Пэлем Вудхауз - Том 6. Лорд Эмсворт и другие
Правда, к концу тон немного менялся. От чистой лирики он сворачивал к сводке военных действий. Речь заходила об ожерелье, но Генри Листер читал дивную сагу с не меньшим восторгом, признавая, что случилось самое истинное чудо. Он тоже пожалел было Фредди, который нечаянно превращался в футбольный мяч судьбы; но утешился той же мыслью, что и Галахад, а именно — насчет яичницы. Мало того, он тоже решил, что леди Гермиона скоро сдастся. Казалось бы, ничто не омрачало его радости.
Однако кое-что ее омрачило. За дверью послышались голоса, один из них — вышеупомянутой леди Гермионы.
— Ты уверен? — говорила она.
Ответил ей голос незнакомый, ибо Генри Листер еще не имел чести познакомиться с Эгбертом Уэджем.
— Да, старушка. Прислонил огромную лестницу и лезет, как фонарщик. Сам видел. Вон она, пойдем, посмотришь.
Какое-то время было тихо — видимо, говорившие смотрели из коридорного окна. Потом заговорила леди Гермиона:
— Поразительно! Да, это лестница.
— Полез на балкон, — сказал полковник, словно один из Капулетти, увидевший Ромео.
— А слезть не может.
— То-то и оно. Если бы он спускался по лестнице, мы бы его встретили. Значит, он в одной из комнат. Обыщем.
— Эгберт, не надо!
— Э? Что? Револьвер — при мне.
— Не надо! Подожди Чарльза и Томаса. Что-то их нет.
— Хорошо, старушка. Спешить некуда. Мерзавец от нас не уйдет.
Когда беды обступили со всех сторон, рано или поздно наступает мгновение полной загнанности. Вспомним кабанов. Бывает это у индейцев. Пришло и к Генри.
Он не знал, кто такие Чарльз и Томас. Были они, заметим, лакеями и вносили в гостиную на наших глазах сливки и сахарную пудру. Сейчас, в людской, они без особого пыла слушали Биджа, который объяснял им, что именно от них требуется. Объяснял он обстоятельно, но они полагали, что странно ловить воров, когда самое время для чая с бутербродами.
Генри их не знал и узнать не хотел. Человек его силы и храбрости не испугался бы сотни Чарльзов с Томасами, тысячи полковников — боялся он леди Гермионы. Она побуждала его к действию, словно кактус, положенный в брюки.
Прежде всего он запер дверь. Потом поспешил к балкону. Полковник Уэдж считал, что мерзавцу не уйти; но он не учел, как воздействует на разум его супруга. Вдохновленный ею, Генри быстро понял, что на стенах бывают водосточные трубы, а там одну и увидел. Сердце у него упало. До нее было футов десять.
Для дрессированной блохи это — пустяк. Раскланявшись с публикой, улыбнувшись друзьям в первом ряду, отряхнув с усиков пыль, она бы, конечно, воскликнула: «Алле-гоп!» — и прыгнула. Генри этого не мог. Когда-то один молодой человек летел на особой трапеции; но сколько лет он тренировался! Он, не Генри.
Однако надежда не исчезла. Стену замка всплошную увивал плющ, на вид — успокоительно-крепкий. Но кто его знает! Покрасоваться всякий может, ты покажи на деле.
Так размышлял Генри, понимая, что в случае неуспеха окажется на траве, с виду — жидкой и неприветливой. Он так и видел, что лежит бездыханный, словно человек из стихов Лонгфелло под названием «Excelsior».
Он взвешивал «за» и «против», когда услышал женский голос:
— Дверь закрыта. Он здесь. Взломайте ее, Чарльз!
В конце концов лежать бездыханным на траве — еще не самое худшее. Генри перекинул ногу через балконные перила и коснулся ею плюща.
Одновременно с этим Типтон, пробежав мимо стоявших в коридоре, юркнул к себе, словно кролик — в норку.
IIIРадостно хрюкнув, Типтон опустился в кресло. Сторонний наблюдатель заметил бы, что под пиджаком у него слева — какая-то штука, вроде большой шишки.
Когда Генри Листер, узнав все, что нужно, о Чарльзах, Томасах и револьверах, вышел на балкон и начал разглядывать плющ, Типтон покинул комнату Галахада, осторожно, словно кабан, который еще не загнан, но хотел бы не привлекать лишнего внимания. Он бежал по коридору и заметил уже на втором этаже, что там стоит группа, включавшая леди Гермиону, полковника, дворецкого и лакеев, небезынтересна, но и небезопасна. То, что они глядели на соседнюю дверь, вызвало в нем не любознательность, но благодарность. Они стояли спиной к нему.
Теперь, в безопасности, он вынул фляжку, нежно на нее посмотрел и сделал пробный глоток. Кабана он еще напоминал, но не загнанного, а прибывшего на источники вод. Он облизнул губы.
