Лев Толстой - Анна Каренина
впечатление; впечатление было хорошее; потом в назначенный день было сделано
родителям и принято ожидаемое предложение. Все произошло очень легко и
просто. По крайней мере так казалось княгине. Но на своих дочерях она
испытала, как не легко и не просто это, кажущееся обыкновенным, дело -
выдавать дочерей замуж. Сколько страхов было пережито, сколько мыслей
передумано, сколько денег потрачено, сколько столкновений с мужем при выдаче
замуж старших двух, Дарьи и Натальи! Теперь, при вывозе меньшой, -
переживались те же страхи, те же сомнения и еще большие, чем из-за старших,
ссоры с мужем. Старый князь, как и все отцы, был особенно щепетилен насчет
чести и чистоты своих дочерей; он был неблагоразумно ревнив к дочерям, и
особенно к Кити, которая была его любимица, и на каждом шагу делал сцены
княгине за то, что она компрометирует дочь. Княгиня привыкла к этому еще с
первыми дочерьми, но теперь она чувствовала, что щепетильность князя имеет
больше оснований. Она видела, что в последнее время многое изменилось в
приемах общества, что обязанности матери стали еще труднее. Она видела, что
сверстницы Кити составляли какие-то общества, отправлялись на какие-то
курсы, свободно обращались с мужчинами, ездили одни по улицам, многие не
приседали и, главное, были все твердо уверены, что выбрать себе мужа есть их
дело, а не родителей. "Нынче уж так не выдают замуж, как прежде", - думали и
говорили все эти молодые девушки и все даже старые люди. Но как же нынче
выдают замуж, княгиня ни от кого не могла узнать. Французский обычай -
родителям решать судьбу детей - был не принят, осуждался. Английский обычай
- совершенной свободы девушки - был тоже не принят и невозможен в русском
обществе. Русский обычай сватовства считался чем-то безобразным, над ним
смеялись, все и сама княгиня. Но как надо выходить и выдавать замуж, никто
не знал. Все, с кем княгине случалось толковать об этом, говорили ей одно:
"Помилуйте, в наше время уж пора оставить эту старину. Ведь молодым людям в
брак вступать, а не родителям; стало быть, и надо оставить молодых людей
устраиваться, как они знают". Но хорошо было говорить так тем, у кого не
было дочерей; а княгиня понимала, что при сближении дочь могла влюбиться, и
влюбиться в того, кто не захочет жениться, или в того, кто не годится в
мужья. И сколько бы ни внушали княгине, что в наше время молодые люди сами
должны устраивать свою судьбу, она не могла верить этому, как не могла бы
верить тому, что в какое бы то ни было время для пятилетних детей самыми
лучшими игрушками должны быть заряженные пистолеты. И потому княгиня
беспокоилась с Кити больше, чем со старшими дочерьми.
Теперь она боялась, чтобы Вронский не ограничился одним ухаживаньем за
ее дочерью. Она видела, что дочь уже влюблена в него, но утешала себя тем,
что он честный человек и потому не сделает этого. Но вместе с тем она знала,
как с нынешнею свободой обращения легко вскружить голову девушки и как
вообще мужчины легко смотрят на эту вину. На прошлой неделе Кити рассказала
матери свой разговор во время мазурки с Вронским. Разговор этот отчасти
успокоил княгиню; но совершенно спокойною она не могла быть. Вронский сказал
Кити, что они, оба брата, так привыкли во всем подчиняться своей матери, что
никогда не решатся предпринять что-нибудь важное, не посоветовавшись с нею.
"И теперь я жду, как особенного счастья, приезда матушки из Петербурга", -
сказал он.
Кити рассказала это, не придавая никакого значения этим словам. Но мать
поняла это иначе. Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала,
оскорбить мать, не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака
и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому. Как ни
горько было теперь княгине видеть несчастие старшей дочери Долли,
сбиравшейся оставить мужа, волнение о решавшейся судьбе меньшой дочери
поглощало все ее чувства. Нынешний день, с появлением Левина, ей прибавилось
еще новое беспокойство. Она боялась, чтобы дочь, имевшая, как ей казалось,
одно время чувство к Левину, из излишней честности, не отказала бы Вронскому
и вообще чтобы приезд Левина не запутал, - не задержал дела, столь близкого
к окончанию.
