Пэлем Вудхауз - Том 2. Лорд Тилбури и другие
— Привет, Джинджер!
Джин посчитала, что, прежде чем перейти к главному пункту повестки дня, вежливость требует упомянуть недавнюю драку. Девушкой она была справедливой, а Джо, несомненно, выказал себя очень достойно в битве при Уолсингфорде.
— Так вы уже здесь?
— Да, вот он я.
— Вы победили?
— Ничья. Ставки возвращены болельщикам.
— Вас не ранили, а?
— Только костяшки ссадил. Под конец драки сделал ложный выпад левой, а правой резко ткнул и обнаружил, что соперник носит на сердце медальон с фотографией любимой девушки.
— Не может быть!
— Уверяю вас! Потом он показал мне. Не заподозришь, что эдакий бугай способен на нежные чувства. Но так оно и есть. Ее зовут Клара. Мордоворотик еще тот, но я не стал оскорблять его чувства. Медальон сделан из стали или из какой-то железяки, а размерами — с детскую тарелку. Здорово я саданулся!
Сердце у Джин смягчилось. Рана, напомнила она себе, получена как-никак из-за нее.
— Давайте, я промою.
— Нет, благодарю. Царапина. В следующий раз, когда буду драться, выберу женоненавистника.
— А больше никаких повреждений?
— Нет, нет. Приятный получился денек. Кстати, вы, наверное, удивились, как это я добрался так быстро.
— Нет, я видела.
— Видели?
— Когда вы уезжали с княгиней Дворничек. Понимаете, я вернулась туда.
— Я знал, Джинджер, что вы героиня! — просиял Джо. — Выйдете за меня замуж?
— Нет! По-моему, я уже говорила.
— Что-то было в этом роде… Хотите, расскажу про Брюса[92] и паука?
— Не надо. Где вы встретили княгиню?
— Наливалась чаем в гостинице через дорогу. Наткнулся на нее, когда зашел умыться.
— Очень неловко получилось?
— Отнюдь. Беседа текла, как водичка.
— Что ж, рада, что вас не избили.
— Благодарю.
— Хотя вы заслужили. Наговорить такое Адриану!
— Ах, это?..
— Так вот, я пришла сказать, — продолжала Джин, расчехляя орудия, — что вы не так уж умны, как думаете…
— Что ж, это всегда так.
— … если пытались прогнать Адриана.
— Если?..
Губки у Джин поджались. Ее возмутило, как он вздернул бровь при этих словах. Дружелюбие ее испарилось, и она заговорила с холодной надменностью, которая произвела столь невыгодное впечатление на Горностая.
— Так вот, я получила от Адриана второе письмо!
— С острова Фиджи?
— Из «Гусака и Гусыни».
— Из гостиницы или из деревенского поселка того же названия на Огненной Земле?
— Вот, прочитайте!
— Не надо, пожалуйста! Я чужих писем не читаю. Табби — да, Джо — нет.
— Прочитайте!
— Ну, раз вы настаиваете…
Взяв письмо, Джо пробежал его и поднял глаза. Лицо ничего не выражало.
— И что же?
— Сами видите. Хочет, чтоб я вышла за него замуж.
— Вы выходите за меня.
— За вас? Вы просто клоун!
— Возможно. Но если вам кажется, что я неискренен, вы ошибаетесь.
— Адриан тоже искренен.
— Адриан — червяк! Вряд ли он вообще знает, что такое искренность.
Наступило молчание.
— Отдайте письмо! — потребовала Джин. — Не желаю больше ничего слышать! — Голос у нее дрогнул. — Не желаю с вами разговаривать!
Джо криво улыбнулся.
— Так и думал, что вы это скажете. Но вам и случая не представится. Я уезжаю.
— Уезжаете?
— Через полчаса.
Ее как ножом ударили. С чего бы, собственно? Она сама прекрасно это понимала, но понимала также, что внезапный холод пробрался до глубин души.
— Как — уезжаете?
Ей внезапно открылось, что за последние дни дружба их вымахала с тыкву. Минутой раньше ее переполняла холодная ярость. Она твердила себе, что ненавидит этого человека. А теперь ей казалось, будто она теряет часть себя самой.
— Уезжаете?
— Приходится. Надо зарабатывать на жизнь.
— Но…
Он покивал.
— Знаю, про что вы думаете. Пьеса. Деньги рекой текут, как я говорил Баку. Обидно, но шедевра больше нет. Сегодня последний спектакль.
— Но я… я думала, она имеет успех.
— Это верно. Но она оскорбила мачеху, и когда мы ехали в машине, она сообщила мне, что купила спектакль.
— Как — купила?
— Со всеми потрохами. Американские права, киношные — все. Небесам известно, во сколько ей это влетело, но она может раскошелиться. Ей не нравится, говорит она, чтобы вульгарный памфлет гулял по свету, а ее друзья над ним хихикали. Ее точку зрения можно понять.
— Какое чудовище!
— Ну, не знаю… Ее спровоцировали. Я всегда признавал, что насолил ей, и, должен сказать, восхищаюсь ее ответным ударом.