Благосклонность переполняла его. Он был рад, что предоставил концессию Фредди, истинному брату (не змию). Почему, в сущности, нельзя подарить сестре какую-то безделушку?
Но избавление от нелепой враждебности, равно как и чувство, что ты обручен с единственной девушкой в мире, еще не подвигли бы его на кражу фляжки. Была и третья причина: он знал, что долина сени смертной — позади. Сам Э. Дж. Мергатройд с чистой совестью сказал бы: «Здоров».
Вы смотрите: да, он хлебнул для смелости и увидел свинью. Но какую? Настоящую. ЕЕ видели все. Будь там Э. Дж. М., и он бы увидел, а к тому же — с удивлением узнал бы, что нет никаких лиц. Впервые за время испытания Типтон выпил — а лица нет.
Что это значит? Поворот. Чистый воздух сделал свое дело. Он здоров и может пить сколько душе угодно.
Собираясь продолжить, он заметил краем глаза что-то странное и посмотрел получше. Лицо он недооценил. Что его раньше задержало, трудно сказать, наверное — дела; но, решив, что оно отстанет, Типтон ошибся.
Оно прижалось к стеклу и пристально на него глядело, словно хотело что-то сказать.
IVГлядело оно потому, что Типтон в окне был для него тем, чем был парус для Робинзона. Сказать же оно хотело, что не прочь войти.
Когда ты лезешь по плющу к трубе, может случиться, что, увидев трубу вблизи, ты в ней разочаруешься. Генри усомнился в ней, подобно тому, как прежде сомневался в плюще.
Поэтому, увидев Типтона, он изменил весь свой план. В приятном обитателе замка он сразу признал длинного и пугливого обитателя рододендронов, но понадеялся, что в особых обстоятельствах он переборет свой страх. По-видимому, он застенчив, чурается незнакомых, но если речь идет о жизни и смерти — великодушен и прост.
Тем самым он может впустить его и дать скромное прибежище — скажем, под кроватью, — пока пыл погони не угаснет в сердцах загадочного Чарльза, таинственного Томаса, неопознанного типа с револьвером, а главное — леди Гермионы. Ни мешать, ни навязывать знакомство он, Листер, не станет. Если хочет, пусть не здоровается и впредь.
Все это нелегко сообщить через закрытое окно, а потому, для начала, Генри приложил к стеклу губы и сказал: «Эй!»
Именно это междометие ввергло Типтона во тьму и мрак, напомнив ему о недавней встрече. Ладно, пускай эти лица молчат, если иначе нельзя, но издавать звуки — нет, это слишком! Он взглянул на Генри именно тем взором, каким глядел на мучителей святой Себастьян.
Листер же чувствовал то, что чувствует осажденный гарнизон, когда морская пехота США прибудет — и уйдет, повернувшись на пятках. Неохотно ухватившись за трубу, он стал спускаться, размышляя о том, что никогда больше не понадеется на длинных, тощих типов. «Чем толще, тем лучше», — думал он, осторожно спускаясь по трубе.
Труба не подкачала. Казалось бы, что ей стоит подшутить, отделившись от стены, и отфутболить его, словно летучую звезду? Но нет, она не колыхнулась. Генри понемногу ободрился и даже возвысился духом. Да, Пруденс он не застал, зато его не застали невидимый Томас, неведомый Чарльз, тип с револьвером, а главное — леди Гермиона. Наверное, они очень глупо себя чувствуют.
Дух вознесся выше всего, когда он тронул ногой твердую землю. Но ненадолго. Острый запах свинарника хлынул на него, и кто-то сказал высоким голосом:
— Уо уы ууу уеуеуе?
VГолос принадлежал немолодому и невысокому человеку в вельветовых штанах. Ему было лет сто, а может — восемьдесят, но беды и заботы рано его состарили. Для Генри он был незнакомцем, а вот леди Гермиона сразу бы узнала в нем свинаря. Да, это у него не было нёба. Не всем же их иметь, в конце концов.
Однако, если вы слезаете по трубе, лучше, чтобы у стоящих внизу оно было. Легче понять друг друга. Генри Листер не понял Эдвина Потта.
Тем самым он не ответил, а свинарь, приняв на себя всю тяжесть диалога, сказал: «Уауа уа, уа?», имея в виду: «Поймал вас, а?». Генри, не ответив снова, попытался его обойти, словно корабль, обходящий буек.
Однако Эдвин Потт, сказавши: «Поймал вас, а?», поступил соответственно, то есть схватил беглеца за пиджак. Тот попытался вырваться — и не смог.
Когда-то мы сказали, что Генри храбр и силен. Это правда. Повстречайся он с бешеным быком, он бы знал, что делать. Но перед ним, одной ногой в могиле, стояло жалкое существо, с которым возможны только рыцарство и милость. Порекомендовать ему хорошую микстуру — да, пожалуйста. Дать ему в зубы — вот это нет.