- Что он, давно ли приехал? - сказала княгиня про Левина, когда они
вернулись домой.
- Нынче, maman.
- Я одно хочу сказать, - начала княгиня, и по серьезно-оживленному лицу
ее Кити угадала, о чем будет речь.
- Мама, - сказала она, вспыхнув и быстро поворачиваясь к ней, -
пожалуйста, пожалуйста, не говорите ничего про это. Я знаю, я все знаю.
Она желала того же, чего желала и мать, но мотивы желания матери
оскорбляли ее.
- Я только хочу сказать, что, подав надежду одному...
- Мама, голубчик, ради бога, не говорите. Так страшно говорить про это.
- Не буду, не буду, - сказала мать, увидав слезы на глазах дочери, - но
одно, моя душа: ты мне обещала, что у тебя не будет от меня тайны. Не будет?
- Никогда, мама, никакой, - отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в
лицо матери. - Но мне нечего говорить теперь. Я... я... если бы хотела, я не
знаю, что сказать и как... я не знаю..
"Нет, неправду не может она сказать с этими глазами", - подумала мать,
улыбаясь на ее волнение и счастие. Княгиня улыбалась тому, как огромно и
значительно кажется ей, бедняжке, то, что происходит теперь в ее душе.
XIII
Кити испытывала после обеда и до начала вечера чувство, подобное тому,
какое испытывает юноша пред битвою. Сердце ее билось сильно, и мысли не
могли ни на чем остановиться.
Она чувствовала, что нынешний вечер, когда они оба в первый раз
встречаются, должен быть решительный в ее судьбе. И она беспрестанно
представляла себе их, то каждого порознь, то вместе обоих. Когда она думала
о прошедшем, она с удовольствием, с нежностью останавливалась на
воспоминаниях своих отношений к Левину. Воспоминания детства и воспоминания
о дружбе Левина с ее умершим братом придавали особенную поэтическую прелесть
ее отношениям с ним. Его любовь к ней, в которой она была уверена, была
лестна и радостна ей. И ей легко было вспомнить о Левине. В воспоминание же
о Вронском примешивалось что-то неловкое, хотя он был в высшей степени
светский и спокойный человек; как будто фальшь какая-то была, - не в нем, он
был очень прост и мил, - но в ней самой, тогда как с Левиным она чувствовала
себя совершенно простою и ясною. Но зато, как только она думала о будущем с
Вронским, пред ней вставала перспектива блестяще-счастливая; с Левиным же
будущность представлялась туманною.
Взойдя наверх одеться для вечера и взглянув в зеркало, она с радостью
заметила, что она в одном из своих хороших дней и в полном обладании всеми
своим силами, а это ей так нужно было для предстоящего: она чувствовала в
себе внешнюю тишину и свободную грацию движений.
В половине восьмого, только что она сошла в гостиную, лакей доложил:
"Константин Дмитрич Левин". Княгиня была еще в своей комнате, и князь не
выходил. "Так и есть", - подумала Кити, и вся кровь прилила ей к сердцу. Она
ужаснулась своей бледности, взглянув в зеркало.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее
одну и сделать предложение. И тут только в первый раз все дело представилось
ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос
касается не ее одной, - с кем она будет счастлива и кого она любит, - но что
сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить
жестоко... За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать
нечего, так нужно, так должно.
"Боже мой, неужели это я сама должна сказать ему? - подумала она. - Ну
что я скажу ему? Неужели я скажу ему, что я его не люблю? Это будет
неправда. Что ж я скажу ему? Скажу, что люблю другого? Нет, это невозможно.
Я уйду, уйду".
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. "Нет! нечестно.
Чего мне бояться? Я ничего дурного не сделала. Что будет, то будет! Скажу
правду. Да с ним не может быть неловко. Вот он", - сказала она себе, увидав
всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами.
Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
- Я не вовремя, кажется, слишком рано, - сказал он, оглянув пустую
гостиную. Когда он увидал, что его ожидания сбылись, что ничто не мешает ему
высказаться, лицо его сделалось мрачно.
- О нет, - сказала Кити и села к столу.
