Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы
Каждый из названных художников давал свой ответ на эти вопросы, и ответы их были разными в зависимости от эпохи и взглядов каждого из них. Однако их произведения прославились не столько ответами, сколько прежде всего остротой поставленных там вопросов, не потерявших своей актуальности и сегодня. В своем видении мира Чосер в «Рассказе Рыцаря», пожалуй, стоит ближе всего к Шекспиру, поскольку его языческие герои, как и Лир, не знают утешения верой. Правда, накануне решительного поединка и Паламон, и Арсита, и Эмилия обращаются с молитвой к языческим божествам. Но сами эти божества в сравнении со стилизованными в духе античности богами Боккаччо у более средневекового Чосера ассоциируются скорее с соответствующими им планетами и их астрологическим влиянием на судьбы людей.1655 В любом случае, все эти божества явно враждебны человеку.
О такой враждебности свидетельствуют росписи на стенах молелен, встроенных в здание арены, которую специально соорудили для поединка за руку Эмилии по распоряжению Тезея.
В Венериной божнице по стенам
Ты увидал бы жалостные лики:
Разбитый Сон, и Хладный Вздох, и Крики,
Святые слезы, скорбный вопль Тоски
И огненных Желаний языки,
Что слуг любви до смерти опаляют,
И Клятвы те, что их союз скрепляют.
Здесь изображены и жертвы любовной страсти — Нарцисс и царь Соломон, преданный женой Геракл и свирепый Турн, Медея и Цирцея. Все они «увязли в сетях» Венеры.
Аналогичным образом росписи на стенах молельни в честь «яростного бога» Марса изображают коварные козни Измены, пылающий, подобно раскаленным углям, лик Гнева, Карманную Кражу и бледный Страх, улыбчивого Льстеца с ножом под платьем, горящие конюшни и «подлое убийство на постели».
В молельне в честь девственной охотницы Дианы нарисованы ставшие ее жертвами Каллисто и Актеон; взор же богини «долу обращен», «где в мрачном царстве властвует Плутон». А Сатурн, сильнейший из этих богов, который решает спор между Венерой и Марсом о судьбе рыцарей, так говорит о себе:
Я корабли топлю в волне морской,
Я в темной келье узника сушу,
Я вешаю за шею и душу.
Мне служат распря, грубая расправа,
Крамола, ропот, тайная отрава;
Я мщу, казню, нещадно кровь лия…
Согласно условию Тезея, Эмилия должна стать женой победившего на турнире, и потому Арсита и молится Марсу о победе, получая согласие в ответ на свою просьбу. Паламон же молится Венере об успехе в любви, тоже получая согласие богини. Ошибка Арситы в том, что, сам не понимая этого, он просил о меньшем благе. Это вовсе не значит, что он менее достоин любви героини — просто так распорядился случай, которым и воспользовался Сатурн. Решая спор богов, каждый из которых обещал помочь обратившемуся к нему рыцарю, Сатурн позволяет Арсите добиться победы, но затем, послав фурию, «извергнутую адом», подстраивает его падение с коня и смерть. Перед кончиной, горько сетуя на свою судьбу, Арсита восклицает:
Что жизнь? И почему к ней люди жадны?
Сегодня с милой, завтра в бездне хладной!
Один как перст схожу в могилу я…
Посмертная доля Арситы скрыта от автора-христианина. Ясно, что как язычник, не знающий Христа, герой не может попасть в рай. У Боккаччо душа Арситы вознеслась в восьмую сферу небес. Использовав такой сюжетный ход в «Троиле», Чосер здесь предоставляет решить этот вопрос священникам, утверждая, что не знает, где находится душа героя, поскольку может судить лишь о земных делах, к которым он и возвращается в своем рассказе.
Утешая расстроенного неожиданной гибелью Арситы Тезея, его старый отец Эгей, который «знал всех дел земных круговорот», говорит:
Из жителей могил
Любой на свете хоть немного жил,
И так же всякий, кто на свет рожден,
В свой срок покинуть мир сей принужден.
Что этот свет, как не долина тьмы,
Где, словно странники, блуждаем мы?
Казалось бы, шекспировский Глостер прав. Живущие в жестоком мире, где нет никакой свободы и все твердо регламентировано судьбой, люди для богов подобны мухам в руках мальчишек. Их смерть — для них забава.
