Анна Зегерс - Седьмой крест. Рассказы
— Он нисколько не страдал, фрау Швейгерт, ему повезло в смерти.
Она теребила его рубашку и одеяло.
Рейнгольд Шанц был транспортабелен, и его при первой же возможности вывезли вместе с другими. Наутро уже кто-то другой лежал в его постели.
Луиза уезжала с одним из следующих транспортов. Она бросилась к фрау Швейгерт на шею и зарыдала. И тут Агата вместо обычной тупой безысходной скорби почувствовала режущую боль в груди — ее нельзя было бы вынести, не продлись она всего лишь секунду. Никто этого особо не приказывал, но никто и не удивился, что фрау Швейгерт не покладая рук работала до последней минуты, помогла перевязать последнего раненого и погрузить его на машину.
В потоке беженцев, устремленных за Пиренеи, преследуемых солдатами Франко на земле и с воздуха до последнего рубежа родной земли, фрау Швейгерт одиноко брела со своим уже полегчавшим чемоданом. Но теперь она несла его не в руке, а на спине, точно ранец. На этом пути немало было одиноких странников: одни уже при выступлении разминулись со своими, другие потеряли их из виду при очередном налете. Матери искали детей, дети — родителей, невесты — женихов. Агата Швейгерт никого не искала, она никого не потеряла из виду. В дороге она занялась мальчонкой — бедняжка больно зашиб ногу, она перевязала ее; семья была многодетная, матери и дедушке трудно было удерживать своих птенцов при себе и приглядывать за ними во время этого исхода. Фрау Швейгерт смастерила носилки из своего головного платка, и двое старших поочередно несли младшего. Вскоре мать — ее звали Мария Гонсалес — и ее свекор, дедушка, мрачноватый, крепкий старик, уже не могли обойтись без фрау Швейгерт. Она присматривала за младшими детьми; Альфонсо, старший, помогал ей, он был в дедушку, такой же коренастый и мрачный. Отец, офицер республиканской армии, то ли погиб в бою, то ли попал в плен.
Когда эти испанские люди, не мыслившие жизни под пятою Франко, спустились с Пиренеев, все пришло в смятение на французской границе. По предписанию свыше власти разбросали по лагерям всех, на кого им удалось наложить руку. Семейство Гонсалес, состоявшее из старика, женщины и детей, а также Агаты Швейгерт, прошедшей с ними добрую часть пути и помогавшей им в дороге, очутилось в окрестностях Перпиньяна.
Из уважения и сочувствия к добровольному подвижничеству этих людей семья французских крестьян приютила семью Гонсалес. Им отвели сарай для жилья и кое-чем кормили. Вскоре обеим женщинам нашлось применение в хозяйстве. Так они и жили все вместе под опекой французских крестьян, в свою очередь помогая им до глубокой осени с уборкой урожая. Но тут началась мировая война. Французские войска неподвижной стеной стояли на линии Мажино против германского вермахта. Предчувствие говорило людям: то, что разыгралось ранней весной и как будто завершилось в Испании, может, лишь начало неслыханных ужасов и страданий во всей этой части света.
Семейство Гонсалес мерзло в сарае; обе женщины, неустанно трудясь, сумели приобрести одеяла и кое-какую детскую одежонку. Они радовались, когда их звали в теплую крестьянскую кухню чистить овощи, шить или штопать. Никто не обращал внимания на фрау Швейгерт. Она была нема, как ее тень, и только проворные пальцы без устали двигались.
Тем временем сеньора Гонсалес получила весточку от мужа. Он находился всего лишь в нескольких часах пути, в лагере на Атлантическом побережье. Жена отправилась навестить мужа. Фрау Швейгерт молча прислушивалась к ликованию всей семьи по поводу предстоящей встречи.
А как-то сеньора Гонсалес сообщила Агате:
— Глядите, тут и вам письмо!
Почерк был незнакомый. В том же лагере, где был интернирован Гонсалес, оказался и Рейнгольд Шанц. В один из томительных лагерных дней, когда каждая весточка с воли становилась для всех событием, Гонсалес рассказал Шанцу о чужой женщине, что живет с его семьей в окрестностях Перпиньяна. Наведя справки, Рейнгольд установил, что это может быть только мать его погибшего друга, и написал ей.
«Я так же одинок на свете, как и вы, фрау Швейгерт. Разумеется, не считая товарищей и друзей. Летом здесь была чертова жара, а теперь мочи нет от холодных ветров. Моя малярия дает себя знать. Не могли бы вы раздобыть для меня немного хины? Простите, что утруждаю вас!»
