Николай Чебаевский - Если любишь
— Проворонишь ты девку… А девка — не скоро другую такую найдешь. Тихая, послушная, работящая. И родители наши же, значится, всяко подходящи друг другу… Но, видишь, не хочет она по законному-то. Слыхал, сколь уж раз я удочку закидывал — только похохатывает! А ты чего гляделками-то хлопаешь? Притиснул бы ее, помял как следует — сразу бы сговорчивее стала. Крик подымет — не страшно, никто не услышит. А и услышит, какой с тебя спрос?.. Тебе все можно…
Старик наставлял сына сердито, требовательно. И Леха, кажется, чего-то понимал. Он гыкал, похохатывал…
Ланя стояла ни жива ни мертва… Опомнившись, она тихонько отошла подальше, заплакала от обиды и беспомощности.
Как ей было спастись? Если бы она умела плавать!.. Кинулась бы сейчас в воду и живо была бы на том берегу. Но она совсем не умела держаться на воде. А Черный и близко ее не подпускает к перешейку. Может быть его постепенно приучать, подкармливать незаметно от Евсея и Лехи. Только когда же она его приучит! В полном смятении, так и не придумав, как можно спастись, Ланя вернулась на заимку.
Когда голодные, злые Евсей с Алехой пришли вечером домой, стали спрашивать, почему не принесла им обед, она объяснила, что несла его, да вдруг почувствовала себя худо и вернулась. И так как щеки у нее пылали, всю ее трясло от страха, будто в ознобе, Евсей поверил, что она и вправду занедужила.
— Ничего, оздоровеешь. Может, за ночь отоспишься, а нет — завтра, так и быть, не ходи с нами, отдохни, — сказал он, подобрев.
Ланя обрадовалась: впереди у нее был, значит, еще один относительно безопасный день. И возможно, ей все-таки удастся немного приучить Черного. Сегодня она уже бросала ему куски хлеба, обмакнутые в молоко. И он хотя и рычал, но съел их.
Послезавтра, в случае чего, еще можно притвориться больной, остаться на заимке. И если Черный немного подобреет, она уж как-нибудь прокрадется мимо него, сбежит отсюда.
Ночью Ланя, по обыкновению, спала на чердаке. Дверку заложила за скобу палкой, палку примотала кушаком и положила возле себя кирпич от трубы. Однако ночь прошла благополучно.
Утром она, конечно, сказала, что ей хуже, чем вчера, осталась опять со старухой. Снова подкармливала Черного. Как будто он стал подобрее…
Потом пришли обедать Евсей с Лехой. Тут-то и подкатил нежданно-негаданно Максим!
Нет, не могла, ни за что не призналась бы ему Ланя, что она боится. Она даже не знала, не думала, что вообще ему скажет. Одно понимала: пришло спасение!
Если бы они отошли в сторонку, девушка, конечно, так или иначе поведала бы парню о своих страхах, попросила выручки. Но Евсей уцепился за нее, как коршун.
— Нечего, нечего тебе с ним разговаривать!.. — И попытался втолкнуть ее в избу.
Ланя вырвалась, бросилась к Максиму.
— Не пойду я за Леху! Утоплюсь, а не пойду.
Евсей попытался снова схватить ее, крикнув сыну, который сидел за столом, испуганно вытаращив глаза:
— Леха, подсобляй!
Но Максим заслонил девушку от рассвирепевшего старика. Сказал негромко, но требовательно:
— Ну-ка, потише! Иначе худо будет.
— Не грози! Сопляк ты еще, чтобы мне грозить!
— Я вам не угрожаю. Суд угрожает.
Услышав слово «суд», старик сразу сник, отступил от Максима, ворча:
— Не пужай! Силком на чужой двор ворвался да еще командует. Невесту у жениха отбирать никому не дозволено. Самого тебя могут за это запросто взгреть.
— А силой замуж брать позволено? — Максим поглядел на старика с гадливостью. И, не дождавшись его ответа, потребовал уже совершенно спокойно: — Уберите собаку!
— Ищо чего! Как прикатил, так и уматывай!
— Уберите, вам говорят! Иначе…
— А чего иначе? Чего ты меня все стращаешь?
— Уберите, слышите! Не забывайте, что на советской земле живете…
Евсей глянул исподлобья на Максима, на Ланю, уже забравшуюся на раму велосипеда, и, бормоча какие-то неясные проклятия, все-таки пошел запирать Черного в баньку.
Через минуту Максим и Ланя свободно ехали по перешейку. Страшный пес рычал взаперти, а взлохмаченный, не менее страшный Евсей стоял у баньки, втянув голову в плечи. Но казался он уже совсем не страшным. Да и чего Лане было теперь бояться, если ее руки лежали на руле велосипеда рядом с сильными руками Максима? Но когда подъехали они к Дымелке, чувство радости у Лани померкло. Она вспомнила о доме. Как-то ее встретят отец с матерью?.. Евсей же кричал, что они согласились отдать ее за Леху. Неужели это правда? Тогда ей несдобровать. К тому же вдруг кто-нибудь увидит, что Максим ее привез.
