духом в качестве заступника за Боко. Пусть дядя Перси под градусом, или даже пьян вдрызг, но настроен он сейчас, без сомнения, благодушно, тут не может быть двух мнений. Во всем этом было что-то диккенсовское, и я чувствовал, что он будет как глина в моих руках.
— Я видел Устрицу, — продолжал он.
— Правда?
— Да. Невооруженным глазом. И решительно не верю, чтобы у Эдуарда Исповедника мог быть такой вид. Имея омерзительную внешность Дж. Чичестера Устрицы, ни один человек не усидел бы на английском троне и пяти минут. Немедленно были бы организованы суды Линча, и рыцарей с боевыми топорами отправили бы на разборку с этим недоразумением.
— Ну и как, все в порядке?
— Все отлично, если исключить, что я вижу двух Берти. Хотя и одного более чем достаточно.
— Я спрашиваю, совещание ваше состоялось?
— А-а, наше совещание? Да, оно состоялось, и могу тебе сказать, если, конечно, ты способен услышать меня из-под своего шлема, я его провел, как несмышленого младенца. Утром, прочитав текст нашего соглашения, составленного на обороте винной карты и, кстати сказать, засвидетельствованного по всей законной форме здешним барменом, так что теперь не отвертишься, он убедится, что попросту подарил мне свою пароходную линию. Вот почему я говорю и подчеркиваю: тир-лим-пом-пом-пом! Наполни свой стакан, Берти. Не жалей яду.
Я почувствовал, что сейчас к месту будет похвальное слово. Как ни смягчился человек, никогда не помешает подбавить ложку лести, чтобы он размягчился еще больше.
— Ловко вы это провернули, дядя Перси.
— Вот именно, мой мальчик.
— На свете немного найдется людей с вашим умом.
— Ни одного.
— Вы лихо обделали дельце, тем более в таком состоянии.
— Ты имеешь в виду, под мухой? Не спорю, не спорю. Но я был в полном порядке, когда занимался с Устрицей. А вот мои башмаки — нет. — Он скривил губы в гримасе боли. — Похоже, что я надел пару обуви номеров на десять меньше, чем надо. Жмут — нет слов как. Пойду поищу тихий уголок, где можно будет стащить их на какое-то время.
Я набрал полную грудь воздуха. Мне стало ясно, что надо предпринять. Так, наверное, великие полководцы выигрывают сражения: им вдруг становится ясно, что надо предпринять, и, подтянув носки, они берутся за дело.
Ибо все это время я опасался, что, как только я переведу разговор на тему Боко, мой дядя повернется на пятке и потопает прочь, оставив меня на произвол судьбы. Однако стоит подъехать к нему, когда он в одних носках, и такого исхода можно не опасаться. Без башмаков поди попробуй повернуться на пятке, да еще если сидишь в автомашине. В этом и состояла моя блестящая мысль: его надо засунуть в автомобиль!
— По-моему, — сказал я, — лучше всего вам посидеть в автомобиле.
— У меня нет автомобиля. Я прикатил сюда на велосипеде и страшно измучился, нетренированные икры болят невозможно.
— Автомобиль я найду.
— Не твой двухместный драндулет, надеюсь? Мне нужен простор. Хочу вытянуть ноги и расслабиться. Икроножные мышцы до сих пор дергает.
— Нет, это другая машина, гораздо вместительнее и удобнее во всех отношениях. Принадлежит одному моему знакомому.
— А он не будет против, чтобы я снял башмаки?
— Вовсе нет.
— Прекрасно. Веди меня, мой мальчик. Хотя, прежде чем тронуться в путь, я, пожалуй, разживусь еще бутылкой этого крыжовенного сидра, и мы возьмем ее с собой.
— Если вы уверены, что это разумно.
— Не только разумно, но и настоятельно необходимо. Нельзя терять драгоценные мгновения.
Автомобиль Боко я отыскал без труда. Крупная такая штуковина размерами с молодой танк, он купил ее когда-то по бедности в подержанном состоянии и потом ни за что не хотел заменить на другую, так как ее тяжелые формы оказались очень полезны в условиях транспортных пробок. Он говорил, что обычные спортивные модели она раскидывает направо и налево, точно мошек, и лично он даже в случае столкновения с омнибусом все равно готов поставить на нее.
