Лев Мей - Стихотворения
Он потому мне казался хорош, что искусство прекрасно;
Он для другой изменил мне - и про него я позабыла… "
Впрочем, кого не смутили ли бы льстивые речи: "Гнатена,
Нет, не Киприду, - тебя породила жемчужнаю пена!
Будь образцом для статуи богини, бессмертия ради:
Имя твое и твоя красота не погибнут в Элладе! "
Я согласилася… Мрамора глыба - такая, что только бы нимфе
Или богини статую иссечь - красовалась в ваяльне;
Чуда резца житвотворного ждали в Коринфе,
А Праксит'ель становился скучнее, угрюмей, печальней.
"Нет, не могу! - сказал он, бросая резец в утомленьи: -
Я не художник, я просто влюбленный: мое вдохновенье -
Юноши бред, - не она, Прометеева жгучая сила…
О, для чего в тебе женщина образ богини затмила? "
Прошлой зимою… - Налей мне вина из патера:
Вечер свежеет - по телу холод и жар пробегает… -
Прошлой зимою в Коринфе у нас появилась гетера,
Именем Фринэ… Теперь ее каждый коринфянин знает;
Но, - захотелось ли ей возбудить любопытство в народе,
Или от бешеный оргий Афин отдохнуть на свободе, -
Только она укрывалась от смертных, подобно богине…
Вскоре ж Коринф коротко познакомился с Фринэ!
Вот подошли Элевзинские празднества… Пестрой толпою
Жители Аттики шумно стекались н'а берег моря:
Шли сановитые старцы, венчанные Крона рукою;
Отроки шли, с Ганимеда красою весеннею споря;
Юные жены и девы, потупив стыдливые взоры,
Ловко несли на хромовых плечах амфоры;
Мужи и смелые юноши, вслед за седыми жрецами,
Жертвенных ангцев вели и тельцов, оплетенных цветами.
Все обступали толпой оконечность пологого мыса:
Против него, по преданию, вышла из моря Киприда.
Жрицы пафосской богини готовились, в честь Анониса,
Гимны обрядные петь: застонала в руках их пектида,
Звуки свирели слились с ее обольстительным стоном…
Вдруг от толпы отделилася женщина… Длинным хитоном
Был ее стан величавый ревниво сокрыт; покрывало
Белой, широкой волной с головы и до пят ниспадало.
Плавно, как будто бы чуткой ногой едва пригибая
Стебли росистых цветов, по прибрежию - далей и далей -
К самой окраине мыса она подошла; не внимая
Шопоту ближней толпы; развязала ремни у сандалий;
Пышных волос золотое руно до земли опустила;
Перевьзь персей и пояс лилейной рукой разрешила;
Сбросила ризы с себя, и лицом повернувшись к народу,
Медленно, словно, заря, погрузилася в воду.
Ахнули тысячи зрителей; смолкли свирель и пектида;
В страхе упав на колени, все жрецы воскликнули громко:
"Чудо свершается, граждане! Вот она, матерь Киприда! "
Так ослепила своей олимпийской красой незнакомка…
Все обаяние девственных прелестей, всем чем от века
Жен украшала природа, иль смелая власть человека,
Все эта женщина образом дивным своим затмевала…
Я поняла Праксит'еля и горько тогда зарыдала!
Но не Киприда стояла в волнах, а мег'арянка Фринэ.
Меж изумленных граждан живописцы, ваятели были:
Всех их прельстила гетера… прельщает их и поныне;
Все в свою очередь эту гетеру безумно любили…
Многих она обманула, а многих обманет жестоко:
Темную душу не всякий увидит сквозь светлое око…
С этого самого утра Гнатена с ваятелем - розно…
Может быть, он и раскаялся, только раскаялся поздно…
Что же сказть мне еще? Изваянье богини Киферы
Кончил давно Праксит'ель, и давно повторяет Эллада
Имя ваятеля с именем мне ненавистной гетеры;
Но - да хранят меня боги! - теперь я спокойна, я рада…
Рада свободе…
Взгляни: потемнели высокие горы…
Тихо, в венцах многозвездных, проносятся ныне Оры…
Ночь и природе заветное слово шепнула:
"Спите! "
… О, если бы ревность… твоя, чужеземец, заснула.
Видение
Семь веков с половиной и три года минуло грозному Риму:
Месяц Януса встречает вешнею ночью восьмыя календы;
Кесарь Август - уж третье лето - избр'анный владыка народа…
Полун'очь, а сады Мецената, как и в полдень, горят изумрудом
От лампад и от светочей: верно, сам кесарь в гостях у любимца?..