Однако на самом деле это вовсе не вся правда, и «этот свет» — не только безрадостная «долина тьмы», где люди бесцельно блуждают туда и сюда (passynge to and fro), подобно странникам, не знающим пути. Этому совершенно явно противоречит предсмертная речь Арситы, в которой он вопреки враждебным обстоятельствам все же делает самостоятельный выбор и тем побеждает судьбу, поднимаясь над ее превратностями. Скорбя о неминуемой кончине, герой находит в себе силы помириться с Паламоном и предлагает Эмилии, коль на то будет ее воля, вступить с ним в брак, ибо он «любви достоин». Так жизненные испытания, смягчив сердце Арситы, вернули его к истинным рыцарским ценностям с их идеалом бескорыстного благородства, подлинной справедливости и самозабвенного служения ближним. Именно в этом преодолении себя и есть настоящая рыцарская победа героя, о котором неподдельно скорбят все действующие лица поэмы.
В своем финальном монологе Тезей пытается дать философское объяснение событиям рассказа, вновь обращаясь к Боэцию. Вторя римскому философу, Тезей говорит о мудром и справедливом правителе мира — Великом Перводвигателе небесном (The Firste Moevere of the cause above), который, укротив хаос, установил порядок во вселенной и связал все ее элементы благой цепью любви. Боэций так рассказал об этом:
Связью единой скрепляет
Все лишь любовь в этом мире,
Правит землею и морем,
И даже небом высоким.1656
Чосер же, оттолкнувшись от «Утешения философией», вложил в уста Тезея следующие слова:
Великий Перводвигатель небесный,
Создав впервые цепь любви прелестной
С высокой целью, с действием благим,
Причину знал и смысл делам своим:
Любви прелестной цепью он сковал
Персть, воздух и огонь и моря вал,
Чтобы вовек не разошлись они.
Переосмысленное на христианский лад и связанное с Богом-Троицей это учение Боэция было хорошо известно всем образованным современникам Чосера. Практически все средневековые мыслители именно так трактовали этот отрывок Боэция. А незадолго до Чосера к нему обратился и сам Данте, писавший о Фортуне, которая «держит счастье всех племен» «в когтях своих победных»:
Тот, чья премудрость правит изначала,
Воздвигнув тверди, создал им вождей,
Чтоб каждой части часть своя сияла,
Распространяя ровный свет своих лучей.
Мирской же блеск Он предал в полновластье
Правительнице судеб, чтобы ей
Перемещать, в свой час, пустое счастье
Из рода в род и из краев в края,
В том смертной воле возбранив участье.
(Ад, VII, 73-81, перевод М.Л. Лозинского)
Чосер, внимательно изучивший текст «Божественной Комедии», разумеется, знал и учитывал подобное толкование. Однако герои-язычники его поэмы видят христианские истины в лучшем случае лишь сквозь «тусклое стекло». Соответственно Тезей отождествляет Великий Перводвигатель с властелином языческих богов Юпитером, превращая его в некого тирана, чьей «воле все подвластно», и при этом существенно искажая мысль Боэция. (Вспомним, что «реальный» Юпитер в поэме — фигура малоэффективная, он даже не смог примирить Венеру и Марса.) По сути дела, Тезей в своем монологе уравнивает Юпитера с Фортуной, правительницей судеб, перемещающей «пустое счастье из рода в род», совершенно не учитывая роли божественного Провидения как блага, к которому, по учению Боэция, и следует стремиться человеку. Если Боэций учил преодолевать судьбу как цепь случайностей, стремясь к добру и делая самостоятельный выбор, как и поступил Арсита, то Тезей предлагает лишь подчиниться велениям судьбы, «чтоб из нужды нам сделать добродетель». Причем возникшая «из нужды добродетель» имеет для Тезея еще и политическую выгоду — ведь брак Паламона и Эмилии покончит с враждой между Афинами и Фивами.
Однако, на наш взгляд, все-таки вряд ли стоит делать из Тезея этакого макиавеллиста, родившегося задолго до Макиавелли.1657 Даже если допустить некоторую ироническую дистанцию между Чосером и порой непоследовательно ведущим себя Тезеем, все же нужно учитывать весь контекст поэмы в целом, где с самого начала хаос противостоит порядку, и, выражаясь словами Боэция, «Только любовь и способна / Смертных в союзе сплотить всех».1658 Ведь согласно учению римского философа, благая цепь любви связывала не только землю и море, и высокое небо, но и гражданские институты, устанавливая гармоническую связь между государствами, не говоря уже о брачном союзе отдельных смертных. О торжестве такой любви и ратует Тезей. Потому в финале поэмы хаос смерти, унесший Арситу, неминуемо побеждает возрождающая новую жизнь любовь Паламона и Эмилии, которым отныне предстоит век взаимного безмятежного счастья. Именно так первые читатели Чосера и воспринимали волю всеблагого Бога, обращающую все ко благу и действующую, хоть и в скрытой форме, и в языческой древности. Как писал Боэций,
