Френсис Фицджеральд - Прекрасные и обреченные
— Расскажите, и я поверю. Всегда верю тому, что обо мне говорят. А вы?
— Всенепременно! — дружно откликнулись оба юноши.
— Тогда рассказывайте.
— Право, не знаю, стоит ли?.. — поддразнил девушку Энтони, не в силах сдержать улыбку. Ее интерес был совершенно очевидным, а поглощенность собственной персоной выглядела почти смешной.
— Он имеет в виду твое прозвище, — вмешался кузен Глории.
— Какое прозвище? — поинтересовался Энтони с вежливым недоумением.
— Глория-Странница! — В голосе девушки звучал смех, такой же неуловимый, как переменчивые тени от пламени камина и лампы, играющие на ее волосах. — О Господи!
Энтони был по-прежнему озадачен:
— И что это означает?
— Означает меня. Именно эта кличка прилипла ко мне с легкой руки каких-то глупых мальчишек.
— Неужели не понимаешь, Энтони, — пустился в объяснения Дик, — что имеешь дело со всенародно известной путешественницей и все такое прочее? Ведь ты это о ней слышал? Глорию называют так много лет, с той поры, как ей исполнилось семнадцать.
Глаза Энтони сделались насмешливо-печальными.
— Что за Мафусаила в женском обличье ты ко мне привел, Кэрамел?
Даже если замечание обидело девушку, она пропустила слова Энтони мимо ушей, возвращаясь к главной теме:
— Так что вы обо мне слышали?
— Кое-что о вашей внешности.
— Вот как? — разочарованно бросила Глория. — И только-то?
— О вашем загаре.
— Моем загаре? — Она была явно озадачена. Рука скользнула к шее и на мгновение замерла, будто изучая пальцами оттенки упомянутого загара.
— Помните Мори Ноубла? Вы с ним встретились около месяца назад и произвели неизгладимое впечатление.
Глория на секунду задумалась:
— Помню. Но он так мне и не позвонил.
— Уверен, бедняга просто не отважился.
За окном стояла непроглядная тьма, и Энтони удивился, что его жилище когда-то представлялось серым и унылым. Такими теплыми и полными дружелюбия выглядели книги и картины на стенах, и старина Баундс подавал чай, почтительно держась в тени, а трое приятных людей оживленно обменивались шутками у весело горящего камина.
Неудовлетворенность
В четверг днем Глория и Энтони пили чай в бифштексном зале ресторана «Плаза». Отороченный мехом костюм Глории был серого цвета. «В серой одежде нужно непременно сильно краситься», — пояснила она. Голову девушки украшала маленькая щегольская шляпка без полей, позволяя золотистым локонам весело струиться во всем их великолепии. При верхнем освещении лицо Глории выглядело гораздо нежнее, и вся она казалась Энтони такой юной — на вид не дашь и восемнадцати лет. Ее бедра, затянутые в узкий облегающий футляр с перехватом у щиколоток, который в ту пору назывался юбкой, смотрелись изумительно округлыми и изящными. Руки Глории, не «артистичные» и не короткопалые, были просто маленькими, как и положено у ребенка.
Когда они вошли в зал, оркестр заиграл первые заунывные аккорды матчиша, мелодия которого, наполненная звоном кастаньет и томными переливами скрипок, как нельзя лучше подходила для зимнего ресторана, заполненного радостно-оживленной по случаю приближающихся каникул толпой студентов. Внимательно осмотрев свободные места, Глория, к немалому раздражению Энтони, торжественно повела его кружным путем к столику на двоих, расположенному в дальнем конце зала. Здесь ее снова охватили сомнения: где лучше сесть, справа или слева? По прекрасным глазам и губам девушки было видно, как серьезно она относится к вопросу выбора. И Энтони в который раз удивился наивной непосредственности каждого ее жеста. Ко всему в жизни она относилась так, будто выбирала себе подарки, разложенные во всем неистощимом многообразии на бескрайнем прилавке.
Некоторое время Глория рассеянно следила за танцующими и делала негромкие замечания, когда пара приближалась к их столику.
— Вот миленькая девушка в синем платье…
И Энтони послушно поворачивал голову в указанном направлении.
— Да нет же! Прямо у вас за спиной! Вон там!
— Действительно, — беспомощно соглашался Энтони.
— Но вы же ее не видели.
— Я предпочитаю смотреть на вас.
— Знаю. Но она правда прелестна, если не брать в расчет толстые лодыжки.
— Неужели? То есть вы правы, — с безразличным видом обронил Энтони.