Он и есть, - кесарь Август, и любимица Юлия с ним, и все думцы,
Все придворные с ним - от отцов, от сенаторов - даже до мима,
Не считая певцов и художников. Вот и сенатор Агриппа,
И Пилад - пантомим, И Гораций с Овидием, вот и Амулий,
Живописец, погребший всю жизнь в тайниках "золотого чертога";
Вот Витрувий маститый, тот зодчий, что "вечному городу" высек
Саркофаг из порфира и мрамора… Вот безыменный ваятель,
Родом - эллин, виновник всего торжества… Но, хоть безыменный,
Память вечную п'ередал всем веками и народам
Изваяньем Зевса - Электора… Чудную статую эту
Заказал Меценат и, в подарот Октавию-Августу, морем
Переслал ее я ваятеля с нею он в Рим из Коринфа…
На престоле из кости слоновой воссел Олимпиец, величье и копье золотое в деснице он держит, а в шуйце - перуны;
Чистый мрамор тела отеняют венцом белокудрые кудри;
У подножия бога орел опускает широкие крылья.
Окрест ложа двойного, где Август и Юлия с ним возлегают,
Льются музыки тихие волны сквозь зелень кустов и деревьев;
Олеандры алеют по купам лилей и жасминов,
И о камни гранятся в жемч'уг и в алмазы струи водометов.
Увенчала Октавию Юлия пл'ющем шафранным,
Улыбаяся, жжет ему очи кипучею лавою взоров -
И невольно склонился к ней кесарь венчанной главою на перси;
Эти чуткие перси, как в бурю две первые пенные волны…
И ревниво глядит на красавицу сквозь олеандры Овидий…
Впрочем, вряд ли бы кесарь и тысячи взоров сторожких приметил:
Смотрит он не очами - душой просветленной и зрением сердца
Он на статую смотрит и смотрит на южное звездное небо -
В забытье…
Сходят н'а землю, ближе и ближе, пресветлые боги:
И Меркурий, и Марс, и Венера, и сам громовержец Юпитер:
Вот он, вот!.. За себя посылает и утром и вечером -
Феба,
А с вечерней зари до денницы - Диану, а сам он, Юпитер,
Пополам разломил свой божественный луч и Диане и Фебу…
Отчего же так быстро стремится Юпитер к зениту?
Отчего он и больше и ярче, и сноп из лучей своих вяжет,
Словно на небе след за собой заметает метлой серебристой?
Поднялся он над самою статуей… Полно, Юпитер ли это?..
Нет: не он, а иная звезда загорелась на небе восточном,
Загорелась - и дикую, чуждую местность собой осветила.
Сельский выгон в песчаной пустыне; все стадо припало на землю,
И в испуге глядят пастухи на полночное небо, а небо
Темно-синий свой полог разверзло потоками яркого света -
И лучами, как лирными струнами, вторит торжественной песне;
Воспевают крылатые, светлые, чистые образы: "Слава
В вышних богу! "
А в ближнем селеньи, в хлеву, вынимает
Из яслей
Мать младенца… Возносил горе его… Вдруг!..
Покачнулась
И содр'огнулась статую Зевса; восстала, колеблясь, с престола,
Уронила копье и перуны и грянулась навзничь о землю -
Только брызнули всюду осколки, - и в ужасе вскрикнул сам кесарь
И - очнулся…
Виденье исчезло: все те же сады Мецената;
Та же муз'ыка, те же водометы, лампады, цветы и деревья;
Та же Юлия с той же улыбкой и пламенным взором,
И сидит нерушим на престоле Зевес-громовержец…
О боги!
Милосерды вы к набожным кесарям - даже и в грезах полночных.
(1860)
МУЗА
(Гр. Ф. Н. Толстому)
Видел однажды я музу: она, над художником юным
Нежно склонившись, венчала счастливца и миртом и лавром.
В жарком лобзаньи устами к устам молодым припадала.
Перси лилейные крепко к высокой груди прижимала…
Видел я ласки пермесской богини другому -
Видел - и прочь от счастливой четы отошел я ревниво.
Видел в другой раз я музу; в объятья маститого старца
Пала она в целомудренно-страстном порыве,
В вещие очи любимца смотрелась она ненаглядно,
Кудри седые безмолвно кропила слезами,
Руки, из праха создавшие дива искусства, лобзала…
Видел я ласки пермесской богини другому -
Видел - и пал перед ней на колена в восторге.
(1856)
ГАЛАТЕЯ
1
Белою глыбою мрамора, высей прибрежных отброском
Страстно пленился ваятель на рынке паросском;
Стал перед ней - вдохновенный, дрожа и горя…
Феб утомленный закинул свой щит златокованный за море,
И разливалась на мраморе
Вешним румянцем заря…
Видел ваятель, как чистые кр'упинки камня смягчались,
В нежное тело и в алую кровь превращались,
Как округлялися формы - волна за волной,
Как, словно воск, растопилася мрамора масса послушная
И облеклася, бездушная,
В образ жены молодой.
"Душу ей, душу живую! - воскликнул ваятель в восторге: -
Душу вложи ей, Зевес! "
Изумились на торге
Граждане - старцы, и мужи, и жены, и все,
