Макс Бирбом - Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви
Зулейка, видение в воздушных белых одеяниях, выйдя через дверь, не могла понять, почему он так к ней заспешил. Герцог, чьи движения выражали обуревавшие его мысли, принял ее за ужасную свою невесту. Радостно возопив, он к ней поскакал и схватил бы ее в объятия, если бы она ловко не увернулась.
— Простите! — сказал он после паузы. — Я обознался. По глупости принял вас за другую. Мне показалось, вы…
Зулейка спросила сурово:
— У меня много двойников?
— Вы прекрасно знаете, что никто в мире не сравнится с вами. Все, что могу сказать, — я был взволнован. Все, что Могу сказать, — это не повторится.
Она очень рассердилась. Раскаяние его было несомненным. Но бывают проступки, которые не искупит никакое раскаяние. Это, кажется, был один из них. Первым ее желанием было прогнать герцога, немедленно и бесповоротно. Но ей хотелось показаться на гонках. А одной пойти нельзя. А кроме герцога, идти не с кем. Верно, вечером ожидался концерт; там она могла выгодно показаться; но ей хотелось, чтобы на нее посмотрел весь Оксфорд — и сейчас же.
— Я прощен? — спросил он.
Боюсь, собственное достоинство оказалось в ней сильней милосердия.
— Я попробую, — только и сказала она, — забыть ваш поступок.
Она поманила его, раскрыла зонтик и была готова двинуться в путь.
Они прошли вместе через гравийный простор переднего двора. Как обычно, на крыльце несколько собак на цепи терпеливо ожидали хозяев. Зулейка, конечно, не любила собак. Не бывает достойного мужчины, который бы не любил собак; но многие достойнейшие женщины не имеют такого пристрастия. Если подумать, с собаками добры только те женщины, к которым не проявляют симпатии мужчины. Привлекательная женщина в собаке видит бессловесную и беспокойную скотину — вероятно опасную, несомненно бездушную. Но она гладит пса из кокетства, когда рядом находится порабощенный ею мужчина. Даже Зулейка, похоже, не брезговала столь банальным способом возбудить зависть. Крупный бульдог, разлегшийся перед сторожкой привратника, ей, конечно, совсем не нравился. Не будь она столь сердита, наверное, она бы не стала очаровательно склоняться над ним, ворковать и пытаться его погладить. Увы, милый ее жест потерпел неудачу. Скорчив ужасную физиономию, бульдог съежился и попятился. Странно! Стопор (так его звали), как и большинство псов его породы, ожидал всегда томительно, кто бы его заметил, радовался неумеренно всякому слову и ласке, был готов вилять хвостом и тыкаться носом, ни к кому не бывал равнодушен. Ни нищий, ни вор не встречал отпора со стороны этого зверя широких взглядов. Но был и у него предел терпимости — и Зулейка находилась за этим пределом.
Даже разозлившись, бульдог редко станет рычать. Однако Стопор зарычал на Зулейку.
Глава VII
Зулейка шла в глубоком молчании, которое герцог не стал нарушать. Ее недовольство для него было роскошью, которая скоро закончится. Скоро Зулейка будет себя презирать за мелочность. Вот он, готовый ради нее умереть; вот она, порицающая его за нарушение этикета. Кнут определенно в руках у раба. Посмотрев на нее, герцог не смог сдержать улыбку, но быстро овладел собой. Триумфу смерти не следует походить на пустяковое сведение счетов. Он хотел умереть, дабы тем довести свою любовь до предела, выразить ее совершенно и окончательно… А она — кто поручится, что она, зная о его поступке, вопреки разумению его не полюбит? Возможно, она всю жизнь будет о нем скорбеть. Он представил, как под беззвездным небом над его могилой склоняется ее робкий прекрасный силуэт, как слезы проливаются на фиалки.
Какая-то сцена в духе Новалиса, Фридриха Шлегеля и прочих жалких болтунов! Он от нее отмахнулся. Необходимо посмотреть практически. Вопрос в том, когда и как умереть? Время: чем скорее, тем лучше. Способ… сложнее определиться. Умереть следует прилично, сохранив достоинство. По обычаю римских философов? Но студенту положена только сидячая ванна. Ну-ка! есть же река. Тонуть (он часто слышал) — довольно приятное ощущение. И он, кстати, сейчас идет к реке.
Его немного тревожило, что он умел плавать. Он даже дважды с яхты своей переплыл Геллеспонт. И как быть с животным инстинктом самосохранения, не пропадающим и в отчаянии? Неважно! Устремлением души он его подавит. Закон тяготения, выталкивающий на поверхность? Тут и пригодится мастерство пловца. Он под водой поплывет вдоль русла, поплывет, пока не найдет водоросли, в которые вцепится, прочные чудны́е водоросли, которыми обовьется, торжествуя, теряя силы…
Выходя на Рэдклифф-сквер, герцог услышал вдалеке выстрел. Вздрогнув, он посмотрел на часы церкви Девы Марии. Половина пятого! Гонки начались.
