Герман Казак - Город за рекой
Перкинг слегка поднял вверх левую руку, так что обнажился край красной шелковой подкладки просторного рукава. Вытянув указательный палец, как будто он хотел! нарисовать в воздухе какой-то знак, ассистент сказал назидательно:
— Сокровищница и бездна духа — как точно подмечено! Так, пожалуй, мог бы выразиться Курцико.
Он медленно опустил руку.
— Поведение человека, — продолжал старый Перкинг, — которое он занимает по отношению к повседневности, любви, смерти, по отношению к власти, истине и божественному закону, подчиняется, как вы знаете, твердым ритуалам, в том числе определенным ритуалам выражения. Они, как волны, ритмически движутся, бьются внутри временного целого. Они всегда присутствуют. Кто однажды приобрел кругозор, тот различает соответствия отдельных периодов и вкладов народов. Далее обнаруживается, что каждая запись, будь то песня, мысль, изображение или описание, имеет в духовном пространстве свой образ и прототип. Не всегда это такое новое, которое превосходит старое по силе и глубине. Это облегчает нашу работу. Но я утомляю ваше внимание сведениями, которые вам как ученому, само собой, известны.
— Где бы я здесь ни оказывался, — возразил Роберт, — среди людей или вещей, я попадаю в положение человека, который учится. Со мной уже было такое в Префектуре, когда я слушал Высокого Комиссара.
— Высокий Комиссар, — сказал ассистент Перкинг, почтительно склонив голову, — один из великих Земли. Что мы, помощники, в сравнении с ним!
— Я попросил бы вас, — сказал Роберт, — рассказать мне поподробнее об Архиве.
— Смысл его может лишь угадываться, — объяснял Перкинг. — Разумеется, в сочинениях философов, поэтов, ученых исследователей содержится сумма знаний прошлого, но к этим основным достижениям творческой деятельности на Земле присоединяется немалая доля вообще всякого рода письменных свидетельств в форме писем, дневников, рукописного наследия и записок, насколько в них, — тут старый ассистент замедлил речь и конец фразы произнес с особенным смыслом, подчеркивая каждое слово, — насколько в них человеческая судьба показательна для судьбы космоса.
Роберт долго не отвечал на слова ассистента, продолжая смотреть прямо ему в глаза. Наконец он сказал:
— Я только задаюсь вопросом, когда думаю обо всем этом, какая же инстанция обладает правом и способностью судить о ценности или неценности того или иного продукта духовной деятельности. Если я не ошибаюсь, то речь здесь идет о бессмертии. — Не давая помощнику перебить себя признательным кивком головы, Роберт живо продолжал: — Каждый, кому важен был его труд, не щадил для него своих усилий. Многое, что способно, быть может, оказывать воздействие в момент появления, со временем теряет силу, другое же, что в глазах современников, случается, выглядит малозначительным или сомнительным, потомки, напротив, с гордостью превозносят.
— Все написанное, — возразил Перкинг, — претендует на длительную жизнь. Ибо оно запечатлевает мгновение. Известно, однако, что часто воля, тщеславие, желание показать себя движут пишущим, нередко это — неосознанное чувство опьянения жизнью, потребность высказаться, эмоциональный порыв или накопление знания. Частное, субъективное никогда не достигает бессмертия, оно задерживается лишь на короткий срок. Лишь когда голоса свыше руководят человеком, слова его приобретают творческую силу. Лишь анонимное имеет своего рода бессмертие. Что при этом сам человек — инструмент добрых или злых сил, сосуд божественного или демонического — это для смертных остается неизвестным. Поэтому современники, мой господин доктор, охотно пребывают в заблуждении, хотя и потомки тоже судят не всегда верно. Но, как бы там ни было, для установления, что обладает действительной силой и на какой период времени ее сохраняет, имеется одна инстанция. Единственная авторитетная инстанция, в пределы которой вы как раз вступили, — Архив.
— Абсолютная инстанция, — воскликнул Роберт с сомнением, — которая справедливо решает вопрос о бессмертии каждого творения?!
— Органически решает, — поправил старый помощник. — В той мере, в какой человеческой судьбой управляет Префектура.
— Ах! — вырвалось у Роберта; он в волнении заходил взад и вперед по комнате. — К чему это мне, — он остановился, — мне, которого назначили сюда архивариусом! Я бы никогда не отважился вершить подобного рода суд перед лицом истории!
— Ни вам, ни нам, помощникам, это не пристало бы, — возразил Перкинг тихим голосом. — Приговор выносится сам собой. Он изначально уже содержится в каждой вещи — так же как судьба в человеке. Как не Префект судит, а Префектура, так и тут — не архивариус, но Архив.
— Но что оно должно означать — Архив?! — воскликнул Роберт. — Неужели существует только обезличенный механизм?
Он в вызывающей позе стоял перед Перкингом, сжимая в кулаки руки в карманах брюк. Тот провел кончиками пальцев по своему рукаву, как будто смахивая пылинки, потом сказал:
— Какие цели преследует Префектура с вашим назначением на должность архивариуса, никто из нас, помощников, не может знать.
Роберт попросил извинить за то, что погорячился. Перкинг, молча приняв его извинения, сказал, что он затрудняется объяснить ему существо инстанции, которая непосвященному, как он понимает, может представляться на первый взгляд чем-то непостижимым. Но дело обстоит так, как он только что заметил: приговор выносится сам собой благодаря характеру каждой вещи в отдельности.
— Мы, помощники, — пояснил он, — только следим за исполнением. Сочинения, которые недостаточно проникнуты живой силой духа, бракуются, другими словами, рассыпаются в прах без нашего участия. Бывает, конечно, что мы ускоряем этот процесс, как, например, в случаях с демагогическими учениями или с литературной продукцией, которая служит дешевым целям дня. Тем скорее без пользы потраченные мысли и чувствования могут как основной материал снова освободиться; освободиться, после того как они прошли чистилище. И они тоже нуждаются в очищении. С другой стороны, мы сохраняем некоторые страшные примеры духовного заблуждения и человеческой самонадеянности. Делаем мы это для того, чтобы пригвоздить к позорному столбу глупость и ужасную закоснелость людей. Ибо, — старый помощник ближе склонился к Роберту, — ибо не ложь заклятый враг правды, а глупость.
С этими словами Перкинг подошел к одному из столов, на котором лежала стопа рукописей.
— Как раз среди бумаг, поступивших вчера, — сказал он, — мне попалась одна запись, которая иллюстрирует высказанное мной соображение. Встретилась она мне на страницах дневника одного человека, который не опубликовал в своей жизни ни строчки; как служащий бюро одного предприятия, он вел неприметную жизнь и втайне, для себя только, записывал свои мысли. Вот это место: "Я верю если не в бессмертие души, то по крайней мере в бессмертие глупости. Если когда-нибудь от нашей Земли совсем ничего не останется, то вместо нее в мировом пространстве еще долго будет кружить туманное облако — сгусток испарений всей человеческой глупости, начиная с Адама".
— Хорошо подмечено, — сказал Роберт, — хотя три последних слова снижают емкость высказывания. В целом же типичный сарказм позднего времени.
— У вас верный глаз, — с похвалой отозвался ассистент.
Он предложил Роберту осмотреть Архив, чтобы заодно познакомить его с другими сотрудниками. Ассистенты в большинстве своем были, как и Перкинг, пожилые мужчины, седовласые, с умными, проницательными глазами; они только на секунду поднимали взгляд на Роберта и снова погружались в неоглядный мир, в котором они пребывали во время своих чтений и записей. Одни сидели со своей работой на корточках, другие стояли перед конторками. Их позы и движения были спокойны и сдержанны; в них не чувствовалось усталости, скорее благотворное терпение.
Многие помещения Архива уходили вниз, в подземные этажи, куда вела винтовая лестница. Перкинг тихо рассказывал о работе ассистентов, которая состояла в систематизации, отборе и аннулировании материалов.
— К нашему Мастеру Магусу, — сказал он, — хранителю печати секретных бумаг, который пребывает в самой глубокой крипте Архива, вы спуститесь как-нибудь в другой раз.
В залах семи этажей, которые, подобно пещерам, вырублены были в толще земной породы, высокими рядами стояли стеллажи с подшивками бумаг, папками, фолиантами, свитками — свидетельствами прошлого, завещанные настоящему. Молодые служители в форменной одежде посыльных оберегали в ярко освещенных помещениях духовное наследие мира, которое Роберт обводил почтительным взглядом. В нескольких подземных залах он обратил внимание на внушительное собрание из китайского и тибетского наследия, в сравнении с которым эллинистический и римский вклад выглядел довольно скромным. Так, к примеру, здесь находилось необъятное количество свидетельств живительной силы Дао. Но сейчас не время было вникать в подробности. Это был не более чем ознакомительный осмотр фондов, чтобы новый архивариус мог составить себе некоторое представление о них.
