Джослин Брук - Знак обнаженного меча
Однако обнаружить его без провожатого, темным ноябрьским вечером, оказалось не так легко, как Рейнард предполагал. Он сошел с автобуса там, где, по его мнению, был поворот на Римский Лагерь, но не успел отойти далеко, как понял, что дорога не та. Вернувшись к шоссе, он прошел дальше, до другого поворота. Этот путь, похоже, был правильным, однако Рейнард все еще сомневался: прежде он всегда приезжал к «лагерю» в машине Роя и почти не обращал внимания на ориентиры. Он, правда, приходил сюда и до знакомства с Роем, но это было много месяцев назад и, естественно, в дневное время.
За ближним полем он вдруг увидел нечто напоминающее группу ниссеновских бараков и, не без риска сбиться с пути, устремился к цели напрямик, по отходящей от дороги тропинке. Бараки, однако, оказались до странности труднодостижимыми; с тех пор как он свернул с шоссе, сумерки сгустились почти до темноты, и над холмами стал подниматься легкий туман. Он шел оступаясь, обдирая голени о сломанную изгородь и спотыкаясь о кроличьи норы и незаметные пряди колючей проволоки. Вскоре он добрался до того, что посчитал бараками; к его разочарованию, строения оказались кучкой сараев вокруг небольшой фермы. Свет в доме не горел; однако, когда Рейнард проходил мимо, раздался яростный собачий лай и в одном из сараев захлопала крыльями и расшумелась домашняя птица.
Обойдя ферму, он очутился на более открытом месте и внезапно, к своей радости, почти с уверенностью узнал плато, окружающее Римский Лагерь. Он вообразил, что может даже разглядеть смутные очертания земляных укреплений и насыпей, и заспешил вперед, но ниссеновских бараков, похоже, нигде не было и следа. Он остановился, чтобы сориентироваться, потом двинулся вокруг края плато, не выпуская из вида центральную возвышенность. Так, подумалось ему, он неизбежно выйдет к баракам, если они там есть, — и через пять минут ходьбы его настойчивость была вознаграждена.
Группа бараков стояла слегка в низине — это, несомненно, и делало их почти невидимыми даже с близкого расстояния. Окно в одном из них слабо светилось; сердце у Рейнарда заколотилось от внезапной надежды — он поспешил вперед и, осторожно ступая по неровной земле, приблизился к темной, скученной массе строений. После мгновенной задержки он определил, из какого барака пробивается тусклый свет, и, решительно прошагав ко входу, толкнул дверь и вошел внутрь.
Поначалу он испытал горькое разочарование. Слабый свет одинокой свечи мерцал во мраке, делая очевидным тот факт, что барак был практически пуст. Канаты, брусья и «конь» исчезли; ничто внешне не напоминало о «гимнастическом зале», и можно было, в сущности, подумать, что сюда никто не заглядывал уже много месяцев.
За мерцающим пламенем свечи Рейнард едва смог различить нечто вроде кучи старых мешков и соломы; и пока он стоял в дверном проеме, жадно вглядываясь в сумрак, его неожиданно вспугнул звук человеческого голоса:
— Ты кто?
Слова прозвучали резко, с нотой угрозы: исходили они, по-видимому, из темной бесформенной груды за свечой. Рейнард шагнул вперед и увидел фигуру мужчины, сидящего, подавшись вперед, на груде мешков. У него было грубое небритое лицо; рваная, грязная рубашка распахнулась на груди, открывая черную волосяную поросль; блестящие пронзительные глаза уставились на Рейнарда с настороженной враждебностью.
— Ты кто? Чё те надо? — повторил он.
— Простите, — нервно отозвался Рейнард. — Я искал — я думал…
— Ща, кого тебе искать-то? — грубо прервал мужчина. — Нету тут никого, я один, и компанейщиков мне не надобно, понял?
— Я искал зал, — с запинкой проговорил Рейнард, понимая, как нелепо должны звучать его слова.
— Сказал? Чевой-то ты сказал? — грубо отозвался мужчина.
— Спортзал я ищу, тренировочный центр. Я здесь был пару недель назад, в этом бараке войска обучение проводили. Я подумал — мне показалось…
Явно посчитав Рейнарда каким-то безобидным полудурком, мужчина посмотрел уже не столь враждебно.
— Ну, войсков-то тут нынче нету, — сказал он. — Глянь вона, коли хошь. Прям в кондрашку вогнал — я-то думал, ты мусор. Мне-то, слышь, мусора бы и ничё, да тока я — бродяга, завернул сюда прикорнуть, ясно?
— Да, я понял, — прошептал Рейнард до странного безжизненным голосом, еле вслушиваясь в его слова. — Прости, что потревожил.
Внезапно его внимание привлекла вещь, лежащая на полу, рядом со свечой.
— Это твои? — спросил он бродягу и протянул ему для осмотра пару армейских тренировочных шорт.
— Неа, не нашенское. Никак, от солдат осталось. Слышь-ка, приятель, — голос его вдруг зазвучал дружелюбно и уговаривающе, — а у тебя полкроны лишней, часом, не найдется? А то у меня, вот ей-богу, один разнесчастный фартинг.
Рейнард сунул руку в карман и протянул ему полкроны.
— Ох, ну ты прям молодчина — вот спасибо те, кореш. Ты меня выручил будь здоров… Прости уж, помочь я те не могу — ты, видать, не туда притопал… Сам-то ты куда путь держишь?
— Я — никуда, — пробормотал Рейнард. Он вдруг почувствовал огромную усталость, будто перенес долгое и измотавшее ему нервы физическое испытание.
— Ну видок-то у тя, будто ты отмахал порядком, — заметил мужчина. Внезапно он протянул левую руку, чтобы поправить свечу, с которой почем зря капало на пол. Перед напряженным, пристальным взглядом Рейнарда со странной галлюцинаторной отчетливостью предстала голая рука; в нем проснулось внезапное возбуждение, едва он узнал впечатанный в белую кожу рисунок, идентичный тому, который, как ему вспомнилось, он видел у Спайка Мандевилла и некоторых других мужчин в «гимнастическом зале»: сине-красная змея, обвившая обнаженный меч.
— Присел бы ты, что ль, — пробурчал мужчина. — Видок-то у тя больно неважнецкий. Я тут какавы собрался сварганить — дак и те плесну, коли хошь.
Уступив необоримой слабости, Рейнард опустился на груду мешков. Мужчина встал и принялся готовить ужин. Должно быть, Рейнард задремал, потому что, когда он снова очнулся, его знакомец протягивал ему кружку с дымящимся какао.
— Держи-ка, кореш, — сказал он с грубоватым добродушием.
Рейнард его поблагодарил: голос ослаб, говорить удавалось только шепотом.
— Да ну, друган, ты ж мне подсобил, а я таких делов не забываю. Видок-то у тя больно чудной — чевой ты такое говорил там про спортзалы да про войска? Тя послушать — дак прям чудные дела — я уж думал, ты с приветом, чесслово.
Выпив какао, Рейнард почувствовал, как к нему разом вернулись силы. Им овладело странное ощущение благополучия: сидя на груде мешков и хлама, в обезлюдевшем остове «гимнастического зала», за компанию с бродягой, он впервые за последнее время испытывал такое довольство и покой.
— А кого-ты искал-то? — с любопытством повторил мужчина: его неухоженное, но не отталкивающее лицо, склонившееся над Рейнардом в тусклом свете, выглядело испытующим, однако же добродушным. Рейнард испытал внезапный порыв довериться бродяге. Вреда в этом не было; да и его знакомец (меченый изображением, которое, как уверился Рейнард, было отличительным знаком учебного батальона), вероятно, мог и сам кое-что знать об условиях записи или даже о местонахождении Роя.
Сбивчиво, с многократными остановками и повторами, он начал излагать свою историю; он понимал, что она, должно быть, звучит как бред сумасшедшего. Однако, усвоив основные детали, бродяга, похоже, счел ее понятной и вразумительной. Обретя уверенность, Рейнард рассказал ему о своей болезни («То-то я подумал, видок у тя неважнецкий»), об исчезновении Роя и о приближающемся дне записи.
— Первого декабря, говоришь? — эхом откликнулся мужчина. — Э, кореш, по мне, дак бросил бы ты это дело. Они и меня заполучить хотели, да я уж шесть годков отвоевался — в Африке, в Италии, в Германии и черт — те где, — так что с меня довольно. Мне и на гражданке-то не худо, хоть бы и шляться, как щас — работенка-то есть, для охочих, а мне впрягаться пока не к спеху… Слышь, кореш, коли те податься-то некуда, можешь хоть тут ночлежить — на двоих-то нам места хватит.
Рейнард представил себе, как будет шагать в потемках к шоссе, возвращаться в Глэмбер и долго ехать домой в Прайорсхолт, — предложение бродяги казалось необычайно заманчивым. На него мертвым грузом навалилась усталость: даже поднять руку и посмотреть на часы казалось непомерным усилием.
— Ну дак чё? — повторил его странный хозяин.
— Ладно, — слабо согласился Рейнард. — Я останусь.
— О'кей — вместе-то оно теплее будет, — радушно пообещал бродяга. Мешки и солому переложили заново; Рейнард снял пальто и галстук, и, загасив свечу, мужчины улеглись бок о бок.
Какое-то время они бессвязно переговаривались, обмениваясь короткими фразами: Рейнард снова сонно поинтересовался насчет записи, в робкой надежде, что его знакомец, быть может, все же сообщит ему нужную информацию. Однако бродяга, похоже, ничего не знал ни о призывном пункте, ни о процедуре записи. Мало-помалу мысли Рейнарда перетекли в сновидения: он снова брел, спотыкаясь, по темнеющим лугам в поисках барака; снова толкал дверь и видел одинокую свечу и неясную фигуру за ней — но на сей раз окликнувшим его мужчиной был не бродяга, а Спайк Мандевилл, боксер… Потом ему снилось, что он вернулся домой и обнаружил мать на кухне; она сидела к нему спиной, и он не сразу смог привлечь ее внимание. Когда же, наконец, ему это удалось и она к нему обернулась, он с ужасом увидел, что лицо ее обезображено какой-то отвратительной болезнью… Он проснулся в испарине, со странным чувством морального падения, осязая лежащее рядом тяжелое тело и теплое дыхание бродяги на своем незащищенном лице.
