Михаил Пришвин - Дневники 1914-1917
Счастливый человек, которому все удается, никогда не желает до костей, а неудачник желает каким-то костным мозгом. Счастливый шевелит только краешками, и ему все удается, несчастный из кожи лезет — почему же так? этим исключительным желанием он выделяется из людей, он один, и ему не удается, потому что он один, а у полного человека всегда сочувствие, в нем есть что-то и общее всем и понятное, и ему поэтому все помогают: он на миру.
Несчастье счастливого человека — общее несчастье. А неудачник несчастлив один, про себя. Потом еще сюда: противность неудачника оттого, что у него все на виду, весь костяк наружу, пусть, например, стремление к власти — чем плох властный человек? но у него это скрывается, он как все, а выходит властно… Да оно и неприлично… добиваться власти — нехорошо <это>, все это должно быть облечено покровом общего блага, убором… а то мелко… Но не все же неудачники мелки? все под конец: раны, кости болят.
Повернись спиной к неудачам… лицом к счастью… жизнь — это бой.
Жизнь — это бой, и на поле сражения присутствуют только два бога: бог счастливых победителей и бог несчастных сраженных… Кто идет к победе, какое ему дело до падающих, он сражается. И так все поле разделяется под конец на калек и на победителей, и как им вместе стоять — вот удивительная задача!
И все-таки я не анализировал это исключительное желание, которое обрекает на неудачу.
— Будущее человечества — победа неудачников, победят мысль и кость, мясо протухнет, — сказал некто (результат всей философии).
А счастье от мяса… Они должны ненавидеть природу, эти победители — это их месть.
Будь ты проклята, скотина безрогая (выругался на утку).
Родительская, поминовение родителей, на сельском кладбище — хороший особенный русский обычай.
Может быть, люди бессознательно делают Христово дело: все эти кооперации, социализм, науки. Может быть, нужно смотреть не в центр, а по окружности и потом восходить к центру? (два священника: о. Спиридон и о. Николай). И еще так, что видеть нужно не в личном, как раньше это видели (старцы, пустынники — личность), а в общественном. В этом и есть весь спор.
На высоких боровых местах вырастает звонкая сосна, и если из такой сосны построить дом и не заклеить его изнутри обоями, то звонкий лес будет все передавать на улицу, что будет сказано в доме. Я поселился в таком деревянном доме и вовсе не знал, что он из звонкого леса.
Художник начинается там, где человек обращается в призрак. Есть писатели, которые говорят, что моя личная жизнь прошла, как роман, и оттого они не могут написать романа. Это люди, вероятно, бездарные.
Художник начинается там, где человек обращается в призрак — я пережил это состояние (елка и проч. — почему бы это не изобразить?). Вот откуда происходит «Петербург» Белого. Призрачность мира — это личное (субъективное) состояние души художника, из которого нет перехода к реальности (где же реальность, если «я» — не реально). Призрачность — обнажение узлов. Общественность слагается из поступков людей, а поступок, только окончательный, часто никакой близкой связи с личностью не имеющий акт души: я поступил так-то, это еще не значит, что я поступил согласно своему «я»: большинство поступков не зависит от внутреннего Я, а совершается или «стихийно», или же, проходя через горнило рассудка, теряет всякую связь с первоначальным «я», и, в конце концов, или все равно попадают в стихию или же в область так называемых рассудочных, «логических» (женись логически) явлений.
Только наша большая привычка менять плоскости жизни города и деревни удерживает нас в равновесии, а то ведь это все равно, что менять разные планеты.
«Живой груз» — так называет хуторянин-индивидуалист своих бывших товарищей по общине: для них нужна палка или, может быть, ученье, такое только ученье, особенное, не наше, так, чтобы каждому давалось то, к чему он способен: адвокат или доктор или инженер и разное всякое, к чему человек может годиться, такое ученье, чтобы каждого ставило к цели. Крестьянину без этого нельзя, потому что не всякий крестьянин охоту имеет к хозяйству: один хозяйствует, а другие девять на десятого — живой груз. Для этого груза должен быть закон или ученье.
Пан не имеет соперников, т. е. они, может быть, и есть, но он их не видит: он живет один, полный собою. Как только появляется более сильный — нет пана. Тени Щедрина [72] — «единственное представление», но очень скучное, должно быть, оттого, что время перешло. Несмотря на то, что артисты Александрийского театра исполняли превосходно, все казалось, будто на сцене марионетки. Только на другой уже день, когда я решился выехать из Петербурга в коренную Россию, типы вдруг ожили и стали сопровождать меня, и Петербург стал казаться фантастическим городом: ничего реального, а что так вышло странно, может быть, оттого что зеленели березки. Что такое типы и что такое реальность?
29 Апреля. Москва. В номере меблированных комнат на Сретенке (угол Печатникова). Ольга Георгиевна Яновская, тетка Лебедевых. Тетушка Клавдии Васильевны. В пыльном номере на Сретенке доживает век бабушка-помещица из Черноземной полосы. Шкаф в стене и в шкафу варенья и соленья, которые привозят из деревень родственницы. Тетушка устраивает курсисток: та переночует, другая пообедает, третью познакомит. Раньше замуж выдавали, а теперь на курсы.
1 Мая. Хрущево. То особенное чувство, когда возвращаешься к единству: по той же дорожке мальчиком ходил… Написать деревенские очерки.
18 Мая. Троице-Сергиевская Лавра.
Город Елец — ад кромешный в жару; нивелирующее действие известковой пыли: как будто интеллигентные люди здесь тоже картузники. Тип елецкого картузника. Чуйки переделываются [73] в пальто. Пещерные черносотенцы: черносотенные клубы в конторках при лавках и общество хоругвеносцев. В сентябре съезжаются в город мужики — хлеб продавать, помещики на земские собрания, купцы оживают от биржи. (Нужно в это время приезжать и ориентироваться, наметить для изучения какой-нибудь практический вопрос, например, биржу.)
Как это можно в уме влюбиться… черт знает что, но это было так. Главное в том, что находится точка оценки всего себя: она остается, а он исчезает, и тут одно спасение в надежде, что она останется с ним: он начнет свою жизнь снова… Что же, в действительности была она такая или это воображение? Думаю, что она была обыкновенная, но при таком состоянии это обыкновенное выступило в истинном своем необыкновенном значении: обыкновенное — это семья, труд, постоянство, прикосновение ко всему миру жизни, отечеству, народу (круглый мир).
Замечательно, что домовой нисколько не слился с христианством.
Троица. Занесло меня в Троицу к Троице [74].
Коридор-траншея, через два соединенных здания, так что видны люди, как черные тараканы, и дух со времен Филарета: все пропахло тем особенным духом из смеси всевозможного вещественного с невещественным: аскетического, грибного, ладанного, ржаного — пшеничного, мужицкого, византийского.
Полнейшее приятие мира: в монастырской гостинице открыто допущена продажа водки.
Увидели богомольцы Лавру и крестятся, а внизу кипит все съедобное, и уже десятки женщин, похожие на черных тараканов, метятся на него.
В Лавре монахи — ремесленно-грубоватые.
В посаде домики солидные, из хорошего леса, строила духовная рука. Не один иеромонах имеет такой домик и семью. Жалованья иеромонаху 600 рублей: как только стал на ноги, сейчас сваха предлагает вступить в брак. У одного дети уже окончили семинарию. Вопрос, как исповедуется такой монах, — грех. Но это решается психологически: как только человек вступил в брак, так сила греха исчезает, грех теряет свое жало: совершенно обратное с библейским грехопадением. Это и понятно: чувство греха питается одиночеством, а раз человек перестал быть одиноким — греха не стало. Это сразу видно из общей картины посада и монастыря. Здесь отличие от других монастырей в том, что монах, возвращающийся в мир, омерзителен для народа, насколько народ уважает монаха в стенах, настолько же презирает за стеной, я замечал у крестьян-землепашцев настоящее чувство гадливости к монахам, как у нас к змее. Здесь население привыкло, пошло навстречу, и вот это приятие монаха в мир есть особенность Лавры.
Сюжет для рассказа. Нелюдимая старуха и приват-доцент. Был такой доцент, очень тосковал и завел себе старуху, но старуха оказалась мрачною: не вступала в разговор, не отвечала на шутки. Ученый бросил эту старуху, засел за книги и работал два года, не промолвил ни одного слова со старухой. Однажды работа оборвалась, он опять затосковал, и случилось ему прийти домой и остаться без ужина: старуха куда-то уходила. На другой день он не то чтобы рассердился (он не мог сердиться), а симулировал гнев: бросил палку, кинул <пальто> и вдруг старуха прорвалась и оказалась удивительной женщиной: человек открылся. Господин и рабыня.
