Адальберт Штифтер - Лесная тропа
— Отсюда хорошо видна вся ярмарка, и пожелай художник ее написать, ему не сыскать более удобного местечка. Наиболее яркое зрелище народные гулянья являют собой в Голландии.
— А вот и каменный трон для нашей королевы. Такие троны под открытым небом устраивали древние языческие племена для своих вождей, — сказал светловолосый граф, помогая Сусанне сесть на стену, там, где в верхнем ряду кладки находился плоский камень.
— А матушка королевы, как ее вассалка, должна, пожалуй, сидеть по левую руку от нее и немного ниже, — заявил Родерер, подводя Матильду к другому камню рядом с тем, на котором сидела Сусанна, но пониже.
Усевшись на него, Матильда сказала:
— Старость ищет, где пониже, потому что высоко ей уже не взлететь.
— Вассалы сидят еще ниже вассалок, — добавил Родерер, усаживаясь ниже своей супруги, вероятно, просто на отвалившийся от стены камень.
— Рыцарям же место у ног королевы, — заметил граф, опустившись на траву. Остальные мужчины последовали его примеру. Барышни тоже уселись где-то внизу, но, очевидно, все же на выступах стены.
Матильда сидела как раз передо мной; но мне виден был только ее затылок и часть шеи. Родерер и молодые люди были вне поля моего зрения, а девушки сидели так низко, что виднелись лишь тульи их шляпок. Сусанна находилась чуть справа, вполоборота ко мне и к своей матушке. А поскольку она сидела высоко, то и видна была вся.
Я попал в пренеприятное положение. Что мне было делать? Отползти назад, в кусты? Но вряд ли удалось бы сделать это бесшумно, и тогда взгляды всех обратились бы на меня. Музыка, доносившаяся сюда и без того весьма приглушенно, в этот момент вообще умолкла. Или просто встать и поклониться всем? Нет, ни за что! Вот раздастся музыка на площадке для танцев да еще заиграют оглушительный марш на стрельбище, я и удалюсь. Пока еще никто меня не приметил, потому что взгляды всех были прикованы к зрелищу народного гулянья.
Но музыка не раздавалась; зато звучный голос графа произнес:
— Уж коли вид этот, как вы, милостивый государь, изволили заметить, достоин быть запечатлен на полотне, как в Голландии, где такие празднества проходят весьма оживленно и где живописцы давно научились искусно их изображать, то не стоит ли послать за художником, что живет в трактире «У Люпфа», чтобы он сделал эскиз этого гулянья в красках, а позже написал бы и картину.
— Вряд ли он последует приглашению таких вертопрахов, как вы, — ответил Родерер.
— Да уж конечно, — возразил граф, — засел как сыч в своем гнезде.
— Он отдает все силы своему делу, — заметил Родерер.
— Вот-вот, построил бревенчатую крепость и объявил болото в осаде, — отпарировал граф.
— Почем знать, хватит ли ему уменья запечатлеть то пестрое кипенье жизни, которое мы здесь наблюдаем, — вставил черноволосый.
— Хватило бы или нет, этого я не знаю, — возразил граф, — но знаю, что такого глупца, как он, я еще не видал: сидит в своей избушке, как в болотной тине лягушка! Вряд ли это говорит о его одаренности. Правда, кто бездарен и глуп, только сам себе и люб, тут уж ничего не попишешь. Но если правда то, что я слышал, будто этот болван начал заглядываться на нашу красавицу Сусанну, то придется его проучить.
Не знаю, заметила ли меня Сусанна раньше или нет, но при этих словах она взглянула на меня. Взглянула один-единственный раз и тут же отвернулась, чтобы не выдать моего присутствия. Но как несказанно прекрасен был этот взгляд! Мои глаза горели безудержным гневом и безудержным обожанием. Ее ручка скользнула вниз по стене и, нащупав мою непокрытую голову — головной убор я снял и положил на траву, еще когда начал рисовать, — задержалась на волосах и легонько подтолкнула меня вниз.
В этот миг я не дышал.
Потом она поднялась и сказала:
— Пожалуй, стоит посмотреть на эту картину с какого-нибудь другого места.
Она сделала несколько шагов и остановилась, чтобы взглянуть, последовали ли за ней остальные. Очевидно, убедившись в том, что все задвигались, она прошла еще несколько шагов по дороге, оборотившись в сторону ярмарки. Родерер встал, взял под руку свою супругу и пошел с нею по дороге вдоль степы. Барышни поднялись со своих мест, мужчины вскочили на ноги, и все молодое общество потянулось вслед за Сусанной.
Тут уж и я отполз в кусты орешника, сунул альбом в карман, поднял с травы картуз, выбрался из зарослей, двинулся через лес и тем же путем, каким пришел, вернулся в свой бревенчатый домик.
Следующей ночью я не спал ни минуты и на другое утро не работал.
А завидев на правом берегу болота коляску с гнедой упряжкой, я с бьющимся сердцем помчался на свою тропинку. На просеке я увидел Сусанну, медленно идущую мне навстречу. Едва сдерживая волнение, я приблизился к ней. Когда она была так близко, что я разглядел ее лицо и увидел, что она бледнее, чем всегда, я воскликнул:
— Сусанна, Сусанна!
Она взглянула на меня с нежностью и протянула ко мне руки.
Схватив их, я привлек ее к себе и прижал к своей груди. Мы заключили друг друга в объятия, и я ощутил на своих губах ее горячее дыхание.
Эта девушка, всегда такая гордая и неприступная, сама поцеловала меня!
А когда мы разжали объятья и когда я вновь взглянул на нее, я увидел, что она самое прекрасное существо из всех, какие создал господь и какие видела земля.
Вновь обняв ее, я взял ее руку и сказал:
— Сусанна! Навеки.
— Навеки, — повторила она.
— Любимая моя, бесценная моя, — сказал я.
— Любимый мой, ты единственный, — ответила она, — кто способен отдать всю душу одной идее, а у них нет ни души, ни идеи, которой стоило бы ее отдать!
— Ты приходила в лес ради меня, Сусанна? — спросил я.
— Ради тебя, — ответила она. — А ты?
— Я только за тем и шел, чтобы тебя увидеть, — ответил я.
— Я это знала, — откликнулась она. — А теперь скажи, как мне тебя называть?
— Зови меня Фридрихом, — ответил я.
— Послушай, Фридрих, — сказала она. — Силу, которую я в тебе чувствую, ты должен посвятить какой-то великой цели и ее добиться; тогда я полюблю тебя всей душой.
— А я люблю тебя всей душой просто потому, что ты такая, какая ты есть, — ответил я, — и сделаю все, что могу, или погибну.
— Я знаю, я знаю, что это так, — ответила она.
— Какое счастье, что мы так быстро нашли друг друга, — сказал я.
— Счастье — дар неба, — откликнулась она.
Помолчав немного, она сказала:
— Фридрих, вчера ты исполнил мою первую просьбу, исполни же нынче вторую.
— Приказывай, — сказал я.
— Ты собираешься потребовать удовлетворения у графа, у этого ничтожного человека? — спросила она.
— Да, — сказал я.
— Не делай этого, — попросила она. — Он не сказал о тебе ничего худого, просто глупость, и сам ты этого слышать не мог. Ты много потеряешь в моих глазах, если затеешь с ним ссору.
— А если ссору затеет он? — спросил я.
— Он этого не сделает, — ответила она. — Оставшись с ним с глазу на глаз, я заявила ему, что, если кто-нибудь станет заглядываться на меня и это будет мне неприятно, я попрошу его быть моим рыцарем и защитником, но если я разрешаю кому-либо на меня заглядываться, то он обязан относиться к этому человеку с самым глубоким почтением.
— Ну и что же он? — спросил я.
— Тотчас согласился, — ответила она. — Покорен и предан, как всегда.
— Говорят, он твой жених? — спросил я.
— Он называет меня первой красавицей на свете, королевой и богиней и уверяет, что, согласись я разделить его судьбу, он бы почитал себя счастливейшим человеком на земле. Я же ответила, что не питаю ни малейшей склонности стать его женой и никогда ей не буду. У него красивый цвет лица, красивые глаза и борода, красивые лошади, на которых он все время катается и которых сам объезжает, и несколько имений. К тому же он добродушен и незлопамятен. Предложения свои он всегда делал как бы шутя, и я отвечала столь же шутливым отказом. Когда он узнает, что ты мой жених, — а я не собираюсь скрывать нашу любовь, скажу о ней и отцу, и матери, и кому хочешь, — так вот, когда он узнает, что ты мой жених, он наверняка примирится с этим и в один прекрасный день женится на другой.
— А если он все же объявит мне войну? — спросил я.
— Тогда действуй по своему усмотрению, — сказала она.
— Быть по сему, — ответил я. — Да будет миром осенен первый день нашего союза.
Я протянул ей руку, и она приняла ее в свои.
Потом я взял ее под локоть и повел тем путем, которым она пришла. Медленно, тесно прижавшись друг к другу и нежно беседуя, шли мы по той дороге, по которой оба столько раз молча брели навстречу друг другу, чтобы тотчас же разойтись. Я подвел ее к коляске. На прощанье она протянула мне руку, я помог ей подняться, и кучер повез ее правым берегом болота на север, а я пошел домой длинной просекой, потом тропинкой по левому берегу болота.
