Оливия Уэдсли - Песок
Его глаза искрились смехом, и, прижав губы к ее ладони, он прошептал еле слышно три слова. Затем он быстро отпустил ее руку, вернулся к колесу и повернул лодку, направляя ее к берегу.
Он вынес ее из лодки и на одно мгновение подержал в своих объятиях, не опуская на землю. Лицо его было в тени, но, казалось, он улыбался.
В его голосе прозвучала насмешка:
— Вы не забудете.
Он отвез ее домой на быстро мчавшемся автомобиле, помог ей выйти из него, низко поклонился и, стоя перед ней, сказал церемонно:
— Передайте мой привет миссис Тэмпест и ее милому сыну.
— Почему вы сами не подниметесь наверх, чтобы проститься с ними? — спросила Каро также холодно.
Он рассмеялся:
— Я, пожалуй, зайду, миссис Тэмпест будет, вероятно, рада видеть меня.
Но никого не было дома: мать и сын были в театре. Гамид вскоре ушел и, остановившись на лестнице, в последний раз простился с ней.
Каро слышала его легкие шаги на мраморных ступенях, затем шум удаляющегося автомобиля. Она прошла в свою комнату и опустилась на кушетку, стараясь определить свои чувства после разноречивых впечатлений этого дня.
Отъезд Сфорцо, часы, проведенные с Гамидом эль-Алимом.
Она постаралась честно отдать себе отчет в своих переживаниях.
«Конечно, я безразлична к нему… Мужчины так легко увлекаются… Очень легко принять мимолетное увлечение за настоящее чувство.
Я думаю, что даже женщины…» Но в душе она решила: «Мне не следует ехать в Египет», хотя знала, что поедет наверно.
Голос Тима позвал ее; она ответила, что сейчас же спустится вниз.
В гостиной раздавались звуки рояля; Рита пела романс Шумана со словами:
В предрассветных сумерках
цветут розы и горят
воспоминания о твоих
поцелуях.
Внезапно она вспомнила голос Гамида, спрашивавший в благоухающей темноте летней ночи: «Вы будете рады?»
Она глубоко вздохнула и вошла в ярко освещенную гостиную.
ГЛАВА X
На следующий день все переменилось с неожиданной быстротой, как это часто бывает в жизни.
Заболел Тим.
Каро долго еще не могла забыть то чувство, почти походившее на зависть, с которым она вошла накануне в гостиную, где пела Рита. Рита и Тим были счастливы, а она нет. Она еще больше чувствовала свое одиночество, думая об их спокойной, счастливой жизни…
— Если Тим умрет, моя жизнь окончится, — говорила Рита на второй день его болезни. — О, я знаю, останется Барри, и я люблю его. Но Тим для меня все. Он так бесконечно дорог мне и заполняет всю мою жизнь! Хотя он уже взрослый, но мне он все еще кажется ребенком, бесконечно дорогим и любимым.
Они стояли на балконе. Внизу шумела оживленная улица, переполненная экипажами и автомобилями. Торговцы фруктов проносили полные корзины с золотистыми, спелыми апельсинами.
Бирюзово-синее небо сверкало в летнем зное, и жизнь кипела под ослепительными лучами солнца.
— О, если бы мы были в Лондоне и шел дождь! — сказала Рита беззвучным голосом, почувствовав резкий контраст между окружающим оживлением и собственным горем.
Она вернулась к постели Тима и опустилась на колени около него. Больной беспокойно ворочался на подушках, терзаемый лихорадкой. Рита послала за врачом, знаменитым специалистом по горловым болезням, и он вошел в этот момент, сопровождаемый молодым врачом, который опасался, что Тим болен дифтеритом. Знаменитый врач осмотрел Тима, затем, подняв голову, взглянул своими уставшими, добрыми глазами на Риту.
Она хрипло спросила, покачав головой, словно от невыносимой боли:
— Значит, это правда?
Вошедшей Каро Рита беззвучно сообщила:
— Это дифтерит.
Каро подошла и остановилась около нее, а доктор заговорил успокаивающим тоном. Он положил руку на широкую молодую грудь Тима, одобрительно покачал головой. Тим открыл свои золотисто-карие глаза и устало попытался улыбнуться.
— Вот так лучше, вот так лучше, — сказал молодой врач.
Когда они прощались, знаменитый врач обратился к Рите:
— Будьте мужественны.
За эти недели Рита, казалось, постарела. Она сильно похудела и выглядела больной. Она старалась казаться спокойной, обедала и завтракала с Каро, одевалась так же изысканно, как всегда, и даже носила свой жемчуг, прекрасное ожерелье, и длинные серьги из белых и черных жемчужин. Тим всегда любил эти украшения на ней. Целые дни и ночи она проводила у постели Тима, несмотря на то, что у него было две сиделки, которые ухаживали за ним.
