Эмиль Золя - Истина
Еслибы у Марка уже раньше не сложилось прочное убѣжденіе въ невиновности Симона, то эта сцена сама по себѣ уничтожила бы всякое подозрѣніе. Маркъ поддался чувству искренней симпатіи и перецѣловалъ всѣхъ членовъ семьи; онъ обѣщалъ имъ всѣми силами содѣйствовать устраненію могущихъ возникнуть недоразумѣній. Желая приступить немедленно къ дѣлу, онъ свелъ разговоръ на прописи, сознавая, что это самый важный пунктъ обвиненія, на которомъ должно было обосноваться все слѣдствіе. Что за таинственный листокъ! Какое онъ имѣлъ рѣшающее значеніе! Скомканный, прокусанный, смоченный слюной, съ оторваннымъ уголкомъ и чернильнымъ пятномъ, которое могло быть и штемпелемъ, этотъ листокъ со словами: «Любите своихъ ближнихъ» представлялъ жалкую иронію! Откуда онъ? Кто принесъ его: ребенокъ или убійца? Кто могъ это объяснить, разъ такихъ прописей продавали сколько угодно въ лавкѣ сестеръ Миломъ. Симонъ могъ только еще разъ подтвердить, что никогда не пользовался такою прописью въ своемъ классѣ.
— Всѣ мои ученики знаютъ, что такой прописи у насъ не было, и я никогда не давалъ подобнаго листка на урокахъ чистописанія.
Для Марка это являлось весьма цѣннымъ фактомъ.
— Они должны всѣ подтвердить это! — воскликнулъ онъ. — Такъ какъ здѣсь распустили слухъ, что полиція нашла у тебя такія прописи, то надо возможно скорѣе возстановить истину; надо спросить самихъ учениковъ, въ присутствіи ихъ родителей, прежде чѣмъ смутитъ ихъ память разспросами… Укажи мнѣ наудачу какія-нибудь семьи, и я сейчасъ же отправлюсь къ нимъ.
Симонъ отказывался, увѣренный въ своей невинности. Наконецъ, онъ согласился указать ему на фермера Бонгара, жившаго на дорогѣ въ Дезираду, на рабочаго Массона Долуара, на улицѣ Плезиръ, и на чиновника Савена, жившаго на улицѣ Фошъ. Этихъ трехъ было вполнѣ достаточно; онъ могъ еще зайти къ госпожамъ Миломъ, въ ихъ писчебумажный магазинъ. Такъ они и условились. Маркъ пошелъ домой позавтракать, обѣщая зайти подъ вечеръ, чтобы передать, чѣмъ кончатся его разслѣдованія.
Выйдя на площадь, Маркъ опять увидѣлъ предъ собою красавца Морезена. На этотъ разъ инспекторъ совѣщался съ мадемуазель Рузеръ. Онъ былъ очень остороженъ и сдержанъ по отношенію къ учительницамъ съ тѣхъ поръ, какъ одна изъ его помощницъ доставила ему серьезныя непріятности по самому пустому поводу: онъ просто хотѣлъ ее поцѣловать. Хотя мадемуазель Рузеръ и была некрасива собою, но она не поднимала шума изъ-за такихъ пустяковъ, что и способствовало ея повышенію и расположенію къ ней начальства. Стоя у калитки своего сада, она что-то горячо объясняла, указывая рукою на сосѣднее зданіе школы для мальчиковъ; Морезенъ слушалъ ее внимательно, изрѣдка сочувственно покачивая головой. Затѣмъ они оба прошли въ садъ, и калитка закрылась за ними, скрывая ихъ отъ любопытныхъ взоровъ. Очевидно, мадемуазель Рузеръ передавала инспектору подробности убійства, сообщала о тѣхъ шагахъ и голосахъ, которые будто бы слышала ночью. Маркъ почувствовалъ, какъ имъ снова овладѣваетъ то смущеніе, которое онъ испытывалъ сегодня утромъ, и онъ ужаснулся передъ тѣмъ таинственнымъ заговоромъ, который, подобно грозѣ, надвигался все ближе и ближе и готовился обрушиться на невинныхъ. Этотъ инспекторъ народныхъ школъ не торопился, повидимому, придти на помощь своему товарищу, а собиралъ предварительно всевозможныя злостныя сплетни и впитывалъ въ себя всеобщую ненависть противъ Симона.
Въ два часа Маркъ уже шагалъ по дорогѣ въ Дезираду, выйдя за городскія ворота. У Бонгара была небольшая ферма, окруженная полями, которыя обезпечивали ему кусокъ насущнаго хлѣба, какъ онъ любилъ выражаться. Маркъ засталъ его какъ разъ у воротъ дома съ возомъ сѣна. Бонгаръ былъ рослый малый, рыжій, съ круглыми глазами, спокойнымъ и непроницаемымъ лицомъ; онъ не носилъ бороды, но рѣдко брился, и потому его щеки и подбородокъ были покрыты густой щетиной. Жена его тоже была дома и приготовляла на кухнѣ пойло для своей коровы; она представляла изъ себя высокую, худощавую женщину, бѣлокурую и очень некрасивую, съ красными щеками, покрытыми веснушками. И мужъ, и жена были очень скрытны и недовѣрчивы, и не особенно дружелюбно разглядывали незнакомаго господина, который зачѣмъ-то появился на ихъ дворѣ.
— Я — учитель изъ Жонвиля. Вашъ сынъ, кажется, посѣщаетъ общественную школу въ Мальбуа?
Въ это время мальчишка Фернандъ, игравшій на дворѣ, подбѣжалъ и уставился на Марка. Ему было приблизительно девять лѣтъ; нескладный и некрасивый, онъ производилъ непріятное впечатлѣніе. За нимъ шла его сестренка Анжель, дѣвочка семи лѣтъ, съ такимъ же тупымъ выраженіемъ лица, но болѣе развязная, съ живыми глазами, въ которыхъ просвѣчивало раннее лукавство. Разслышавъ вопросъ, она закричала своимъ тоненькимъ голосомъ:
— Я хожу въ школу къ мадемуазель Рузеръ, а Фернандъ ходитъ къ господину Симону.
Бонгаръ помѣстилъ своихъ дѣтей въ свѣтскую школу, потому что она была, во-первыхъ, безплатная, а во-вторыхъ, потому что онъ не долюбливалъ кюрэ, питая къ нимъ совершенно инстинктивное недовѣріе. Онъ самъ не ходилъ въ церковь, а жена его посѣщала церковныя службы просто отъ нечего дѣлать, чтобы поболтать съ кумушками. Бонгаръ былъ совершенно неграмотенъ, съ трудомъ разбиралъ буквы и цѣнилъ въ женѣ, такой же невѣждѣ, только ея физическую силу настоящаго вьючнаго животнаго: она работала съ утра до вечера, никогда не жалуясь на свою судьбу. Родители нисколько не интересовались успѣхами своихъ дѣтей; Фернандъ былъ прилеженъ, но мало успѣвалъ по врожденной тупости; Анжель еще больше выбивалась изъ силъ и, благодаря необыкновенному усердію, считалась порядочной ученицей. Они представляли собою сырой матеріалъ, только что поступившій въ обработку, и ихъ умственныя способности развивались чрезвычайно медленно.
— Я — другъ господина Симона, — продолжалъ Маркъ, — и пришелъ сюда по его порученію; вы, конечно, слыхали о преступленіи?
Конечно, они слыхали объ этомъ ужасномъ дѣлѣ; ихъ лица, до сихъ поръ лишь недовѣрчивыя, теперь совершенно окаменѣли и ничего не выражали, ни малѣйшаго движенія мысли или чувства. Что за дѣло было другимъ до того, что они думали? Они знали одно, что надо быть осторожнымъ, чтобы не понасть впросакъ; иногда одного слова довольно, чтобы засудили человѣка.
— Такъ вотъ, — продолжалъ Маркъ, — я бы хотѣлъ знать, видѣлъ ли вашъ сынъ въ классѣ такія прописи?
Маркъ самъ написалъ на бумажкѣ красивымъ почеркомъ: «любите своихъ ближнихъ», крупными буквами, какими пишутся прописи. Объяснивъ, въ чемъ дѣло, онъ вынулъ бумажку и показалъ листокъ Фернанду, который смотрѣлъ на буквы, не будучи въ состояніи сообразить, чего отъ него требовали.
— Смотри хорошенько, мой другъ, видѣлъ ты такія прописи въ школѣ?
Но прежде чѣмъ мальчикъ могъ отвѣтить хотя бы одно слово. Бонгаръ осторожно замѣтилъ:
— Онъ не знаетъ, ничего не знаетъ. Развѣ ребенокъ можетъ знать?
А жена его повторила слова мужа:
— Конечно, ребенокъ, — развѣ онъ можетъ знать?
Маркъ настаивалъ, не обращая вниманія на то, что говорили родители; онъ сунулъ мальчику въ руку пропись, и Фернандъ, смущенный, боясь, что его накажутъ, проговорилъ наконецъ:
— Нѣтъ, сударь, такой прописи я не видалъ.
Поднявъ голову, онъ встрѣтилъ строгій взглядъ отца и, видя его недовольство, добавилъ, заикаясь:
— А можетъ быть, и видѣлъ, — не помню.
Всѣ усилія Марка допытаться правды не привели ни къ чему. Онъ получалъ самые сбивчивые отвѣты; родители говорили то «да», то «нѣтъ», наудачу, стараясь не высказывать ничего опредѣленнаго. Бонгаръ имѣлъ привычку съ сосредоточеннымъ видомъ покачивать головой, соглашаясь съ мнѣніемъ своихъ собесѣдниковъ, чтобы ничѣмъ себя не связывать. Да, да, конечно, преступленіе было ужасно, и если схватятъ убійцу, то будутъ въ правѣ свернуть ему шею. У каждаго свои обязанности, и жандармы, конечно, добьются своего; негодяевъ на свѣтѣ довольно. Что касается господъ кюрэ, то между ними есть и почтенные, — однако, поддаваться имъ не слѣдуетъ. Маркъ, наконецъ, ушелъ, провожаемый любопытными взглядами дѣтей и рѣзкой болтовней Анжель, которая заспорила о чемъ-то съ братомъ, какъ только незнакомый господинъ отошелъ отъ нихъ.
Возвращаясь въ Мальбуа, молодой человѣкъ погрузился въ печальныя размышленія. Онъ только что наткнулся на полное невѣжество, на слѣпую и глухую инертную массу, громадную силу, спавшую непробуднымъ сномъ на лонѣ земли. За Бонгарами скрывались обширныя пространства, населенныя такими же невѣжественными людьми, которые погрязли въ тупомъ прозябаніи, и не скоро еще настанетъ время, когда они проснутся. Тутъ дѣло касалось цѣлаго народа, который нужно было просвѣтить, чтобы онъ, наконецъ, доросъ до пониманія истины и справедливости. Но какой громадный трудъ, сколько усилій нѣсколькихъ поколѣній потребуется на то, чтобы разбудить эту спящую массу и обработать дѣвственную почву! Въ настоящее время большая часть населенія находилась въ періодѣ младенчества, только что начиная лепетать. Такъ, напримѣръ, Бонгаръ представлялъ собою совершенно некультурную единицу; онъ не могъ быть справедливымъ, потому что ничего не зналъ и ничего знать не хотѣлъ.