— Ссади меня, — попросила Ланя расстроенно. — Дальше я пешком…
Если бы Ланя пришла домой сразу, все могло обойтись благополучно. Но она долго просидела в своем огороде, в нескольких метрах от крылечка, на которое у нее не хватало духу взойти. Тем временем в избу проскользнула Аришка и передала отцу, что полчаса назад была в поле и собственными глазами видала, как Максим Орехов вез на велосипеде Ланьку.
— А домой, значится, не явилась? — ехидно поинтересовалась Аришка. — Неужто они прямо под крылышко к фельдшерице забрались?
Отец Лани побагровел.
— Сейчас я схожу, я управлюсь с ней по-своему.
Аришка схватила его за рукав:
— Что ты, в уме али выжил? Фельдшерица же партийная, только шум поднимешь — сразу тебя заарестуют! А может, Ланьки-то там и нет, может, я еще обозналась…
— Пусть только придет домой!
— Ну, дома и есть дома. Тут ты хозяин. — Аришка для заделья попросила опары и тотчас ушла. А отец, накаляясь все больше и больше, стал поджидать, не явится ли дочь. И когда Ланя, под вечер уже, осторожно открыла дверь, он сразу огрел ее ременным бичом.
— С-сука, сбежала с заимки! С кобелем фершалицыным спуталась! Покалечу, убью!!
— Убивайте! — закричала Ланя. — А на заимку я все равно не вернусь, за Леху замуж не пойду!.. Я незаключенная, чтобы меня с собакой караулили.
— Ну, это посмотрим. Еще вприпрыжку побежишь!.. — Размахнуться в доме по-настоящему было негде, и отец ударил Ланю уже рукояткой бича.
— Хоть убейте, не пойду! Я в школу пойду!..
— А-а, опять с тем кобелем…
Не раз доводилось Лане испытывать на себе гнев отца. А теперь и совсем не ждала она пощады, видела, что отец совсем озверел. Матери же не было дома, да если бы и была, все равно она не посмела бы заступиться: отец и ее, случалось, бил смертным боем.
Все это сознавала Ланя, но страх перед возвращением на заимку был сильнее страха перед побоями, страшнее даже самой смерти. И девушка отчаянно твердила:
— Не пойду за Леху, не пойду!.. Я в школу пойду, с Максимом!..
Страшная боль разорвала плечо. Ланю швырнуло к стене, потом от нового удара бросило к окошку. Она стукнулась спиной о раму. Перержавевший шпингалет отскочил, створка распахнулась, и девушка вывалилась в палисадник. К счастью, отец не вдруг сообразил: выскочить ему в окно и продолжать расправу над дочерью или оставить ее пока в покое? Орудовать бичом на улице он все-таки остерегался.
А пока отец соображал да выглядывал в окошко, нет ли вблизи опасного человека, особенно из учителей и колхозного парткома, Ланя вскочила на ноги, перемахнула через прясло[2]. Остальное вышло как-то само собой. Ноги привели ее к Ореховым. Зинаида Гавриловна оказалась дома одна — Максим ушел на речку за водой. Страшный вид девочки — лицо заплакано, волосы растрепаны, кофточка на плече разорвана — яснее всяких слов поведал ей, что произошло у Лани дома. Зинаида Гавриловна ни о чем не стала расспрашивать девушку, по-матерински обняла ее. Потом, когда Ланя немного успокоилась, сказала:
— Орешек сейчас придет. Похозяйничайте тут пока без меня, приготовьте ужин, ладно? А у меня срочный вызов на ферму.
Пошла она — Ланя видела в окно — действительно к ферме. Не заметила девушка, как Зинаида Гавриловна за огородами повернула обратно и вышла к дому Синкиных. Предприняла она этот обходной маневр, чтобы не волновать Ланю. Но выгадала еще и в другом.
Покажись фельдшерица перед окнами — двери наверняка бы закрыли на засов. Стучись не стучись — никто бы не открыл. Синкины поступали таким образом всегда, когда хотели избавиться от чужого глаза, от нежелательных расспросов и неприятных объяснений.
Приход Зинаиды Гавриловны оказался тем неожиданнее, что хозяева были поглощены разбором причин своеволия дочери. Отец гневно доказывал матери: дерзкое непослушание Ланьки вызвано потачками матери. А мать попрекала отца, что он даже не выслушал дочь, ничего не узнал, а схватился за бич.
— Люди скот так не бьют! — видя, что хозяева в перепалке не замечают ее, подала голос Зинаида Гавриловна.
Тресни над головой потолок, и тогда бы хозяева не испугались так, как от этих негромких слов. Мать Лани начала инстинктивно креститься, а на отца вдруг навалилась икота. Зинаида Гавриловна даже подумала: не за привидение ли ее принимают. Но хозяйка поспешно пододвинула табуретку, смахнув с нее передником невидимую пыль, а хозяин, подобострастно кланяясь, сквозь икоту сказал:
