KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Классическая проза » Анатоль Франс - 1. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.

Анатоль Франс - 1. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга.

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Анатоль Франс, "1. Стихотворения. Коринфская свадьба. Иокаста. Тощий кот. Преступление Сильвестра Бонара. Книга моего друга." бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Явился Полишинель, раскланялся с нами, занавес упал; мальчики и девочки разошлись по домам, а я сижу, погруженный в раздумье. Мамзель Сюзон, видя, что я задумался, решила, что мне грустно. Она убеждена, что тот, кто размышляет, — несчастен. Она берет меня за руку с нежной лаской и спрашивает, о чем я горюю?

Я признаюсь ей: мне досадно, что Гренгале убил дьявола.

Тогда, обняв меня ручонками за шею, она шепчет мне на ухо:

— Я тебе что-то скажу: Гренгале негра убил, но убил не взаправду.

Эти слова меня успокаивают; я рад, что дьявол не умер, и мы уходим довольные.



II. ДРУЗЬЯ СЮЗАННЫ



I. Андре

Вы, конечно, знали доктора Тревьера? Вы помните его широкое, открытое, сияющее лицо и чудесный взгляд его голубых глаз? Это был человек большой души и талантливый хирург. Его присутствие духа в трудных случаях вызывало у всех восхищение. Однажды, когда он делал перед аудиторией опасную операцию, больной под ножом вдруг стал терять силы. Похолодел, пульс остановился; человек умирал. Тогда Тревьер обхватил его обеими руками, прижал к груди и сильно, как борец, встряхнул его окровавленное, изувеченное тело. Затем вновь взялся за скальпель и со свойственной ему осторожной смелостью продолжал оперировать. Кровообращение восстановилось, человек был спасен.

Сбросив халат, Тревьер снова превращался в простодушного, милого человека. Всем нравился его громкий смех. Через несколько месяцев после упомянутой операции он порезался, вытирая ланцет, не обратил на это внимания, а через два дня умер от заражения крови тридцати лет от роду. После него остались жена и ребенок, которых он обожал.

В солнечные дни под елями Булонского леса часто сидела молодая женщина в трауре: она вышивала, время от времени подымая глаза от работы и поглядывая на маленького мальчика с лопаткой и тачкой, игравшего в песочек. Это была г-жа Тревьер. Солнце ласкало ее смуглое матовое лицо, избыток жизненных сил и чувств рвался наружу из ее стесненной порою груди и больших карих глаз с золотистыми крапинками. Она нежно глядела на ребенка, а он, показывая «пирожки» из песка, поднимал к ней свою рыжеволосую головку и голубые глаза, унаследованные от отца.

Мальчик был пухленький, розовый. Подрастая, он начал худеть, его щечки, усеянные веснушками, побледнели. Мать встревожилась. Порой, когда он весело играл со своими сверстниками в Булонском лесу и, пробегая мимо, задевал стул, на котором она сидела за вышиваньем, мать перехватывала его, молча брала за подбородок, хмурила брови и тихонько покачивала головой, вглядываясь в побледневшее личико сына, а он опять убегал. По ночам при малейшем шорохе она вставала и подолгу стояла босая, склонившись над его кроваткой. Врачи, старые друзья ее мужа, успокаивали ее: ребенок хрупкий, вот и все. Ему надо бы пожить в деревне, на свежем воздухе.

Госпожа Тревьер уложила чемоданы и уехала в Броль, где у родителей ее мужа было хозяйство. Тревьер, как вам известно, был сыном крестьянина и до двенадцати лет по дороге из школы домой разорял гнезда дроздов.

Родственники обнялись под окороками, подвешенными к стропилам закопченной комнаты. Тетушка Тревьер, сидя на корточках перед тлеющими головнями огромного очага и не выпуская из рук сковороды, недоверчиво посматривала на парижанку и на няню. Но малыш ей очень понравился — «вылитый отец». Папаша Тревьер, сухопарый и прямой старик в куртке из грубого сукна, обрадовался внуку.

Не успели поужинать, как Андре уже звонко целовал дедушку, не боясь его подбородка колючего-преколючего. Взобравшись к старику на колени, он прижимал кулачки к его впалым щекам и спрашивал, почему тут ямы?

— Да потому, что у меня больше нет зубов.

— А почему у тебя больше нет зубов?

— Потому, что они почернели, а я взял и посеял их в борозду: хотел поглядеть, может вырастут белые.

Андре звонко смеялся. Дедушкины щеки совсем не такие, как мамины.

Парижанке и ее малышу отвели парадную комнату, — там стояла брачная кровать, на которой старики Тревьеры ночевали только раз, и запертый на ключ дубовый шкаф, набитый бельем. Для внука принесли с чердака кроватку, служившую когда-то сыну. Ее поставили в самом укромном углу, под полкой, заставленной горшками с вареньем. Г-жа Тревьер, женщина аккуратная, огляделась в комнате, несколько раз обошла ее, ступая по скрипучим некрашеным половицам, но, к своему огорчению, нигде не нашла вешалки.

Потолок с выступающими балками и стены были выбелены. Г-жа Тревьер не обратила внимания на цветные олеографии, оживлявшие эту прекрасную комнату; но все же приметила над супружеской постелью картинку, изображавшую готическую церковь и процессию мальчиков со свечами, в черных курточках, белых штанах, и нарукавных повязках. Под картинкой был помещен печатный текст, в который имя, фамилия, число и подпись были вставлены от руки: «Я, нижеподписавшийся, удостоверяю, что Пьер-Аженор Тревьер впервые приобщился святых тайн в Брольской церкви 15 мая 1849 года. Кюре Гонтар».

Вдова прочитала и вздохнула, — так вздыхают разумные и сильные духом женщины. Такие вздохи и слезы любви — лучшие сокровища в мире. Те, кого любят, не должны бы умирать.

Раздев Андре, она сказала:

— Ну, теперь помолись, дружок.

Он пробормотал:

— Мама, я тебя люблю, — и, произнося эту молитву, сжал кулачки, уронил голову на подушку и мирно уснул.

Проснувшись утром, он сделал открытие: скотный двор. С удивлением, с восторгом, как зачарованный, глядел он на кур, на корову, на старую кривую лошадь, на свинью. Свинья особенно его пленила. Это очарование длилось много дней. Когда приходило время обеда или ужина, Андре нельзя было дозваться. Наконец он прибегал, перепачканный навозом, с соломой и паутиной в волосах, в башмаках, измазанных навозной жижей, с грязными руками, с исцарапанными коленками, румяный, смеющийся, счастливый.

— Ух, какой ты страшный, не смей подходить ко мне! — кричала мать.

И поцелуям не было конца.

За столом, сидя на скамье, он грыз большую куриную ногу и был похож на Геркулеса, пожирающего свою палицу.

Он ел, не замечая, что ест, забывал пить и болтал без умолку.

— Мама, а что это за курицы, зеленые такие?

— Наверное, попугаи, — не задумываясь, ответила парижанка.

Так Андре научился называть дедушкиных уток попугаями, что очень затемняло смысл его рассказов. Но смутить его было не легко.

— Мама, знаешь, что сказал дедушка? Он сказал, что яйца делают курочки. Но ведь это же неправда. Ведь яйца делают в овощной на улице Нейли, а потом дают их погреть курочке. Мама, как же курицы могут делать яйца, когда у них нет рук?

Андре продолжал свои наблюдения над природой. Гуляя в лесу с матерью, он переживал те же волнения, что и Робинзон Крузо. Однажды, когда г-жа Тревьер, сидя под дубом у дороги, вышивала, Андре нашел крота. Огромного крота! Правда, дохлого. Мордочка у него была даже в крови.

— Андре, сию же минуту брось эту гадость! — крикнула мать. — Ну-ка, взгляни скорее вон на то дерево.

И Андре увидал белку, перепрыгивавшую с ветки на ветку. Мама права: живая белка куда забавнее дохлого крота.

Ho — увы! — белка быстро исчезла, и Андре стал приставать к матери — есть ли у белок крылья. Вдруг перед г-жой Тревьер, сняв соломенную шляпу, остановился прохожий; его мужественное и открытое лицо обрамляла красивая темная борода.

— Здравствуйте, сударыня. Как вы себя чувствуете? Вот когда встретились! Это ваш малыш? Какой славный! Мне говорили, что вы гостите у дядюшки Тревьера… Простите, что я так его называю, но мы с ним старые знакомые.

— Мы приехали в деревню, потому что моему мальчику необходим свежий воздух. А вы, сударь? Вы, кажется, жили в этих краях еще тогда, когда был жив мой муж?

Голос молодой женщины дрогнул. Прохожий серьезно сказал:

— Слышал, слышал, сударыня.

И он склонил голову, словно отдавая дань горестному воспоминанию. Помолчав, он сказал:

— Хорошее было время! Как много с тех пор ушло от нас прекрасных людей! Бедные мои пейзажисты! Бедный Милле! А я так по-прежнему и остался другом художников, как они называли меня в Барбизоне[274]. Я знал их всех. Славные люди!

— А как ваша фабрика?

— Фабрика? Работает и без меня.

В разговор вмешался Андре:

— Мама, а мама! Посмотри, под большим камнем божьи коровки. Целый миллион! Правда!

— Тише, Андре, пойди поиграй, — сухо ответила мать.

И друг художников опять заговорил своим красивым ласкающим голосом:

— Как приятно снова встретиться с вами! Друзья часто меня спрашивают, что сталось с красавицей госпожой Тревьер. Я им скажу, что она все такая же красавица, даже еще похорошела. До свидания, сударыня.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*