Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести
Тем временем троица, на которую обратил внимание Денком, успела уйти с пляжа, и он увидел их снова уже на тропе, специально проложенной на вершину откоса легкой дорожке. Укромная скамья, на которой сидел он, была на середине пути, и старшая дама — пышная, вся будто из разных частей, краснощекая, с добрым лицом и дерзкими черными глазками — остановилась передохнуть. На руках у нее были длинные замызганные перчатки, в ушах тяжелые серьги с огромными бриллиантами, и на первый взгляд она выглядела вульгарной, бесцеремонной, однако голос у нее оказался приятный. Она села подальше от Денкома, разложив на скамье свои юбки, а спутники ждали стоя. Молодой человек, в золотых очках, который так и придерживал пальцем страницу, бросил взгляд на книгу в руках у Денкома, в точно таком переплете, точно такого же цвета. Через секунду Денком, удивленный сходством, узнал обложку, где на пунцовом поле было вытеснено золотом: «Зрелые годы», отметив про себя, что, мол, вот и еще кому-то тоже прислали «сигнал». Молодой человек, удивленный не меньше, остался, кажется, совпадением недоволен. Взгляды их на секунду пересеклись, и Денком не без удовольствия увидел в глазах ревнивое выражение, по какому определил почитателя. В глазах стояла почти обида, они будто бы говорили: «Черт возьми, к нему-то как она попала! Конечно, какой-нибудь критик!» Денком убрал книжку с колен, но в эту минуту матрона, успевшая отдышаться, поднялась, объявляя во всеуслышание:
— По-моему, здешний воздух уже пошел мне на пользу.
— А мне, кажется, еще нет, — подала голос вторая дама. — Я, знаете ли, разочаровалась…
— А я, знаете ли, страшно проголодалась. Что у нас сегодня на обед? — перебила ее покровительница.
Молодая ответила уклончиво:
— Обед заказывает доктор Хью.
— На сегодня ничего, хочу подержать вас на диете, — сказал молодой человек.
— В таком случае идемте домой, я лягу спать. Qui dort dine![27]
— Может быть, в таком случае я вас доверю мисс Вернхэм? — обратился к ней молодой человек.
— Разве я уже не доверилась вам? — игриво ответила та вопросом на вопрос.
— Не так чтобы очень, — потупив глаза, позволила себе вставить мисс Вернхэм. — Вы должны дойти с нами хотя бы до дома, — прибавила она, когда особа, у которой, как выяснилось, оба состояли на службе, направилась дальше вверх по дорожке. Мисс Вернхэм снизила голос до шепота, хотя та уже отошла и вряд ли могла услышать, а бедный Денком, конечно, в расчет не шел: — Кажется, вы забываете, насколько обязаны графине.
Молодой человек рассеянно направил на нее свои золотые очки:
— Так вот чем я вас раздражаю? Понятно, понятно…
— Графиня очень добра к нам, — продолжила мисс Вернхэм, вынужденная обсуждать свои дела при постороннем, поскольку собеседник не двигался с места. Доктору было, кажется, безразлично, услышит ли тот лишнее, — он стоял, как завороженный, чувствуя странную связь с незнакомым, спокойным пожилым человеком в большом твидовом кепи. Видимо, и мисс Вернхэм это поняла, ибо вдруг добавила: — Если хотите позагорать именно здесь, проводите нас и вернетесь.
При этих словах доктор Хью явно заколебался, а Денком, несмотря на свое решение ничего не замечать, украдкой поднял глаза. И тут же наткнулся на странный, пристальный взгляд бесцветных глаз мисс Вернхэм, напомнившей ему кого-то, какой-то персонаж, из пьесы или романа — то ли угрюмую гувернантку, то ли трагичную старую деву. Она будто пыталась увидеть его насквозь, будто бросала вызов, спрашивая отнюдь не дружелюбно: «Что у вас может быть общего с нами?» В ту же минуту издалека раздался сильный, насмешливый голос графини: «Вперед, вперед, ягнятки, догоняйте свою старую bergere![28]» Мисс Вернхэм повернулась, заспешила вверх по крутой дорожке, а доктор Хью, после короткого размышления, обратившись к Денкому с немым призывом, положил свой экземпляр на скамью, будто бы занимая место или обещая вернуться, и легко побежал догонять.
Невинны и неисчерпаемы радости наблюдателя, который пытается на основании виденного анализировать жизнь. Греясь на теплом апрельском солнышке, бедный Денком легко убедил себя, будто ждет молодого человека, чтобы услышать блестящие откровения образованного молодого ума. Он не мог отвести глаз от книги на противоположном конце скамейки, хотя не прикоснулся бы к ней ни за что на свете. Эта книга еще раз подтверждала его теорию, в подтверждениях не нуждавшуюся. Меланхолия почти прошла, и Денком — по его старому собственному определению, — высунув голову в окно, немного повеселел. Он размышлял о графине, старшей из двух только что побывавших здесь дам, которая явно тянула на себе всю компанию. Со стороны порой человек выглядит безобразно, но, вопреки частому мнению, вблизи становится видно детали, которые все меняют. А доктор Хью наверняка какой-нибудь обозреватель от газеты или издательства, которому присылают сигнальные экземпляры. Доктор вернулся через четверть часа и, с видимым облегчением обнаружив Денкома на прежнем месте, широко ему улыбнулся белозубой, смущенной улыбкой. Он огорчился, не увидев второй книжки, которая могла бы стать хорошим предлогом завязать разговор с молчаливым незнакомым джентльменом. Но он все же заговорил — он поднял со скамьи свой томик и произнес:
— Согласитесь… если вы, конечно, успели прочесть… эта книга лучшее из всего, что он пока сделал.