Он слышал, что если женщина в чем-нибудь виновата, лучший способ избежать сцены — взять вину на себя. Он не хотел давать Зулейке еще один повод для раскаяния. Поэтому он сказал:
— Как жаль. Слышали выстрел? Это был сигнал к началу гонки. Я себе никогда не прощу.
— Выходит, гонку мы не увидим?! — воскликнула Зулейка.
— Увы, когда мы дойдем до реки, все закончится. Все пойдут по лугам назад.
— Давайте с ними познакомимся.
— Познакомимся с лавиной? Пойдемте ко мне на чай, а потом спокойно сходим на другой дивизион.
— Нет, пошли вперед.
Они перешли площадь, Хай-стрит, зашагали по Гроув-стрит. Герцог посмотрел на башню Мертона, ὡς οὔποτ' αὖθις, ἀλλὰ νῦν πανύστατον.[44] Странно, вечером она будет так же тут стоять, неизменным будет спокойное и надежное ее обаяние — стоять и через крыши и печные трубы смотреть на башню Магдалины, свою нареченную. Так же она простоит несчетные века и смотреть будет так же. Он поморщился. Среди оксфордских стен чувствуешь себя мельче; мысль о банальности собственной гибели герцога не обрадовала.
О да, все минералы над нами насмехаются. Подверженные сезонным переменам растения куда благожелательнее к нам. Сирень и ракитник, украшавшие изгородь вдоль дорожки к лугу Крайст-Чёрч, качались и кивали проходившему герцогу. «Прощайте, прощайте, ваша светлость, — шептали они. — Нам очень вас жаль — очень-очень жаль. Разве ждали мы, что вы покинете этот мир прежде нас. Ваша смерть — ужасная трагедия. Прощайте! Может быть, увидимся в лучшем мире — если представители животного царства наделены, как и мы, бессмертными душами».
Герцог в их языке был мало сведущ; однако, проходя между кротко болтавших цветков, он улавливал общий смысл их приветствия и улыбался в ответ, смутно, но любезно, налево и направо, производя этим крайне благоприятное впечатление.
Нет сомнений, выстроившиеся вдоль пути к баржам молодые вязы его заметили; но шелест их листьев потонул в голосах возвращавшихся зрителей. Наконец появилась лавина, о которой говорил герцог; увидев ее, Зулейка воспрянула духом. Вот он, Оксфорд! Аллея была во всю ширину заполнена густой процессией юношей — юношей, перемежаемых девицами, чьи зонтики были как обломки кораблекрушения в бурном потоке соломенных шляп. Зулейка не замедлила и не ускорила шаг. Но глаза ее горели ярче и ярче.
Голова процессии остановилась, поколебалась, расступилась перед ней. Царственно она проследовала открывшимся путем. Толпа разделилась вдоль всей аллеи, будто по ней провели огромным невидимым гребнем. Немногие юноши, уже видевшие Зулейку и по всему университету восславившие ее красоту снова застыли в изумлении, столь прекраснее она была на самом деле в сравнении с запомненным образом. Остальные же едва узнавали ее по описанию, столь несравненно прекраснее чаяний была действительность.
Она меж них прошла. Никому не показалось, будто спутник ее недостоин. Думаю, я бы вряд ли нашел лучшее доказательство трепета, который герцог внушал окружающим. Любому мужчине нравится быть спутником красивой женщины. Ему мнится, будто это повышает его престиж. В действительности собратья его говорят: «Что это с ней за ужасный тип?» — или: «Зачем она знается с этим ослом Таким-То?». В подобных замечаниях отчасти говорит зависть. Факт, однако, в том, что ни один мужчина, каковы бы ни были его достоинства, не может блистать в соседстве с очень красивой женщиной. И сам герцог рядом с Зулейкой выглядел довольно невзрачно. Но никому из студентов не показалось, что она могла бы сделать лучший выбор.
Она меж них прошествовала. И сверкала она не только собственным внутренним свечением. Она была ходячим отражателем и преломителем лучей из всех глаз, человечеством на нее направленных. В ее манере видна была привычная ей жизнь. Блестящий взгляд, легкая поступь — стройной походкой она будто сходила с ослепительной картины. Она меж них прошествовала потрясающим, захватывающим дух чудом. Ничего подобного в Оксфорде раньше не видели.
Оксфордские красоты в основном архитектурны. Другой пол теперь сюда допущен, это верно. Есть тут виргункулы Сомервилла и Леди Маргарет;[45] но красота со страстью к учению пока не соединились. Вокруг парков несть числа женам и дочерям, выбегают они и вбегают обратно в свои краснокирпичные домики; но как будто уязвленная тень безбрачия наложила на голову донов проклятие, запретившее им жениться на красоте или ее порождать. (От злосчастного викария, сына ректора, Зулейка не унаследовала ни толики своих чар. Несомненно, они ей отчасти достались от матери, цирковой наездницы.)
