Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена
Образы, посредством которых Слокенбергий запечатлевает это в уме читателей в начале третьей своей Декады, настолько потешны, что из уважения к прекрасному полу я не позволю себе воспроизвести их — — а жаль, они не лишены юмора.
«Первым делом, — говорит Слокенбергий, — она останавливает осла и, держа его левой рукой за повод (чтобы не ушел), правую опускает на самое дно корзины, чтобы сыскать… — Что? — Вы не узнаете скорее, — говорит Слокенбергий, — если будете прерывать меня. — —
«У меня нет ничего, милостивая государыня, кроме пустых бутылок», — говорит осел.
«Я нагружен требухой», — говорит второй.
— — А ты немногим лучше, — обращается она к третьему, — ведь в твоих корзинах можно найти только просторные штаны да комнатные туфли, — и она обшаривает четвертого и пятого, словом, весь ряд, одного за другим, пока не доходит до осла, который несет то, что ей нужно, — тогда она опрокидывает корзину, смотрит на него — разглядывает — исследует — вытягивает — смачивает — сушит — пробует зубами его уток и основу. — —
— — Чего? ради Христа!
— Никакие силы на земле, — отвечал Слокенбергий, — не вырвут из меня этой тайны, — решение мое бесповоротно».
Глава XXII
Мы живем в мире, со всех сторон окруженном тайной и загадками, — и потому не задумываемся над этим — — иначе нам показалось бы странным, что Природа, которая изготовляет каждую вещь в полном соответствии с ее назначением и никогда или почти никогда не ошибается, разве только для забавы, придавая всему проходящему через ее руки такую форму и такие свойства, что, назначает ли она для плуга, для шествия в караване, для телеги — или для любого другого употребления — существо, ею вылепляемое, будь то даже осленок, вы наверно получите то, что вам нужно; — иначе нам показалось бы, говорю, странным, что в то же самое время она совершает столько промахов, изготовляя такую простую вещь, как женатого человека.
Зависит ли это от выбора глины — — или последняя обычно портится во время обжигания: муж (как вам известно) может выйти, с одной стороны, пересушенный при избытке жара — — а с другой стороны, обмяклый, если огня мало, — — или же эта великая Искусница уделяет недостаточно внимания маленьким платоническим надобностям той части нашего вида, для употребления которой она изготовляет эту его часть, — — или, наконец, ее сиятельство подчас сама не знает хорошенько, какого рода муж будет подходящим, — — мне неведомо; поговорим об этом после ужина.
Впрочем, ни само это наблюдение, ни то, что по его поводу было сказано, здесь совершенно некстати — — скорее можно было бы утверждать обратное, поскольку в отношении пригодности к супружескому состоянию дела дяди Тоби обстояли как нельзя лучше: Природа вылепила его из самой лучшей, самой мягкой глины — — подмешав к ней своего молока и вдохнув в нее кротчайшую душу — — она сделала его обходительным, великодушным и отзывчивым — — наполнила его сердце искренностью и доверчивостью и приспособила все доступы к этому органу для беспрепятственного проникновения самых обязательных чувств — сверх того, она предусмотрела и другие цели, для коих установлен был брак. — —
Вот почему * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Дар этот не потерпел никакого ущерба от дядиной раны.
Последняя статья была, впрочем, несколько проблематичной, и Диавол, великий смутитель наших верований в сем мире, заронил относительно нее сомнения в мозгу миссис Водмен; с истинно бесовским лукавством он сделал свое дело, обратив достоинства дяди Тоби в этом отношении в одни лишь пустые бутылки, требуху, просторные штаны и комнатные туфли.
Глава XXIII
Миссис Бригитта поручилась всем скромным запасом чести, каким располагает на этом свете бедная горничная, что в десять дней она доберется до самой сути дела; ее расчеты построены были на весьма естественном и легко допустимом постулате, а именно: в то время как дядя Тоби будет ухаживать за ее госпожой, капрал не может придумать ничего лучшего, как приволокнуться за ней самой. — — «И я позволю ему все, чего он пожелает, — сказала Бригитта, — лишь бы все у него выведать».
Дружба носит две одежды: верхнюю и нижнюю. В первой Бригитта служила интересам своей госпожи — а во второй делала то, что ей самой больше всего нравилось; таким образом, она, подобно самому Диаволу, поставила на рану дяди Тоби двойную ставку. — — Миссис Водмен поставила на нее всего лишь одну — и так как ставка эта могла оказаться ее последней ставкой, то она решила (не обескураживая миссис Бригитты и не пренебрегая ее способностями) разыграть свою игру самостоятельно.