Я ввел почтенного сородича в ее обширное нутро, он снял башмаки. И только когда он благополучно отвалился на спину и выставил ступни в окно для овеивания прохладным ночным воздухом, я, наконец, затронул главную тему в повестке дня.
— Значит, вы обвели Устрицу вокруг пальца, дядя Перси? — начал я. — Здорово. Лихо. И теперь, достигнув столь крупного триумфа в бизнесе, вы, должно быть, относитесь к людям благожелательно?
— Я всех нежно люблю, — ответил он великодушно. — Взираю на человечество добрым, снисходительным оком.
— Что ж, это хорошо.
— За исключением, понятно, этого врага рода человеческого, злодея Фитлуорта.
Это уже было не так хорошо.
— Зачем делать исключения, дядя Перси? В такую ночь.
— Ив такую ночь, и во всякую другую, и при свете дня. Фитлуорт! Пригласил меня на обед…
— Знаю, он мне рассказывал.
— …и подло напустил на меня из солонки пауков.
— Я знаю, но…
— Бродит по моему парку и запирает в сарай моего компаньона, когда никто его не просил.
— Да, знаю, вы совершенно правы, но…
— Ив довершение всего прячется в моей траве, точно жалкое насекомое, так что невозможно сделать ни шагу, не наступив на него. Как подумаю, что я не оторвал ему все ножки и не сплясал на его останках, моя сдержанность меня просто поражает. Так что не говори со мной, пожалуйста, про Фитлуорта.
— Но про это я как раз и хочу с вами поговорить. Хочу за него заступиться. Вам, надеюсь, известно, дядя Перси, — произнес я с некоторым трепетом в голосе, — что он любит юную Нобби.
— Мне передавали. Какая наглость!
— Они идеальная пара. У вас с ним, возможно, имеются кое-какие расхождения во взглядах, например по вопросу о пауках в солонках, но факт таков, что Боко — один из самых популярных молодых литераторов Британии. Он зарабатывает в год больше министра.
— Иначе позор бы ему был. Видел ты когда-нибудь хоть одного министра? Я знаком с добрым десятком, и ни один не заслуживает, чтобы ему платили больше тридцати шиллингов в неделю.
— Он сможет обеспечить Нобби тот уровень жизни, к какому она привыкла.
— Нет, не сможет. Спроси, почему.
— Почему?
— Потому что я этого никогда не допущу.
— Но он любит, дядя Перси.
— Любит дядю Перси? Надо же, у него тоже есть дядя по имени Перси!
Я почувствовал, что мы сейчас совершенно запутаемся. Надо было принимать срочные меры. Я объяснил:
— Говоря: «Он любит, дядя Перси», я употребляю слова «Дядя Перси» в качестве обращения, а не дополнения, то есть: не «любит дядю Перси», а «любит», запятая, «дядя Перси», восклицательный знак.
Говорю, а самому страшно, что, кажется, получается чересчур сложно. И страхи мои подтвердились.
— Берти, — озабоченно проговорил мой дядя, — боюсь, я за тобой не уследил. Ты сильнее пьян, чем я.
— Да нет же!
— Тогда давай еще раз, только медленнее. Я вовсе не намерен отрицать, что мои умственные способности слегка помутились, но…
— Я просто сказал, что он любит, а дядю Перси приставил в конце.
— Обращаясь ко мне?
— Ну да.
— Как бы в звательной форме?
— Именно.
— Слава Богу, разобрались. Так на чем мы остановились? Ты заявляешь, что он любит мою подопечную Зенобию. Я отвечаю: «Ну и пусть, на здоровье. Я ему не мешаю. Но провалиться мне, если он на ней женится». Я очень серьезно отношусь к своему опекунству над этой девушкой. Для меня это святая обязанность. Доверяя ее моей заботе, ее покойный отец — прекрасный был человек, вот только слишком любил розовый джин, — так вот, он, помню, схватил меня за руку и говорит: «Смотри за ней зорко, как коршун, Перси, старина, не то она выскочит замуж за какое-нибудь ходячее недоразумение». А я ему: «Родди, старичок, — его Родериком звали. — Вставь только пункт в контракт, что она не может вступить в брак, не получив на то моего согласия, и ни о чем больше не волнуйся». И что же получается? Не успел я оглянуться, как возле нее оказывается самое непотребное из всех ходячих недоразумений на свете. Но меня он не застал врасплох, мой мальчик. Я готов и во всеоружии. У меня есть мои полномочия, черным по белому, и я намерен употребить власть.