Денком в ответ рассмеялся, так его позабавило это «пока сделал», открывавшее перед ним широкие перспективы. Но счел за лучшее промолчать — кажется, молодой человек и его тоже принял за критика. Денком потянул из-под кепи свой экземпляр, инстинктивно опуская глаза, чтобы не выдать себя снисходительным взглядом. Отчасти по той причине, что человек, обсуждая свой труд, в чужих глазах всегда выглядит дураком.
— Вы именно так и напишете? — обратился он к собеседнику.
— Я не уверен, что буду об этом писать. Я вообще не пишу, разве что очень редко… читаю только для удовольствия. Но эта книга просто ужас до чего замечательная.
Денком засомневался. Начни доктор его бранить, он тотчас бы сказал, что он и есть автор, а так… пусть молодой человек выговорится, зачем гасить порывы? Он и не «погасил», причем до того хорошо, что через пару минут тот уже расположился рядом, простодушно рассказывая, как любит этого автора, чья книга лежит перед ними, и как только его он и может перечитывать во второй раз. Книгу он добыл в Лондоне, куда ездил два дня назад, у знакомого критика из литературного еженедельника, где тот ее получил от издателя, чтобы «состряпать статейку», которая будет «гвоздь», хотя ушло на нее всего пятнадцать минут. Доктор Хью признался, до чего ему стыдно за друга, за поверхностную статью о романе, который требует внимательного и вдумчивого анализа; и, со всей своей свежестью впечатлений, со стремлением высказаться, вскоре он показался бедному Денкому необыкновенным, прекрасным видением. Случай свел их, утомленного рыцаря пера и восторженного почитателя, человека нового поколения, чьим отзывом можно было гордиться. Почитатель казался и впрямь необыкновенным, поскольку не так часто встретишь небритого молодого врача — видом доктор Хью походил на одного немецкого физиолога, — который к тому же был бы влюблен без памяти в изящную словесность. Конечно, их свел случай, но, в отличие от многих предыдущих, случай счастливый, и Денком просидел не менее получаса, почти не раскрывая рта, довольный и удивленный в одинаковой мере. Сам он сказал доктору только, что обязан своим экземпляром приятельским отношениям с издателем, который узнал о его нездоровье и прислал ее в Борнмут, оказав таким образом знак дружеского внимания. Денком решил не скрывать, что болен, так как врач все равно непременно бы догадался; он даже позволил себе перейти на «медицинскую тему», поинтересовавшись насчет того, что думает молодой человек, в ком страсть к прекрасному сочетается с научными знаниями, по поводу новомодных лекарств. Наверное, Денком, начиная всерьез слушать собеседника, который принял всерьез его, несколько отступал от собственных правил, но ему приятно было смотреть на свежую, пылкую юность, и он еще раз с болью подумал, насколько странно жизнь плетет свой сюжет и сколько дел для него еще есть в этом мире. Он погрешил против истины, собравшись подвести черту, думая, будто бы для него у нее ничего не осталось. Нет, конечно же, это не так, она неисчерпаема, исчерпал себя только сам бедный художник.
Доктор, не менее страстно влюбленный и в физиологию, буквально дышал веяниями своего времени — иначе говоря, он совсем недавно получил свой диплом; однако был независим, знаком с самыми разными взглядами, а разговаривал как человек, явно не без литературных способностей. Конечно, писать он пробовал, но тут природа его обделила. «Зрелые годы» его потрясли, он нашел там куски великолепные и, в подтверждение своих слов, захотел их прочесть Денкому вслух. Он был отнюдь не видением и, быть может, ниспослан Денкому, как и здешний целебный воздух, чтобы перевести дух, — он продолжал горячо рассказывать, как только совсем недавно открыл для себя этого автора и как немедленно полюбил за то, что тот единственный сумел облечь в живую плоть искусство, задыхавшееся от навязанных форм. Нет, автору он не писал; исключительно из почтительности. Денком порадовался от души, что всегда отказывал фотографам. Восторг, каким был исполнен доктор, вполне мог оказаться завязкой для нового, замечательного знакомства, и, разумеется, служба доктора Хью при графине не должна была им помешать никоим образом. Денкому захотелось тут же побольше узнать о том, что за человек графиня и какова природа взаимных связей, объединявших их любопытное трио. Графиня оказалась вдовой французского аристократа и дочерью знаменитого английского баритона, от кого она унаследовала вкус — правда, минус талант, — а также огромное, скопленное трудом приданое, остатки которого теперь проматывала. Мисс Вернхэм, личность странная, но прекрасная пианистка, живет при графине за жалованье. Графиня — щедрая, эксцентричная и независимая — везде возит с собой свою музыкантшу и своего врача. Невежественная и бурная, она тем не менее иногда бывает неотразимой. По этому быстрому наброску с натуры Денком тут же дорисовал в уме остальную картину. Его визави, говоря в новых терминах психологии, сам легко подпадал под гипноз, и если вдруг становился сверх меры общителен, то это означало, что он уже готов подчиниться. Он пошел у Денкома на поводу, даже еще не зная, кто он такой.