Она не нуждалась в поощрении: ребенок мог бы разгадать игру дяди Тоби — — было столько безыскусственности и простодушия в его манере разыгрывать свои козыри — — он так мало думал о том, чтобы придержать старшие карты, — — таким безоружным и беззащитным сидел на диване рядом с вдовой Водмен, что человек благородный заплакал бы, обыграв его.
Однако оставим эту метафору.
Глава XXIV
— — А также и нашу историю — с вашего позволения; правда, я все время с живейшим нетерпением спешил к этой ее части, хорошо зная, что она составляет самый лакомый кусочек, который я могу предложить читателям, однако нынче, когда я до нее добрался, я бы с удовольствием передал перо любому желающему и попросил продолжать вместо меня — я вижу все трудности описаний, к которым мне надо приступить, — и чувствую недостаточность моих сил.
Меня, по крайней мере, утешает, что на этой неделе я потерял унций восемьдесят крови во время самой несуразной лихорадки, схватившей меня, когда я начинал эту главу; таким образом, у меня остается еще надежда, что я потерпел ущерб более по части серозных частей крови или кровяных шариков, нежели в отношении тонких паров мозга, — — но как бы там ни было — Воззвание к поэтическому божеству не может повредить делу — — и я всецело предоставляю призываемому вдохновить или «накачать» меня, как ему заблагорассудится.
Воззвание[448]
Любезный Дух сладчайшего юмора, некогда водивший легким пером горячо любимого мной Сервантеса, — ежедневно прокрадывавшийся сквозь забранное решеткой окно его темницы и своим присутствием обращавший полумрак ее в яркий полдень — — растворявший воду в его кружке небесным нектаром и все время, пока он писал о Санчо и его господине, прикрывавший волшебным своим плащом обрубок его руки[449] и широко расстилавший этот плащ над всеми невзгодами его жизни — — —
— — Заверни сюда, молю тебя! — — погляди на эти штаны! — — единственные мои штаны — — прискорбным образом разодранные в Лионе. — — —
Мои рубашки! посмотри, какая непоправимая приключилась с ними беда. — Подол — в Ломбардии, а все остальное здесь. — Всего-то было у меня полдюжины, а одна хитрая шельма-прачка в Милане окорнала пять из них спереди. — Надо отдать ей справедливость, она сделала это с некоторым толком — ибо я возвращался из Италии.
Тем не менее, несмотря на все это, несмотря на пистолетную трутницу, которую у меня стащили в Сиене, несмотря на то, что я дважды заплатил по пяти паоли[450] за два крутых яйца, раз в Раддикоффини и другой раз в Капуе, — я не считаю путешествие по Франции и Италии, если вы всю дорогу сохраняете самообладание, такой плохой вещью, как иные желали бы нас убедить; без косогоров и ухабов не обойтись, иначе как, скажите на милость, могли бы мы достигнуть долин, где Природа расставляет для нас столько пиршественных столов? — Нелепо воображать, чтобы они даром предоставляли вам ломать свои повозки; и если вы не станете платить по двенадцати су за смазку ваших колес, то на какие средства бедный крестьянин будет намазывать себе масло на хлеб? — Мы чересчур требовательны — неужто из-за лишнего ливра или двух за ваш ужин и вашу постель — это составит самое большее шиллинг и девять с половиной пенсов — вы готовы отступиться от вашей философии? — Ради неба и ради самих себя, заплатите — — заплатите этот пустяк обеими руками, только бы не оставлять унылого разочарования во взорах вашей пригожей хозяйки и ее прислужниц, вышедших к воротам при вашем отъезде, — — и кроме того, милостивый государь, вы получите от каждой из них братский поцелуй. — — По крайней мере, так было со мной! — —
— — Ибо любовные похождения дяди Тоби, всю дорогу вертевшиеся в моей голове, произвели на меня такое действие, как если бы они были моими собственными, — — я был олицетворением щедрости и доброжелательства, я ощущал в себе трепет приятнейшей гармонии, с которой согласовалось каждое качание моей коляски; поэтому мне было все равно, гладкая дорога или ухабистая; все, что я видел и с чем имел дело, затрагивало во мне некую скрытую пружину сочувствия или восхищения.