Погода стояла жаркая. Раскаленный зной навис над городом, возрастая все больше и больше.
Лицо Тима осунулось и стало прозрачно-белым. Его темные кудри разметались на подушке. Он лежал с закрытыми глазами, и его детский рот был плотно сжат, словно от невыносимой боли. Рита стояла на коленях около него, держа его руку в своих. В страхе она молилась давно забытому Богу: «Я хочу отдать ему мою жизнь. Спаси его, дай мне умереть вместо него, моего Тима, моего ребенка, моего сына».
Снова вернулся Февр — знаменитый врач, но Рита не заметила его присутствия. Она слышала, что он вошел, слышала его шаги, его голос, но все окружающее не доходило до ее сознания. Все ее помыслы, все ее существо, ее душа горели мольбой.
День проходил, но жара все возрастала. Рита все еще стояла на коленях, положив голову на исхудавшую руку Тима, которую держала в своих. Когда наступил вечер, поднялся легкий ветер, зашевелив лепестки цветов, стоявших в вазе на окне. Заходящее солнце окрасило розовым их белые лепестки, и яркие краски заката бледнели в голубеющем небе. На улицах раздавался шум кончавшегося делового дня. Откуда-то издали доносились мягкие звуки игравшего оркестра.
Рита подняла голову и увидела какую-то перемену в лице Тима. Он старался произнести что-то, но не мог говорить, и неясный звук сорвался с его губ. Его голова устало скатилась с подушки. Рита посмотрела в лицо Февра.
— Сделайте что-нибудь, ради Бога, — прошептала она вне себя.
Он покачал головой:
— Здоровая натура вашего сына должна сама побороть болезнь.
Он посмотрел на нее с бесконечным состраданием, она бессильно опустила голову.
Она вспомнила Тима, веселого, здорового, игравшего в футбол в светлое весеннее утро. Она видела его оживленное, раскрасневшееся лицо, когда он стрелой бежал по ровному полю.
Больной беспокойно задвигался на подушках, и Рита подумала: «Есть горе ужасней смерти — видеть, как мучается собственный ребенок, и не быть в состоянии помочь ему, облегчить его страдания».
Не сознавая, что говорит вслух, она обратилась к сыну:
— Мой мальчик, мой дорогой мальчик, не оставляй меня!
Тим открыл глаза и удивленно посмотрел на нее. Яркая краска залила его лицо, а затем он снова побледнел. Сдавленный, задыхающийся стон раздался в тишине. Его дыхание было почти неслышным.
За окнами шумел город. В деревьях бульвара зачирикала птичка, легкий ветерок шевелил листвой, с Сены донесся далекий звук сирен. Рита и доктор ждали с напряжением в надвигающейся тени вечера.
Когда на небе угасли розовые отблески заката, Тим устало поднял голову. Угасающий дневной свет упал на его лицо. Он посмотрел на Риту, улыбнулся и сказал хриплым, странным, детским голосом:
— Мама, ты здесь?
Февр нагнулся над ним. Рита улыбнулась ему с усилием. Тим кивнул головой, снова опустился на подушки и почти мгновенно заснул спокойным сном глубокой усталости.
— Он спасен, — проговорил Февр уверенно.
Рита поднялась с колен. Она даже не могла плакать. Она молча схватила его за руку. Доктор понял ее и кивнул в ответ, отдал сиделкам все нужные распоряжения и скоро ушел на цыпочках. Рита сидела у изголовья кровати, прислушиваясь к ровному дыханию Тима, который спал спокойным сном в первый раз за три недели.
Наступил вечер. На темном небе загорались первые звезды.
У входа появилась Каро. Она много раз в течение дня посещала больного. Она вошла и опустилась на колени около Риты, и в первый раз Рита заплакала и заговорила о Тиме.
Каро отправилась в соседнюю комнату и приготовила чай. Появилась сиделка, дежурившая ночью, и они обе начали уговаривать Риту лечь спать в эту ночь. Рита вначале возражала, но уступила, наконец, настояниям Каро и молодой сиделки.
Выйдя с Каро на балкон, Рита внезапно схватила ее за руку:
— Я будто вернулась снова к жизни, — сказала она. — Какое огромное счастье, огромное облегчение снова чувствовать себя счастливой!
ГЛАВА XI
Потухший огонь часто дремлет под пеплом.
КорнельО поездке в Египет не могло быть и речи, по крайней мере на некоторое время.
Тим еще недостаточно окреп для такого путешествия и переезда по морю. Они все отдыхали, гуляли, читали, лениво проводили жаркие дни. Невыразимый покой наполнял души Риты и Тима, и невольно Каро поддавалась этому чувству. Она не сознавала всей прелести этих жарких летних дней, пока не пришла телеграмма от Джона:
