Франс Силланпяя - Люди в летней ночи
Тихо, по-воровски, он и устремился туда, шмыгнув за угол, будто боялся, что кто-то пустится за ним следом; он вышел на ведущую в гору тропинку и зашагал по ней куда-то прочь, а на лице его было выражение как бы экзальтированного страдания.
27Ночь проходила, и хозяин Телиранты ждал домой хозяйку, жену свою. Он ничуть не сердился, но не мог и уснуть, даже и не ложился. Он был уверен, что сего женой ничего особенного случиться не могло, задержало ее, вероятно, что-то от нее не зависящее. Но для того, чтобы помочь корове, так много времени потребоваться не могло. Хозяин расхаживал в ожидании. Разочек он даже подумал, что такое ожидание имеет свою привлекательность, если оно случается столь редко; ведь обычно ждать не требуется, разве что только когда уже лежишь сам в постели, — скоро ли жена закончит вечерние дела по хозяйству, прежде чем приблизится к их общей кровати, но и тогда она сперва подходит к окну и, чуть раздвинув занавески, проверяет, что делается во дворе и на той части дороги, которая видна из дома. Уверенное ощущение счастья охватило хозяина Телиранты. Сам он был здоровым, сильным мужчиной, не знавшим в жизни серьезных унижений. Такой же была и его жена — цветущая физически, по натуре уравновешенная, с открытым характером и светлой душой; в глазах мужа она и нынче оставалась все такой же, как двадцать лет назад.
Хозяин ждал, луна стала спускаться.
Телефон зазвонил внезапно. Что это? Небось шалят те, отправившиеся в город.
Но оказалось иное. Из села звонила служанка общинного врача. Она говорила подробно и бестолково, но хозяин Телиранта, и не задавая вопросов, понял, что врач уехал осматривать какого-то мужика, раненного финкой, а может, уже и умершего, там была драка между сплавщиками…
— Ну и что?
— А то, что он нужен еще где-то за озером, в Сюрь… Сюрьямяки… поскольку тамошний хозяин не достал акушерку…
— Я понял. Задержу доктора здесь и доставлю его через озеро в Сюрьямяки.
Хозяин Телиранта приободрился, будто ему предстояло отправиться в путь по какому-то приятному делу. Когда мать, старая хозяйка, появилась на крыльце своей половины и выказала все усиливающуюся озабоченность, сын сказал ей лишь:
— Можете спать спокойно, утром все узнаете.
28Ялмари Сюрьямяки, погоняя уставшую лошадь, как мог, добрался наконец до дома врача. Он не воспользовался звонком на притолоке двери в приемную, а по обычаю, унаследованному от предков, нашел дверь кухни и принялся колотить в нее. Ночь была тихой, поэтому он расслышал какое-то шушуканье в доме, но никакого движения за дверью в ответ на его стук не последовало. Ялмари догадался, в чем дело, — служанка была не одна. Он снова принялся колотить в дверь и добился-таки, что находящиеся внутри перестали шушукаться и наконец шевельнулась занавеска на окне. И сразу же затем в приоткрывшейся двери появилась женщина.
— Доктора нет, он в Маханале, перевязывает раненого ножом. Тот небось уже и мертвый, но он все-таки поехал, раз за ним прислали…
Ялмари становилось все яснее, что усилия его оказываются тщетными, а мучения продолжаются и усиливаются. Он постарался насколько можно лучше объяснить этой служанке, в чем дело и как он сегодня наездился. Голос его почти дрожал — и лошадь, стоявшая тут же, беспокойно всхрапывала.
Но не зря девушка-служанка была родом из этого села, и не зря она уже два года находилась тут в услужении у доктора. Решение ее было ясным и простым.
— Ведь к вам туда надо добираться на лодке от Телиранты?
— Верно, оттуда и нынче, сегодня именно перевозили…
— Я позвоню в Телиранту и попрошу, чтобы там задержали доктора, когда он будет возвращаться, и направили его через озеро к вам… Да-а, так-то оно так, но если ему понадобятся щипцы, так у него их нет с собой… Я могу дать их вам… Только тогда уж вам обязательно надо ехать так, чтобы встретить доктора в любом случае, если он поедет не через Телиранту, чтобы щипцы не остались у вас. Погодите-ка, я сперва позвоню и потом положу щипцы и усыпляющее в саквояж.
Это дело разгорячило служанку, и она заговорила о таких неведомых Ялмари вещах, которые лишь усилили его страх, что с Хильей может случиться что-то ужасное. Ялмари даже стало казаться, будто, стоя здесь и разговаривая с этой женщиной, он тем самым как бы истязает горемычную Хилью — отсюда, на далеком от дома расстоянии.