До сих пор фрау Швейгерт не жила, а прозябала. А тут она словно ожила: несколько раз перечла письмо и задумалась. Если хозяин «Грапп д’Ор» — человек порядочный, он, конечно, сохранил ее деньги. Она написала ему. Сеньора Гонсалес с удивлением говорила себе, что чем-то старушка взволнована. Вскоре от хозяина пришел ответ. Он выслал деньги.
Ранним зимним утром фрау Швейгерт, вконец окоченев — она выехала ночным, чтобы загодя быть на месте, — остановилась у лагерных ворот. В чемодане у нее лежала хина и немного теплого белья для Рейнгольда. С удивлением и гневом уставилась она на бараки за колючей проволокой. Хорошо еще, она догадалась выехать ночным. Ведь у нее не было официального пропуска, а добиться разрешения от местных властей оказалось не так-то просто.
Часовой у ворот не пускал ее. Но так как она не понимала его и только повторяла одно и то же имя, он позвал старшего. Со старшим получилось то же самое, и он отвел ее к лейтенанту. Лейтенант все же рассудил, что от этого убожества никому вреда не будет. По его распоряжению фрау Швейгерт отвели в пустой барак для свиданий и вызвали Рейнгольда Шанца.
Рейнгольд еще больше одичал и огрубел. Лицо его выражало неизъяснимую гордость. У рта залегли насмешливые складки, казалось, он бросал вызов всему, что искалечило его молодую жизнь. Задумчиво глядел он на фрау Швейгерт. Поблагодарил за подарки, которые она один за другим доставала из чемодана. Он охотно погладил бы ее по голове, но не решался.
Они рассказали друг другу все, что пережили с тех пор, как встретились в госпитале. Но тут вошел солдат и крикнул: «Fini!» Фрау Швейгерт нерешительно поднялась, солдат ждал у двери. Рейнгольд немного проводил ее. Несмотря на яркое солнце, мел ледяной ветер. Они попрощались. Он еще раз обернулся. Наклонился к ней и сказал скороговоркой:
— Гонсалесы вот-вот уезжают, да и многие едут. Боятся угодить в лапы нацистам, когда война перебросится в эти края.
Солдат снова крикнул: «Fini!» Однако подождал еще. Видно, пожалел старую женщину, стоявшую на ледяном ветру; она была так мала и легка, что ветру ничего не стоило ее сдуть, и, разговаривая с парнем, высоко тянула голову, хоть он и наклонился к ней.
Рейнгольд Шанц продолжал:
— Несколько южноамериканских стран обещают нам убежище и разрешение работать, они вышлют нам билеты на пароход. Друзья Испанской республики нас поддерживают. Мы составляем списки всех, кто хочет ехать с нами. А вы, фрау Швейгерт, вы мать Эрнста, да и сами вы много сделали. Вам надо ехать с нами. Да и куда вы денетесь? Не обратно же в Альгесгейм?
— Нет, нет, — воскликнула Агата Швейгерт, — только с вами!
Весной 1941 года я ночевала вместе с испанскими женщинами в бараке на одном из Антильских островов. Мы ждали пароходов, чтобы разъехаться по странам, обещавшим нам убежище.
Возбужденные горем и радостью, сознанием безопасности и неуверенностью, испанки без конца пели. С ними сидела маленькая худенькая женщина, седина обрамляла ее серое лицо, она была непохожа на испанку и все время молчала.
Но как-то, когда она пришивала ребенку оторвавшуюся пугоцу, у нее вырвалось по-немецки:
— Потише ты, пострел!
Я спросила, из каких она мест, и она ответила — из Альгесгейма Рейнской области.
Весь этот вечер мы просидели вместе. Вскоре я уехала. Не знаю, жива ли она еще. Здесь все, что я узнала о ее жизни.
Предания о неземных пришельцах
Перевод С. Фридлянд
Самое трудное осталось для него позади, во всяком случае, он думал, будто самое трудное уже сделано. Вначале всегда так думаешь. На деле же преодолеваешь только первую трудность, предвестницу тех, которые тебе еще предстоят.
Он перевел дух. Он приземлился точно в заданном месте, внутри городских стен. Он свободно владел аппаратурой, вмонтированной в его костюм, как владел своими десятью пальцами. Одно движение — и он свяжется с друзьями, они ответят ему, а если понадобится, придут на помощь.
Убежденный, что все удается как нельзя лучше, он совсем не испытывал страха. На прощанье друзья сказали ему: «Если все удастся, ты станешь первым. А если не удастся, мы узнаем, что именно не сработало, и сделаем то, чего не сделал ты. Обещаем тебе…»
Друзья полагали, будто их слова вдохновят его. Так оно и было. Хотя в этом, втором, случае ему, разумеется, не пришлось бы дожить до следующей, до удавшейся попытки. Предвкушая триумф, он просто не принял в расчет, что можно никогда больше не жить, ничего больше не переживать.
