Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”
Им постепенно овладевает сонливость, по всему телу разливается холод.
Глаза затягиваются белой пленкой, он теряет интерес к окружающему миру. Он больше не замечает ни теней, ни игры света, ни порывов ветра.
Треснувшие позвонки отбирают жизнь медленно, постепенно — пока наконец голубь не упадет с вытянутыми ножками и не перестанет открывать глаза.
Пушок на голове и грудке взъерошился, клюв судорожно открывается и снова закрывается, жадно хватая воздух, крылышки вздрагивают. В последней попытке увидеть свет птенец открывает глаза, но его уже полностью поглотила тьма. Он поворачивается, вертит головой. Он уже не чувствует боли. Еще раз взмахивает крылышками, как будто хочет взлететь, и застывает.
Я отворачиваюсь и отхожу в сторону. Смотрю на белые крапинки на его крыльях и думаю о том, что ястреб обязательно издалека заметит его — даже спрятавшегося в полумраке под деревом, стеной или камнем.
Шум крыльев. Родители возвращаются из дальнего полета к морю. Мать вбегает на широкий край стены, что возвышается над нашим чердаком. Садится на веточки и перья в гнезде. Она вновь готовится снести яйца, и это для нее сейчас самое главное.
Птицы неожиданно сорвались с места и взмыли в небо.
Что их напугало? Сокол? Подземные толчки? Крик павлина, который пытается спастись бегством от преследующего его барсука? Грохот сорвавшейся со стены водосточной трубы?
Голуби взмыли в небо, сделали круг над куполом и разлетелись в разные стороны.
Я осталась. Забралась под кустик укропа и притаилась в ожидании.
Я отважна и предусмотрительна.
Когда надо мной, маня шумом крыльев, проносится стая, я сначала ощущаю непреодолимое желание присоединиться, почувствовать себя частью целого, лететь вместе.
Нужна немалая сила воли, чтобы остаться, когда все вдруг, неожиданно срываются и улетают.
Но я осталась, не поддалась порыву и вместо того, чтобы улететь, сижу и жду, с любопытством выглядывая из-за длинных сухих стеблей.
Ом уже заметил меня. Стареющий темно-красный голубь с сильно разросшимися белыми наростами вокруг клюва и угловатой длинной головой тоже остался, распластавшись на плоском камне.
Ом никогда не поддается панике, даже если она охватывает всех остальных птиц. Стремление сорваться с места, взмыть в небо и улететь его как будто совершенно не касается. Он вообще часто летит не туда, куда направляется вся стая, иной раз даже наперерез, пробиваясь сквозь крылья остальных.
Ом тоже остался. Он не считает нужным взлетать только потому, что так поступают другие. Но обычно он оставался в одиночестве и теперь с любопытством смотрит на молодую Голубку. Если бы она улетела вместе с огромной голубиной стаей, он ни за что не обратил бы на нее внимания.
Ом часто ухаживает как за голубками, так и за молодыми голубями. И все же с тех пор, как в самом начале зимы в когтях коршуна погиб его друг, длинноклювый голубок Белохвост, он ни на кого не обращал внимания, ни к кому не приближался.
Молодая Голубка, которая не испугалась, не поддалась общему порыву, удивила и восхитила его.
Ему понравились ее рыже-бело-розовые перышки, стройная фигурка и удлиненные, изогнутые серпом сильные крылья, говорившие о быстроте, маневренности и выносливости.
Голубка осторожно, неуверенно выглядывала из-за высоких стеблей, не решаясь выбежать на открытое пространство.
Ом подпрыгнул на месте, забегал, закружился, напрягся всем телом.
Голубка уже ощущала потребность обзавестись семьей и снести яйца.
Ом, хотя и был несколько староват для нее и хромал на одну ногу после того, как ему прищемило пальцы в захлопнувшейся от сквозняка оконной раме, ошеломил ее своими размерами, шириной хвоста и удивительно красивым пухом с фиолетовым отливом на спинке и грудке.
Когда он вертелся вокруг нее, фыркая и воркуя, она чувствовала себя счастливой оттого, что он выбрал именно ее, что именно ее он пожелал.
Она согласилась — наклонилась, поджала ноги и присела, покорная и притихшая.
Голубка отдалась Ому, раскинув крылья и выгнув спинку. Счастливый, возбужденный, он брал ее, трепеща крыльями, распуская перья и пыжась от гордости перед возвращавшимися из своего полета вокруг холма голубями.
На следующий день на том же самом камне тебя чуть не схватила куница. Неожиданный стук зубов. Боль. Ты взлетаешь. За тобой падают на землю капли крови. Куница отгрызла тебе кончик пальца. Он быстро зажил, и лишь время от времени, к перемене погоды, ты чувствуешь в нем неприятное пульсирование и нарастающее давление.
Ты несешь яйца, истекая кровью.
Твои мучения, Голубка, пугают меня. Я страдаю, глядя на тебя. Все скорлупки покрыты ржаво-красными пятнами. Но ты уже подгребаешь их под себя и накрываешь крыльями, воркуя и тряся головой.
— Это мои яйца! — гордо, самоуверенно повторяешь ты, переступая с ноги на ногу.— Мои и твои яйца.
Твои перышки в крови, все тело болит. Ты сидишь на яйцах, прищипывая клювом разбросанные вокруг веточки. Их кончики не должны быть острыми, иначе они могут продырявить яйца или покалечить птенцов.
И потому ты так старательно стискиваешь створки клюва, чтобы раздавить, смягчить все опасные затвердения и острые кончики.
Ты чувствуешь под собой твердые, жесткие прутики. На них еще слепые, неоперившиеся птенцы будут тренироваться в сжимании и разжимании своих коготков. Благодаря этому лапки быстрее станут сильными и цепкими.
Ты прикрываешь собой, согреваешь яйца. Радуешься, чувствуя их под своим брюшком.
Ом пританцовывает вокруг тебя, то поднимая, то опуская голову, вертится вокруг своей оси, воркует. А ты смотришь на него, удовлетворенная тем, что он — твой самец, что он защищает ваше гнездо, гнездо, в котором ты снесла два бело-розовых яичка.
Из всех голубок, родившихся той весной, лишь у тебя одной уже есть свое гнездо и свой самец, который не отпускает тебя ни на шаг, следит, ревнует. Он сердится и злится, стоит тебе только взглянуть на любого другого голубя, наказывает за то, что ты смотришь на меня, за каждый шаг в сторону от гнезда.
Теперь, когда ты снесла ему яйца, он стал еще более ревнивым. Ходит, нахохлившись, вокруг тебя, злобно отгоняет меня подальше, воркует, надувает зоб, сталкивает с карниза. Стоит мне только сесть на противоположной стене, как он тут же подлетает, бьет, спихивает вниз.
Голубка сонно смотрит на то, как он сбрасывает меня крылом и клюет в затылок. Я слетаю вниз, в нишу под вашим гнездом. Ом падает за мной. Он не ожидал, что серый Молодой Голубок с пока еще даже не блестящими перышками упрется боком в стену, поднимет крыло и неожиданно ударит по взъерошенной, воркующей голове. Ом отступил, разинул клюв, разъяренно взглянул на меня и заворковал с ненавистью в голосе. Я снова замахнулся крылом… Он отскочил, избегая удара. Лишь теперь я заметил, насколько он крупнее, тяжелее, массивнее меня.
Ом встал, уверенно расставив свои короткие ноги — ширококостый, с большой округлой головой, с крючковато загибающейся верхней створкой клюва — и вытаращил на меня глаза, угрожающе воркуя и фыркая. Попытался подобраться ко мне сзади.
Он не ожидал, что такой молодой голубь, который еще недавно лишь попискивал, когда все подряд били его, отгоняли и спихивали, наберется храбрости и ударит старого, опытного самца.
Ом злобно разглядывал меня, переступая с ноги на ногу и размышляя — куда бы побольнее ударить этого непокорного голубя, посмевшего нарушить покой его сидящей на яйцах самки.
Я знал, что если он сумеет сзади схватить меня клювом за голову, то может без труда сломать мне шейные позвонки. И я не стал ждать, а снова поднял крыло и ударил. Ом нанес удар одновременно со мной. И теперь мы стояли под каменной статуей с широко раскинутыми в стороны крыльями.
Клацанье сорочьих клювов. Сороки пронеслись мимо нас, как большие сине-белые бабочки. Я лишь на секунду отвлекся, но Ом, уже успев ухватить меня за перья на затылке, подтаскивает к краю и сбрасывает вниз сильным ударом крыла. Я падаю, лечу вниз между статуями, кувыркаясь в воздухе. Все ниже и ниже… Униженный, побитый…
Лишь над самой землей ярость переполняет меня, и я начинаю сильнее взмахивать крыльями. С белой головы неподвижно застывшей фигуры я наблюдаю за подпрыгиваниями старого самца вокруг сидящей на окровавленных яйцах Голубки.
Волна ненависти заливает мои крылья и грудь. Зоб пульсирует в раскаленном воздухе. Я бью крыльями, топаю лапами, верчусь волчком на рогатой голове статуи.
— Ненавижу тебя! Ненавижу! Пропади! Исчезни! Сгинь!
Ом сверху видит меня. Он нервничает, хотя и притворяется, что ему абсолютно наплевать на воркование, топанье, подпрыгивание и нахохливание Молодого Голубка.
Я раздражаю его, оскорбляю, злю. Он начинает кружиться еще быстрее, ворковать еще громче, и все это лишь затем, чтобы не обращать на меня внимания, чтобы не принимать меня всерьез — как будто меня просто нет здесь.