Служанка скрылась в глубине докторского жилья, и тут же из двери кухни вышли два местных парня невзрачного вида. Они-то и шушукались только что там с этой девушкой, но теперь, услыхав все, о чем тут говорилось, сочли свое положение неловким и ушли. Возможно, отправились проситься в какую-нибудь еще кухню деревни, если им не показалось, что хватит заниматься такими делами. Расстроенный деревенский мужик вызвал у них взрыв смеха, хотя причину его растроенности они знали.
Служанка отсутствовала, по мнению Ялмари, целую вечность, но наконец вернулась, неся небольшой саквояж. Повторяя предостережения, она вручила саквояж удрученному мужчине.
— Хозяин Телиранта обещал перехватить доктора, когда он поедет там мимо. Теперь вам обязательно надо ехать в Телиранту…
И вот уже Ялмари Сюрьямяки опять в дороге — теперь с таинственным саквояжем, который казался ему сгорбившимся на дне повозки привидением. Ялмари казалось, будто ему самому досталось везти и доставить домой судьбу Хильи, его несчастной Хильи. Его угнетало, что какие-то силы гоняют его сегодня всю ночь туда-сюда, а от него ничего не зависит. Еще ловя эту лошадь, он уже предчувствовал что-то подобное — и затем действовал, действовал, только действовал, хотя и знал, что все тщетно. Шла уже вторая половина ночи.
29Салонен и Пуоламяки, сопровождаемые Хейноненом, пошли к Кортсаани звонить лекарю. Кортсаани — пожилые и серьезные по характеру люди — лишились из-за этого сна, столь необходимого им, чтобы набраться сил к начинающемуся с утра сенокосу.
Нокиа все еще оставался в том, похожем на экстаз, состоянии, в которое он впал, поняв, что совершил убийство. Примитивный Пуоламяки, вышагивая рядом с ним, время от времени поглядывал на него, но уже не с восхищением, а как-то иначе… В этом юном товарище по работе на сплаве было теперь и для него, лучшего друга, что-то пугающее. Глаза Нокии сверкали как-то по-особенному, и говорил он дергаясь, а иногда принимался тихо, себе под нос, напевать, но и в этом тихом пении звучали угроза и умысел.
— Если я убил мужика, такая, значит, жестокая моя судьба. Была ли благословенна Богом та вода струй Нокии, которой мать моя однажды омыла этого бесшабашного сына своего… Но ты, Матти, и сам видел, что сначала он ко мне задирался, так что и виноват в этом он, а не я… И не допер старшой, черт его побери, сразу отправить за доктором… Словно он что-то из себя представляет, ублюдок однорукий… Лекарь должен приехать, уж этот парень его привезет… Ох, мамочка-золотко, сын твой, тобой рожденный…
И завершало все это усердное бормотание: «Рабом этого мира, терпеть нужду. В определенных местах он визгливо подвывал.
— Видал ли ты, Матти, когда-нибудь, чтобы мужик так упал от удара финкой?
— Нет, чтобы так чисто упал, я-то не видывал, но однажды я видел, как хозяин из Ваттинена ударил вот сюда, в левое предплечье, какого-то незваного гостя, и у того была лишь длинная царапина, а крови натекло, словно бычку горло перерезали, незваный гость стал мертвецки бледным, а лекарь сказал, что если бы кровь текла еще минут десять, то его помощь больше не потребовалась бы. Бешеный был мужик этот Ваттинен — однажды еще…
— Плевать мне на твоего Ваттинена и его дела… Теперь пойдем будить Кортсаани. Эй, хозяин, есть ли кто дома? Человекоубийца пришел! (Эти слова потом приводились в суде, и ленсман сильно нажимал на них.)
У хозяина Кортсаани — низенького и сухощавого — нос был с горбинкой, а волосы всегда старательно расчесаны на пробор. Человек он был старомодный и, несмотря на дальнюю дорогу, чуть ли не каждое воскресенье ездил в церковь. Такой же была и жена его. В их доме и днем-то покой нарушался редко. Из одного времени года в другое, из года в год они могли спокойно поддерживать связь с землей и небом и со всем, связанным с ними, с тем, в чем, по их понятиям, были перемешаны справедливым образом суровость и душевная теплота грубость и нежность, — все то, что составляло для них знакомое еще с туманных детских лет понятие — Бог, хотя сами они об этом так никогда не рассуждали.
— Убийце сюда хода нет, — сказал хозяин пытавшимся войти мужчинам. Он умел настоять на своем, хотя и был старым и сухощавым. Сам он никогда не обивал ничьих порогов.
— Но мы-то, хозяин, войдем, дело уж точно подлежит волостным властям. Перво-наперво нам нужен телефон, затем лошадь, чтобы лекаря привезти, — говоря это, Нокиа пытался пройти в дом мимо хозяина, но тот, не раздумывая, схватил парня за грудки и, тяжело дыша от натуги, сказал немного визгливым, старческим голосом:
