Висенте Бласко - Рассказы - 1
Вечеромъ онъ снова увидлъ его на улиц. Онъ былъ уже не одинъ. Онъ шелъ подъ руку съ Луной, одтой въ черное. Она прижималась къ нему, какъ будто уже была его женой и оба шли съ непринужденностью жениха и невсты. Она не видла Агирре, или не хотла его видть. Проходя мимо него, она повернула голову къ своему спутнику, длая видъ, что говоритъ съ нимъ съ большимъ воодушевленіемъ.
Друзья Агирре, образовавшіе кругъ на тротуар передъ Биржей, смялись при вид этой встрчи съ легкомысліемъ людей, признающихъ любовь только какъ времяпрепровожденіе.
— Эхэ! — сказалъ одинъ изъ нихъ испанцу — у васъ отбили даму. Еврей отбилъ ее. Понятное дло! Они женятся только на своихъ, особенно, если у двушки есть деньги.
Агирре провелъ ночь безъ сна, строя въ темнот самые жестокіе планы мести. Въ другой стран онъ зналъ бы, что ему длать:- онъ оскорбилъ бы еврея, далъ бы ему пощечину, дрался бы на дуэли, убилъ бы его, а если бы онъ не принялъ его вызова, преслдовалъ бы его, пока онъ не уступитъ ему дорогу. Но здсь онъ жилъ въ другомъ мір, въ стран, не знавшей рыцарскихъ обычаевъ древнихъ народовъ.
Вызовъ на дуэль вызвалъ бы смхъ, какъ нчто экстравагантное и смшное. Онъ можетъ напасть на него на улиц, унизить его, убить его, если тотъ вздумаетъ защищаться, но — увы! — англійская юстиція не считается съ любовью, не признаетъ существованія преступленій, совершенныхъ въ порыв страсти.
Тамъ наверху, на середин горы, въ развалинахъ дворца маврскихъ королей Гибралтара, онъ видлъ темницу, переполненную людьми всхъ національностей, преимущественно испанцами, осужденными на пожизненное заключеніе за то, что они подъ вліяніемъ любви или ревности нанесли ударъ ножомъ, какъ свободно поступаютъ люди на разстояніи всего нсколькихъ метровъ, по ту сторону границы.
Кнутъ хлесталъ на законномъ основаніи. Люди истощались и умирали, вращая маховое колесо насосовъ. Съ холодной методической жестокостью, въ тысячу разъ худшей, чмъ страстное варварство инквизиціи, истребляли людей, питая ихъ лишь настолько, чтобы они могли продолжать свою жизнь, представлявшую одну пытку.
Нтъ, здсь былъ другой міръ, гд его ревность и бшенство были не у мста. Но ужели онъ потеряетъ Луну безъ крика протеста, безъ вспышки мужественнаго возмущенія? Теперь, когда его разъединили съ ней, онъ въ первый разъ понялъ всю важность своей любви, начавшейся отъ нечего длать, изъ жажды чего-нибудь необычайнаго, а теперь грозившей перевернуть всю его жизнь. Что длать?
Вспоминались ему слова одного изъ гибралтарцевъ, которые сопровождали его во время его прогулокъ по Королевской улиц, представлявшаго странную смсь андалузской насмшливости и англійской флегматичности.
— Поврьте, другь, это дло великаго раввина и всей синагоги. Вы шокировали ихъ. Весь свтъ видлъ, какъ вы открыто устраивали свиданія у окна. Вы не знаете, какое вліяніе имютъ эти сеньоры! Они вторгаются въ дома своихъ прихожанъ, направляютъ ихъ, повелваютъ ими и никго не можетъ имъ противостоять.
Слдующій день Агирре провелъ на улиц или гуляя около дома Абоабовъ, или неподвижно стоя въ дверяхъ отеля, не упуская изъ виду дверь квартиры Луны.
Быть можетъ она выйдетъ?
Посл вчерашней встрчи, она, вроятно, забыла свой прежній страхъ. Имъ надо было поговорить. Три мсяца онъ сидитъ въ Гибралтар, забываетъ о своей карьер, рискуетъ ее испортить, злоупотребляетъ вліяніемъ свохъ родственниковъ! А теперь хочетъ разстаться съ этой женщиной, не обмнявшись прощальнымъ словомъ, не узнавъ, чмъ вызвано такое неожиданное превращеніе!
Поздно вечеромъ Агирре вдругъ почувствовалъ трепетъ волненія, въ род той дрожи, которую испыталъ въ контор мнялъ, узнавъ, кто такой вернувшійся изъ Америки еврей. Изъ дома Абоабовъ вышла женщина, одтая въ черное, Луна, такая же, какой онъ ее видлъ предыдущимъ днемъ.
Она немного повернула голову и Агирре угадалъ, что она замтила его, что и раньше она видла его, спрятанная за жалюзи. Она ускорила свой шагъ, не поворачивая головы, а Агирре послдовалъ за ней на извстномъ разстояніипо тротуару, задерживая группы испанскихъ рабочихъ, которые спшили изъ арсенала въ деревню Ла Линеа, прежде чмъ раздастся вечерній сигналъ и крпость запрется.
Такъ шли они одинъ за другимъ по Королевской улиц. Дойдя до Биржи, Луна пошла по Church Street (Церковной улиц), напротивъ католическаго собора. Здсь было меньше толкотни и рже были магазины. Только на углу переулковъ стояли небольшія группы, болтая посл трудового дня. Агирре ускорилъ свой шагъ, чтобы догнать Луну, а она, словно угадавъ его намренія, пошла медленне. Дойдя до задняго фасада протестантской церкви, онъ догналъ ее на расширеніи улицы, носившемъ названіе Gatedral Square (Соборнаго сквера).
— Луна! Луна!
Она повернула лицо, чтобы взглянуть на него и оба инстинктивно отошли вглубь площадки, избгая улицу, и остановились у мавританскихъ аркадъ протестантскаго собора, краски котораго начинали блднть и таять въ сумрак ночи. Прежде чмъ они могли заговорить, ихъ окутала нжная мелодія музыки, доносившаяся, казалось, издали, прерывистые баюкающіе звуки органа, голоса двушекъ и дтей, пвшихъ по-англійски славу Господу, щебеча, какъ птички.
Агирре не зналъ, что сказать. Вс его гнвныя слова были забыты. Ему хотлось плакать, опуститься на колни, попросить о чемъ — нибудь того Бога, кто бы Онъ ни былъ, который находился по ту сторону стнъ, былъ убаюканъ гимномъ мистическихъ птичекъ, этихъ двственныхъ, дышавшихъ врой голосовъ.
— Луна! Луна!
Ничего другого онъ не могъ произнести.
Еврейка боле сильная, мене чувствовавшая эту музыку, которая была не ея музыкой, заговорила съ нимъ тихо и быстро. Она вышла только для того, чтобы повидаться съ нимъ. Она хочетъ поговорить съ нимъ, проститься. Они встрчаются въ послдній разъ.
Агирре слушалъ ее, какъ слдуетъ не понимая смысла ея словъ. Все его вниманіе было сосредоточено въ глазахъ, словно т пять дней, когда они не видались, были равносильны длинному путешествію и онъ ищетъ теперь въ лиц Луны слдовъ, оставленныхъ временемъ. Та ли она самая? Да. Это она! Только губы отъ волненія немного посинли. Она щурила глаза, какъ будто слова стоютъ ей ужасныхъ усилій, словно каждымъ изъ нихъ отрывается что-то отъ ея мозга. Сжимаясь, ея вки обнаруживали легкія складки, казавшіяся знаками утомленія, недавняго плача, внезапно наступившей старости.
Испанецъ смогъ, наконецъ, понять ея слова.
Но ужели она говоритъ правду? Разстаться! Зачмъ? Зачмъ? Онъ простиралъ къ ней руки, охваченный страстью, но она еще больше поблднла, въ испуг отступила, и глаза ея расширились отъ страха.
Они не могутъ больше любить другъ друга. На прошлое онъ долженъ смотрть, какъ на прекрасный сонъ — быть можетъ лучшій во всей его жизни… Но теперь насталъ моментъ, когда надо проснуться.
Она выходитъ замужъ, исполнитъ свой долгъ передъ своей семьей и своимъ народомъ. Все прошлое было безуміемъ, дтской мечтой ея экзальтированнаго и романтическаго характера. Мудрые люди ея народа открыли ей глаза на великую опасность такого легкомыслія. Она должна покориться своей судьб, послдовать примру матери, примру всхъ женщинъ ея крови. Завтра она отправится съ своимъ женихомъ Исаакомъ Нуньесъ въ Танхеръ… Онъ самъ и его родственники посовтовали ей свидться съ испанцемъ, чтобы покончить со всмъ, положить конецъ двусмысленному положенію, которое могло повредить репутаціи хорошаго коммерсанта и нарушить покой миролюбиваго человка. Они обвнчаются въ Танхер, гд живетъ семья жениха. Быть можетъ они тамъ останутся, быть можетъ отправятся въ Америку продолжать дла. Во всякомъ случа ея любовь, ея милое приключеніе, ея божественный сонъ кончились навсегда.
— Навсегда! — пробормоталъ Луисъ глухимъ голосомъ. — Скажи еще разъ. Я слышу, какъ твои уста произносятъ это слово и не врю. Повтори. Я хочу убдиться.
Голосъ его звучалъ умоляюще, но его скрученные пальцы, его угрожающій взглядъ пугали Луну. Она широко — широко раскрыла глаза и сжала губы, словно сдерживая вздохъ. Казалось, въ темнот еврейка постарла.
Огненная птица сумерокъ пронеслась по воздуху на своихъ красныхъ крыльяхъ и отъ грома задрожали земля и дома.
Вечерній сигналъ!
Опечаленный Агирре увидлъ въ воображеніи высокую черную стну, кружащихся чаекъ, ревущее, покрытое пной море, вечерній полумракъ, похожій на тотъ, который окружалъ ихъ теперь.
— Ты помнишь, Луна? Помнишь?
Въ сосдней улиц раздались барабанная дробь, щебетаніе флейтъ и глухой щумъ большого барабана. Этотъ воинственный шумъ покрывалъ мистическое пніе, проникавшее, казалось, сквозь стны храма. To была вечерняя зоря, передъ закрытіемъ воротъ крпости. Одтые въ желто-срые мундиры, солдаты шли въ тактъ своихъ инструментовъ, а надъ полотняными касками размахивалъ руками атлетъ, оглушавшій улицу ударами по барабанной кож.
Молодые люди ждали, пока пройдетъ шумный отрядъ. И по мр того, какъ онъ удалялся, до ихъ слуха изъ храма снова постепенно стала доходить мелодія небеснаго хора.