Джин не могла разделить отстраненно-спортивное отношение.
— Сущая ведьма!
— Наполеоновского типа. Как Наполеон, она проницательно нащупывает слабинку врага и незамедлительно атакует, вынуждая его удирать с поля боя. Вот я и удираю.
— Куда же вы отправитесь?
— В Калифорнию.
— В… Калифорнию?
— В обласканный солнцем Голливуд. На премьере меня познакомили с агентом, представляет в Лондоне одну из крупных студий. Не сходя с места, он подписал со мной контракт. Первоначально мы решили, что я отплываю через месяц, но теперь, когда все так обернулось, придется попросить, чтобы они поторопили события. Я не хочу обнаружить, что мачеха купила и прикрыла студию.
Сердце у Джин горько сжалось от острого одиночества. Солнце скрылось за деревьями, потянуло легким сумеречным ветерком. Ей стало зябко и пусто.
— Голливуд так далеко…
— Да. Очень.
— О, Джо!
Глаза их встретились. Джин вскрикнула, когда он схватил ее за руку.
— Джин, поедем со мной! Давай поженимся и уедем вместе! Ты сама знаешь, мы любим друг друга. Мы созданы друг для друга. Только раз в жизни встречаешь человека, к которому это испытываешь. Второго шанса тебе не выпадет. Наша встреча — это чудо. Если мы пренебрежем ею сейчас, второй не случится. Ты поедешь, Джин?
— Джо, я не могу!
— Ты должна!
— Не могу. Как же я могу предать Адриана?
— Джин, ты что же… Ты что, всерьез намерена вернуться к этому червяку?
— Он не червяк.
— Червяк. Ты прекрасно это знаешь.
— Я нужна ему.
— О Господи! Она ему нужна!
— Да, нужна. Ты же читал письмо. Разве ты не видишь, что после этого бросить его невозможно? Я знаю Адриана. Он хрупкий, беспомощный. Он полагается на меня. Если я брошу его, он попросту развалится. Я чувствую это все время. Ты совсем другой. Ты можешь сам стоять на ногах.
— Нет.
— Да. Ты и без меня обойдешься.
— Обойдусь? Смогу дышать, есть и спать? Да, наверное. Обойтись можно, как ты выражаешься, и без солнечного света, без музыки, без… Джин, ради Бога, опомнись! Ты ведешь себя, как слабоумная героиня из романов Басби!
— Значит, такая я и есть. Не могу нарушать обещаний. Не могу предавать.
— О, ради Бога!
— Не надо бушевать, Джо. Вот твоя беда. Ты врываешься в жизнь, подхватываешь девушку на седло и считаешь — все в порядке. Я не могу всю жизнь ненавидеть и презирать себя. Если я брошу Адриана, мне будет казаться, будто я кинула щенка со сломанной лапой.
— Нет, это абсурд какой-то! Безумие!
— Но я так чувствую после этого письма.
— Наверное, ты еще влюблена в него.
— Нет, вряд ли… А может, и да. Есть в нем что-то. Как он двигается, как иногда смотрит… Ну, сам знаешь, что бывает, когда кто-то залезает тебе под кожу. И с тобой такое случалось. Была какая-нибудь женщина, которую ты не можешь выбросить из головы?
— Да, в Сан-Франциско.
— Ну вот, видишь! И ты будешь помнить ее до конца жизни.
— Не сомневайся. Особенно в морозную погоду. Она двухдюймовую шляпную булавку вонзила мне в ногу. Вот как залезают под кожу.
— Тебе все шуточки!
— А ты хохочешь над ними. Если есть лучший рецепт счастливого брака, назови его. Разве ты не понимаешь? Оттого-то мы и связаны, что умеем вместе смеяться. Джин, моя прекрасная Джин, ради Бога, что это за основание для совместной жизни — слюнявая жалость?
— У нас не только это.
Сумеречный ветерок стих, над деревьями высыпали звезды. Тусклым серебром отливала река в долине. Джо отвернулся и, опершись на балюстраду, стал смотреть в воду. Наконец он встряхнулся.
— Возвращаешься к нему?
— Должна.
— Значит, конец! — Он рассмеялся. — У меня все время было ощущение, что это невозможно. В жизни такого не бывает. Так, летняя блажь. Да, не везет мне.
— Джо, пожалуйста! Мне и так трудно.
Джо снова подошел к ограде. Катон в великолепных усах картежника слепо взирал на него.
— Жаль, не кончил бюстов, — заметил Джо. — Придется оставить их на тебя.
— Джо, не надо.
Джо снова встряхнулся, точно пес, выходящий из воды.
— Извини. Стыжусь самого себя. Не пойму, где ты подцепила идейку, будто я крепкий. Я же попросту младенец, который лягается и вопит оттого, что ему луну не дарят. Я не имею права делать тебя еще несчастнее. Где стоицизм старины Ванрингэма? А, ладно, справлюсь! Всегда кому-то выпадает страдать. Выпало мне. Прощай, Джин!
