Лесли Хартли - По найму
В этом есть что-то очень мещанское: посмотришь на нее — сразу настроение портится. Нет, я знаю, что она уже не носит траур, я говорю в переносном смысле...
Ее мать сейчас в сумасшедшем доме. Разве ты не знала? Да, да, потому-то, собственно, все мы так боимся за Эрнестину. Она и сама, наверное, боится, хотя, конечно, об этом помалкивает: как бы ей в один прекрасный день тоже туда не загреметь. Во всяком случае, пора бы ей понять, что такое поведение в наши дни ненормально, уж не знаю, как раньше. Это только в Библии рыдают и посыпают головы пеплом. Да еще королева Виктория, но до чего же она всем тогда надоела со своей скорбью. Теперь другие времена, другие отношения. Самое долгое и задушевное общение, на которое мы способны, — это застолье. Вот почему многие из нас предпочитают заводить не друзей, а знакомых: от них не так устаешь и, между прочим, в конечном итоге они гораздо надежней. Незаменимых нет. Не знаю, как ты, но, например, я себя к незаменимым не отношу. Не дай Бог стать незаменимой! Разве можно умереть со спокойной душой, если знаешь наперед, что на твоей могиле будут безутешно рыдать? Да ни за что на свете! Кто из нас незаменим? Во всяком случае, не Филипп. Между нами, жуткий был сноб, вечно корчил из себя Бог знает кого. Да и наша бедняжка Эрнестина тоже иногда начинает воображать себя принцессой.
Правда, в последнее время она стала меньше хныкать. Уж не знаю, сама ли догадалась или кто подсказал, но теперь она гораздо реже заводит свою любимую пластинку — и слава Богу: песенка сильно всем приелась. Конечно, нам очень жаль Эрнестину, но все равно ничего утешительнее, чем «не горюй, все уладится», мы ей сказать не в состоянии. Тем более что, может, в глубине души она совсем не хочет, чтобы «все уладилось». Боюсь только, если она вовремя не опомнится, как бы ей не последовать за своей матушкой.
Ради Бога не подумай, что я против нее что-нибудь имею. Эрнестина — прелесть, все мы ее обожаем и ждем не дождемся ее возвращения. Но выход один: cherchez l'homme![4] Как хорошо, если б отыскался какой-нибудь милый и благородный человек из числа тех, кого мы знаем и любим, — не надо, чтоб он был богат, это ей ни к чему, главное, чтобы она могла его жалеть. Как это ни смешно, она и за Филиппа вышла из жалости — в этом я не сомневаюсь ни минуты. В мужчине она ищет объект для сострадания. И отчасти для восхищения. Кто из наших знакомых мог бы ей подойти? Пожалуй, Джаспер — и Арчи. Хьюи тоже годится, особенно если за него похлопочет Констанция. Думаешь, я не права? Кто знает... Констанция непредсказуема. Когда он рядом, она над ним измывается, когда его нет (хотя он вечно при ней!), Боже сохрани что-нибудь не так про него сказать — Констанция набросится, как тигрица. Тебе не нравится Хьюи? По-моему, он ничего. Хорош собой и, говорят, талантлив... Больше похож на хамоватого офицерика, чем на художника? Ну, ты к нему несправедлива, а кроме того, в этом-то как раз вся прелесть. Неизвестно, правда, способен ли он на благородный поступок, — пока он, бедняжка, не имел возможности проявить себя с этой стороны. Но как же мы познакомим с ним или с кем-то другим Эрнестину, если она сидит взаперти? Правда, время от времени в ее мавзолее на Саут-Холкин-стрит бывают посетители, но там уж не до знакомств! Надо уважать чувства леди Франклин. Надо проявлять деликатность. Нельзя упоминать о ее трагедии. Нельзя забывать о ее трагедии. Надо все время помнить о том, что она испытала, но вслух — ни-ни-ни! Нельзя говорить громко — она пугается, нельзя говорить шепотом — она начинает думать о смерти мужа. Но мы очень любим Эрнестину, она наше сокровище. Ты только не думай, что я имею в виду капиталы, унаследованные ею после смерти Филиппа. Что ей деньги! Снотворное, чтобы подольше находиться в своей дреме. Но они все равно при ней — стоит лишь протянуть руку за чековой книжкой. Когда она рядом, мы чувствуем себя увереннее. В каком смысле? Ну хотя бы в финансовом. Ведь случись с нами неприятность... беда, Эрнестина тотчас поспешит на помощь. Мы просто не имеем права бросить ее на произвол судьбы — хоть изредка надо навещать ее, разумеется, предварительно позвонив или написав ей, чтобы в случае чего она могла сказать: «Нет, нет, я не могу вас принять. Я хочу побыть наедине с моим горем. Когда со мной моя печаль, я чувствую себя такой ничтожной (она всегда была очень самокритичной), но без нее я вообще не существую. Я живу лишь моей печалью».
Но все равно Эрнестина — наш человек. Мы все время говорим и думаем о ней, потому что очень хотим помочь ей вернуться к нормальной жизни. Пока она вся какая-то замороженная: как вклад в иностранном банке. Впрочем, с ее вкладами как раз полный порядок: в отличие от своей хозяйки они вовсе не заморожены и живут напряженной жизнью. Я прямо-таки вижу, как ее активный баланс дружески похлопывает по плечу наши лицевые счета (где кредит, увы, превышен): на редкость приятное ощущение. Нет, мы просто не имеем права потерять Эрнестину. Будь ангелом, позвони ей и спроси, а что, если мы забежим к ней в четверг на чашку чая. Или нет: лучше пригласи ее к нам на огонек на той неделе, будут только самые близкие, и больше никого.
Только она все равно не придет. Соберутся все — и Джаспер, и Арчи, и Хьюи — он-то никогда не отказывается от приглашений, и Констанция тоже заглянет: она всегда приходит, если приходит Хьюи, только вот Эрнестины мы не дождемся...
Ты, наверное, слушаешь меня и думаешь: какие чудовищные речи! Скажи честно: тебе не противно все это выслушивать? Тебе не стыдно за свою старую подругу? За ее вульгарность? Но я хотела как лучше, наша милая и очаровательная Эрнестина — умница, несмотря на все ее фокусы. Просто нам очень хочется найти для нее достойную пару — что в этом дурного? Мы обязаны проследить, чтобы она не стала добычей первого встречного авантюриста — это должен быть человек, которого мы знаем и ценим.
...Что ты, что ты, она терпеть не может Франклинов, они слишком спесивые, а кроме того, служат ей живым укором. Они считают, что она угробила их дорогого Филиппа, — и только укрепляют ее в сознании своей вины. Конечно, если б у нее был ребенок... Впрочем, нет: наше общество ей гораздо полезнее, ей так не хватает трезвых, практичных людей: одним словом, ей очень не хватает нас.
Я, конечно, шучу, но вообще-то кто знает — может быть, ей и впрямь было бы лучше с Джаспером, Арчи или Хьюи (он-то, по крайней мере, не знает, что такое угрызения совести), чем вариться в собственном соку, жить призраками прошлого в своей золотой клетке, которая, не ровен час, может превратиться в палату дома для умалишенных. Романчик с Хьюи привел бы ее в чувство! Говоришь, Констанция не допустит? Посмотрим... Милая славная Конни... впрочем, она терпеть не может, когда ее так называют, ей не нравится сочетание Конни — Хьюи... Но что, если он ей уже поднадоел? Вдруг ей осточертело быть его сторожевой овчаркой? Неплохо бы познакомить его с Эрнестиной, только как — ума не приложу».
Трудно сказать, долетали обрывки подобных разговоров до той, которой они были посвящены, и тревожили ее уединение или нет, — скорее всего, долетали и тревожили. Во всяком случае, до леди Франклин время от времени доходили слухи о подобных разговорах — так доносится отдаленный гул возбужденной уличной толпы сквозь приоткрытые окна и плохо задернутые шторы. Новая жизнь — угроза и надежда. То, что она слышала и видела, сбивало с толку, ранило ее отвыкшую от мирской суеты душу, мешало всматриваться в глубины своего «я», заглушало постоянный шепот ее вины. Внешний мир пугал своим богатством и разнообразием: она приучила себя видеть лишь то, что хотела увидеть, и слышала только то, что было специально отобрано для ее слуха. Надо поскорей закрыть окна, задернуть шторы, отгородиться от пересудов. Когда все это было сделано, леди Франклин почувствовала удивительное умиротворение.
ГЛАВА 8
Среди хора голосов, доносившихся до леди Франклин (когда она начинала прислушиваться к шумам и звукам внешнего мира), один заметно выделялся — в его интонациях не было ни мягкости, ни изысканности, — но леди Франклин тотчас узнавала его и радовалась, потому что голос этот принадлежал Ледбиттеру. Сам он уже не мог вспомнить, когда впервые задумался о финансовых возможностях леди Франклин, но так или иначе, когда он принимался размышлять об этом, у него неизменно улучшалось настроение. Он знал, что леди Франклин богата и не думает с тревогой о завтрашнем дне, но вообще то же самое можно было сказать если не о всех, то о подавляющем большинстве его клиентов. Он ничего не имел против — иначе они вряд ли пользовались бы его услугами. На этом его интерес к их капиталам обычно заканчивался — трудно было ожидать, что кто-нибудь сделает его наследником... Некоторые, правда, давали на чай чаще и больше, чем другие, — за это, конечно, им спасибо! С другой стороны, когда он решил бросить пожарную службу и основать собственную фирму, о чем его клиенты прекрасно знали (он не только сообщил об этом каждому из них, но и разослал визитные карточки — «Ледбиттер и К°. Прокат и найм автомобилей на все случаи жизни»), никто и не подумал ему помочь. Впрочем, одна пожилая дама застенчиво предложила ему фунт стерлингов, который он столь же застенчиво, но твердо отверг, решив, что для ее бюджета это слишком большая жертва. Прочие же, в том числе и те, кто уже давно потерял деньгам счет, не предложили ему ни гроша: сам, мол, кашу заварил, сам ее и расхлебывай. Деньги стали их защитной оболочкой, второй кожей, броней, и они берегли их, как самих себя. Это бы еще ничего, но среди его клиентов были и такие, кто вступал с ним в интенсивную переписку по поводу тех или иных пунктов в счете за пользование машиной, что вызвали их сомнения. В свое время он сообщил своим клиентам, что его расценки ниже тех, что приняты в аналогичных фирмах. Так оно и было на самом деле, но и тут отыскались склочники, жаловавшиеся, что он их обирает. Ледбиттер терпеть не мог таких выяснений отношений, они действовали ему на нервы, из-за чего временами его вдруг охватывал панический страх растерять свою клиентуру.