К их столику приблизилась очередная пара, и девушка помахала рукой:
— Эй, Глория, привет!
— Привет, — откликнулась Глория.
— Кто это? — поинтересовался Энтони.
— Понятия не имею. Так, где-то встречались. — Ее внимание уже переключилось на кого-то другого. — Привет, Мюриэл! Это Мюриэл Кейн, — пояснила она Энтони. — По-моему, симпатичная, хотя и не очень.
Энтони хмыкнул, по достоинству оценив замечание Глории.
— Симпатичная, хотя и не очень, — повторил он.
Глория улыбнулась, тут же проникаясь интересом.
— И что здесь забавного? — В ее тоне сквозило трогательное желание немедленно узнать причину.
— Просто забавно, вот и все.
— Хотите потанцевать?
— А вы?
— Можно. Но лучше посидим, — решила Глория.
— И побеседуем о вас. Вы ведь любите о себе говорить, верно?
— Да, — рассмеялась уличенная в тщеславии Глория.
— Думаю, у вас классическая биография.
— Дик считает, что у меня ее вообще нет.
— Дик! Да что ему о вас известно?
— Ничего. Но он говорит, что биография каждой женщины начинается с первого серьезного поцелуя и заканчивается, когда ей кладут на руки последнего родившегося ребенка.
— Он цитирует свою книгу.
— Дик утверждает, что у нелюбимых женщин нет биографии, а есть только прошлое.
— Ну, на роль нелюбимой женщины вы наверняка не претендуете! — снова рассмеялся Энтони.
— Полагаю, вы правы.
— Тогда почему же у вас нет биографии? Разве в вашей жизни еще не случилось серьезного поцелуя? — Едва слова сорвались с губ, Энтони сделал судорожный вдох, будто хотел заглотнуть их обратно. Она же совсем ребенок!
— Не понимаю, что вы подразумеваете под словом «серьезный», — с неодобрением в голосе отозвалась Глория.
— Хотелось бы знать, сколько вам лет.
— Двадцать два, — серьезно ответила она, глядя Энтони в глаза. — А вы думали сколько?
— Лет восемнадцать.
— Значит, пусть такой и останусь. Не хочу, чтобы мне было двадцать два. Больше всего на свете ненавижу свой возраст.
— Двадцать два года?
— Нет, не хочу стареть и все такое. Выходить замуж.
— Неужели вам вообще не хочется замуж?
— Не хочу взваливать на себя ответственность и возиться с кучей детей.
Глория не сомневалась, что в ее устах любые слова звучат приятно. Энтони, затаив дыхание, ждал следующей реплики в надежде, что она станет продолжением начатой темы. Глория мило улыбалась, не выражая особого восторга, и после недолгого молчания в пространство была брошена фраза:
— Вот бы пожевать желатиновых пастилок.
— Вы их непременно получите! — Энтони жестом подозвал официанта и отправил его к прилавку с сигаретами.
— Вы не возражаете? Обожаю желатиновые пастилки. Все надо мной подшучивают, потому что я их все время жую, когда папы нет поблизости.
— Нисколько. А кто все эти ребята? Вы с ними знакомы? — неожиданно спросил Энтони.
— Нет, что вы. Они все… ну, словом, собрались отовсюду. А вы разве сюда не заглядываете?
— Очень редко. Я не любитель «симпатичных девушек».
Ответ Энтони тут же вызвал живейший интерес. Глория с решительным видом повернулась спиной к танцующим, устроилась поудобнее на стуле и требовательным тоном спросила:
— Чем же вы занимаетесь?
Благодаря выпитому коктейлю вопрос показался Энтони очень уместным. У него возникло желание поговорить, более того, захотелось произвести впечатление на эту девушку, чье внимание то и дело переключалось с одного предмета на другой. Она останавливалась пощипать травку в самых непредсказуемых местах, торопливо пробегая пастбища, ненавязчиво притягивающие к себе взор. Ему хотелось порисоваться, неожиданно предстать перед ней в новом героическом облике, стряхнуть небрежное безразличие, с которым она относилась ко всему вокруг за исключением собственной персоны.
— Я ничего не делаю, — начал Энтони и тут же понял, что его слова лишены добродушного изящества, которое хотелось в них вложить. — Ничем не занимаюсь, так как не могу ничего сделать, что бы сделать стоило.
— Ну и что?
Энтони не удивил ее и даже не заинтересовал, но Глория его определенно поняла, если он и правда сказал нечто достойное понимания.
— Разве вы не относитесь с одобрением к ленивым мужчинам?
Глория кивнула:
