Кальман Миксат - Том 2. Повести
— Может быть, алоэ или агава?
— Нет, — ответил трактирщик, — его называют по-другому. Жена моя знает. А мне это ни к чему.
— Вы, значит, не любите растений?
— Я только одно люблю, вот это! — сказал трактирщик, набивая трубку табаком. — Король тоже его любит. Разница между нами одна: он живет благодаря ему, а я живу ради него.
Вскоре вошла трактирщица и сказала, что странный цветок называют «виктория-регия».
— Виктория-регия! — живо воскликнул господин Дружба. — Слышите, Кутораи? Вот это повезло! Посмотрим, Кутораи, всю жизнь будет что вспоминать.
Утром они выехали. У дворца Радванских они остановились и попросили разрешения посмотреть на чудесный цветок. Но садовник со злобой сказал, что цветок был да сплыл. В ночь на понедельник его украли жамские горняки, которые ночевали здесь у господского сарая. Какой-то злодей прокрался в оранжерею, где как раз распустилась последняя лилия, сорвал и унес ее.
— На дыбу следовало бы его поднять, разбойника! — пришел в бешенство господин Дружба. — Он еще не пойман?
— Да мы и не гнались за ним, ведь растение и само отцвело бы уже сегодня.
— Но тогда мы бы хоть увидели его.
— А что его видеть? — проговорил садовник. — Сегодня — желто-белое, на другой день — розоватое; то откроется, то закроется; нет, несерьезный цветок.
Между тем вышел помещик. Узнав, в чем дело, он пожалел, что они напрасно трудились, затем добавил:
— Между прочим, господа, это приятно, что венгерские рабочие начинают воровать цветы. Об этом стоило бы написать. Это признак благосостояния, господа. Апофеоз правления Тисы *. Раньше рабочие воровали сало да копченые окорока из дымоходов.
Дружба был расстроен своей неудачей, но зато он узнал, что в Жаме имеется рудник.
В полдень наши путники остановились в деревне Клинец; здесь в корчме они заказали себе яичницу и велели накормить лошадей. Как раз в то время там развлекались местные богатеи во главе со старостой, который хвастался тем, что его шляпа весит двадцать фунтов. С каждым годом на шляпе оседало все больше грязи и жиру, оттого она и становилась тяжелее. Кутораи с удивлением смотрел на нее, прикидывая. Господин Дружба принялся философствовать по этому поводу:
— Видите, Кутораи, эта шляпа — аллегория нашей общественной жизни. Некоторые политики тоже от грязи приобретают все больший вес и наконец становятся просто незаменимыми, бессменными. Совсем как шляпа клинецкого старосты.
Затем он вступил со старостой в разговор, чтобы расспросить его о деревне Жам.
— Я не бывал в тех краях, — небрежно махнув рукой, ответил староста, — но знаю, что Жам находится за апамальским хутором.
— Подавился бы он своим разъяснением! — раздраженно сказал господин Дружба по-венгерски Кутораи. — Снова ничегошеньки не могу узнать об этом имении, хоть сгори от любопытства. К черту все эти разговоры! — Он сердито повернулся к старосте. — А что это значит, дорогой братец, «за апамальским хутором»? Может быть, это имеет какой-то особый смысл?
— А как же, — ответил староста, укрепляя сзади в своих длинных волосах гребешок. — В народе говорится, что за апамальским хутором не живут ни щука, ни хозяин добрый.
— А что же это должно значить, братец?
— То, что там уже горы, сударь, да реки, в которых правда водится форель, но земля самая скудная. Поэтому хорошему хозяину там и делать нечего.
— Покорнейше благодарю. Ну и ну! Кутораи, вы знали покойного Домокоша Копала? Что он был за человек?
— Знал, господин профессор, он был большой осел.
— Кажется, этот осел подложил нам порядочную свинью.
Кучер запряг лошадей, и они снова двинулись в путь. Подвода катилась медленно. Дорога шла великолепным лесом, вдоль шумящих потоков, на берегу которых буйно росли папоротники. Часто попадались кусты терна и лозы, увитые ежевикой. Из-под колючего можжевельника выглядывали ящерицы. Дружба знал все растения, даже их латинские названия: более того, казалось, что травы и деревья тоже знали его и раскланивались с ним. «Посмотрите, вот едет Тивадар Дружба, наш приятель, наш профессор знакомый, ботаник, кланяйтесь ему, детки, кланяйтесь», — и кусты наклонялись, а вслед за ними нагибались и старые деревья. Кое-где на их пути встречались долины, тогда казалось, что деревья убегали в сторону и, как зеленый шелковый ковер, расстилался поросший густой травой луг, тысячи разноцветных бабочек кружились над ним. Далеко на опушке леса показывался олень или косуля, чтобы утолить жажду у ручья, но, заслышав стук копыт и грохот колес, звери в испуге прятались в зарослях.
Вечером подвода миновала одинокий домик. Кучер, обернувшись, сказал:
— Это и есть апамальский хутор.
— Значит, и ты знаешь эту поговорку?
— Так точно. Щука и хозяин добрый за этим хутором не живут.
Теперь местность была голой и безлюдной. Хорошая дорога неожиданно кончилась, и вскоре экипаж с грохотом опрокинулся в овраг.
Наши путешественники с большим трудом выбрались оттуда, каким-то чудом ни люди, ни лошади не пострадали, но возок сломался.
— Кажется, — сказал Кутораи, — по эту сторону от апамальского хутора не только щукам туго приходится.
Господину Дружбе было не до шуток. Положение сложилось отчаянное: повозка сломалась, требовался кузнец, идти пешком ночью куда-то к черту на кулички было немыслимо. Все детские сказки воскресли у него в памяти, — о детвайских разбойниках, о страшных делах знаменитого Яношика. Внезапно вдали зажглись огоньки. Холодок пробежал у него по спине: наверное, это разбойники варят там ужин.
Но они недолго терзались неизвестностью: вскоре послышался стук колес.
Это была пустая бричка.
Ну, видно, бог послал ее прямо с неба!
— Эй, кучер, погоди! Куда едешь?
— В Жам.
— Друг ты мой, Кутораи, если это не перст божий, тогда я не Тивадар Дружба… Не подвезешь ли нас? С нами случилось несчастье.
— Пожалуйста.
Кучер не только взял их, но и помог словацкому ямщику вытащить и кое-как связать разбитый возок.
Господин Дружба расплатился с потерпевшим аварию ямщиком и взгромоздился вместе с надзирателем на добротное кожаное сиденье брички. После перенесенного страха он стал разговорчивым и веселым, как никогда.
— Чей ты кучер, братец? — спросил Дружба своего спасителя.
— Барона Пала Вильдунгена, — ответил тот.
— А где живет господин барон?
— В Жаме.
— Ого! — рассмеялся господин Дружба. — Что вы за люди? Разве у вас не придерживаются пословицы, что за апамальским хутором не живет хозяин добрый?
— Да он и не живет, — ответил кучер, повернувшись назад.
— Как так? Разве не ты сказал, что у тебя хозяин — барон?
— Барон-то он барон, да хозяйством не занимается.
— А что же он делает?
— Он директор на шахте.
Кучер рассказал, что он отвозил свою госпожу на станцию. Она уехала в Братиславу к старшей дочери, к той, что на выданье (вот это красавица девушка, если бы вы только видели!), а дома еще остались две дочки, но те совсем девочки; кроме того, у хозяина есть взрослый сын, красавец. Стоит посмотреть на него. У девушек при виде его сердце начинает стучать, как телеграфная машина.
Почти целый час ехали в сумерках. Дул слабый ветерок, колыхались ветви деревьев, которые казались какими-то диковинными животными.
На небе не было ни единой звезды, но голые поля горели под вечерним заревом, поэтому земля была светлее, чем небо, что всегда производит таинственное, сказочное впечатление.
— Эй, братец, не знаешь ли ты владений Копала?
— Как же, знаю.
— Хорошие земли?
— Ерундовые, — ответил кучер, поправляя на шляпе страусовое перо.
— Все же сколько они стоят?
— Не стоят они ни черта.
«Ну и влипли», — подумал господин Дружба. Так как эти сведения его не удовлетворяли, он поспешил перевести разговор на погоду.
— Не намокнем ли мы?
Кучер тщательно осмотрел все уголки неба, затем пожал плечами.
— А кто его знает.
— Ну, а трактир в деревне есть? Он отрицательно покачал головой.
— А где же мы заночуем?
— У моего хозяина или у другого какого лешего, — ответил тот равнодушно.
Директор шахты любил гостей, во-первых, потому, что, как страстный политикан и заядлый спорщик, всегда желал иметь свежих людей для диспутов, а во-вторых, потому, что гостей он содержал за счет акционерного общества, с которого за каждую персону брал значительно дороже, чем это обходилось ему самому. Гость в Венгрии повсюду радость, а у Вильдунгена он был еще и доходной статьей.
Итак, у директора постоянно были гости. Сегодня он привел местного лютеранского священника Шамуэля Салитиуса и кассира горной компании, славного куна * Яноша Венеки. Кассир славился тем, что рассказывал всегда лишь одну историю — о пиявках, но никогда не мог рассказать ее до конца. Каждый раз он обижался на слушателей за недоверие и прерывал свою историю. Эта незаконченность умаляла ее значение для мировой науки и человечества. Как-то в молодые годы у господина кассира было воспаление надкостницы, и врач (он жил тогда в Дорожме) прописал ему пиявки на нёбо. Венеки буквально обезумел от боли. Внезапно у него начался приступ кашля, и он случайно проглотил пиявку. С тех пор она живет у него внутри и, когда на нее находит прыть, творит чудеса. Однако, как только он доходил до этого места и начинал перечислять все проделки беспокойного существа, кто-нибудь обычно заявлял, что это, мол, невероятно: за такой срок один из двух уж непременно погиб бы, или пиявка, или кассир. Господин Венеки выходил из себя, стучал кулаком по столу и кричал:
