Михаил Булгаков - Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных
Мышлаевский. Верю. Всему теперь верю.
Николка. Целый фунт весит, вероятно.
Шервинский. Восемьдесят четыре с половиной золотника.
Мышлаевский. Да, чудеса в решете. Ну что ж, господа, стало быть, дежурство у Алеши учиним?
Студзинский. Конечно.
Мышлаевский. Спать все равно не придется.
Николка. Какой тут сон?
Мышлаевский. Знаете что, ребята? Раскинем столик, поиграем в винт, время будет незаметно идти.
Студзинский. Неудобно как-то.
Николка. Что же тут неудобного, господин капитан?
Мышлаевский. Почему неудобно? Сядем впятером с выходящим. Выходящий будет Елену сменять. По крайней мере, забудешься немного.
Николка приготовляет ломберный стол.
(Лариосику.) Вы играете?
Лариосик. Я. Я, видите ли… Да… Играю… Только очень, очень скверно. Я играл, знаете ли, в Житомире с сослуживцами моего покойного папы, с податными инспекторами. Они меня так ругали, так ругали…
Мышлаевский. Да что вы? Впрочем, податные инспектора — известные звери. У нас вы можете не беспокоиться. Мы люди тихие.
Шервинский. У Елены Васильевны принят тон корректный.
Лариосик. Помилуйте, я сразу это заметил. Вообще, дом Турбиных произвел на меня самое приятное впечатление. Здесь, несмотря на все эти ужасные события, как-то отдыхаешь душой, забываешь свои душевные раны, которые есть, конечно, у каждого. А нам, израненным, так нужен покой, так хочется предаться мечтаниям.
Мышлаевский. Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете?
Лариосик. Я? Да, пишу.
Мышлаевский. Так-с. Извините, что я вас перебил, продолжайте, пожалуйста. Так вы говорите — отдаться мечтаниям? Что касается Житомира, судить, конечно, не берусь, но у нас здесь мечтать трудно. (Николке.) Ты щетку смочи водой, а то пылит здорово.
Николка зажигает свечи.
Студзинский. Хорошенькие мечтания!
Лариосик. Я сам понимаю. Конечно, когда весь мир погряз в кровавых ужасах гражданской войны, трудно сосредоточиться в своей личной жизни. Я хотел только сказать, что за этими кремовыми шторами как-то смягчаются наши острые переживания. Елена Васильевна распространяет какой-то внутренний свет, тепло вокруг себя, да и все ваше общество кажется мне дружной семьей… Я, видите ли, только что пережил личную драму. Ну, не будем говорить о ней…
Мышлаевский. Что ж, вы, конечно, правы в том, что касается Елены Васильевны и всего семейства Турбиных. Виноват, ваше имя-отчество: Ларион Иванович, если не ошибаюсь?
Лариосик. Ларион Ларионович. Но, право, мне бы было очень приятно, если бы вы меня называли попросту — Ларион.
Мышлаевский. Ну что ж. Вот, даст Бог, сойдемся поближе. За фасонами мы особенно не гоняемся.
Лариосик. Я очень счастлив, что попал к Турбиным, может быть, я выражаюсь несколько сентиментально. Я, видите ли, лирик по натуре. Я бы даже выразился — поэт. А многие смеются над поэтами.
Мышлаевский. Да храни Бог! Вы напрасно так поняли мой вопрос. Я против поэтов ничего не имею. Не читаю я, правда, стихов.
Студзинский. И никаких других книг.
Мышлаевский. Не слушайте, капитан сочиняет. Тащите карты. Неправда-с, если угодно знать — «Войну и мир» читал. Вот, действительно, книга. До самого конца читал и с удовольствием. А почему? Потому что писал не хулиган какой-нибудь, а артиллерийский офицер. У меня девятка пик. Вы со мной. Капитан — с Шервинским. Николка, выходи… Да-с… Вот, был писатель, граф Лев Николаевич Толстой. Гвардейской артиллерии поручик. Жаль, что бросил служить. До генерал-лейтенанта дослужился бы совершенно свободно. Впрочем, ему легко было писать, у него имение было. В имении это просто. Зимой делать не черта, вот и пиши себе. Пики.
Шервинский. Пасс.
Николка (подсказывает Лариосику). Две пики.
Лариосик. Две пики.
Студзинский. Пасс.
Мышлаевский. Пасс.
Шервинский. Две бубны.
Николка (подсказывает Лариосику). Без козыря два.
Лариосик. Два без козыря.
Студзинский. Пять бубен! Не дам.
Мышлаевский. Не лезьте, дорогой капитан. Малый в пиках.
Шервинский. Ничего не поделаешь, пасс.
Мышлаевский. Купил. (Посылает карты Лариосику.) По карточке попрошу.
Неожиданно глухие звуки граммофона из квартиры Василисы.
Николка. Тсс… погодите.
Все прислушиваются.
Граммофон. У Василисы гости. В такое время, неслыханная вещь!
Мышлаевский. Да… тип ваш Василиса.
Лариосик раздает по карте.
Что ж вы говорите, что плохо играете? Совершенно правильно! Вас не ругать, а хвалить вот именно нужно! Твой ход, баритон.
Играют. Мышлаевский внезапно зловещим голосом.
Какого ж ты лешего мою даму долбанул? Ларион!
Шервинский. Го… го… Вот и без одной!
Студзинский. Запишем семнадцать тысяч.
Лариосик. Я думал, что у Александра Брониславовича король.
Мышлаевский. Как можно это думать, когда ты своими руками у меня купил и мне прислал?! Вот он — он! Как вам это нравится? А?! Он покоя ищет! А без одной сидеть при считанной игре — это покой?!
Студзинский. Постой, может быть, у Шервинского…
Мышлаевский. Что может быть, ничего не может быть!..
Николка. Тише, Витенька, ради Бога.
Елена (выглянув). Тише, что вы!
Мышлаевский (зловещим шепотом). Ничего не может быть, кроме ерунды! Нет, батюшка мой, может быть, в Житомире податные инспектора так и делают, но у нас такая игра немыслима!
Студзинский. Он думал…
Мышлаевский. Ничего он не думал! Винт, батенька, не стихи! Тут надо головой вертеть! Да и стихи стихами, но все-таки Пушкин или Надсон, например, никогда бы такой штуки не выкинули — собственную даму по башке лупить!
Лариосик. Я так и знал, мне так не везет…
Звонок. Гробовое молчание. Звонок повторяется.
Мышлаевский. Так-с. Вот так клюква.
Николка. Все может быть. А вернее всего, обыск.
Шервинский. Ах, черт возьми!
Елена (выходя). Звонок. Витенька, мне, что ль, пойти открыть?
Мышлаевский. Нет-с, Елена Васильевна. Теперь я за швейцара буду. (Вынимает револьвер.) На, Николка. Играй к черному ходу или форточке. В случае, если это петлюровские архангелы, я закашляюсь, тогда выброси. Только, чтоб потом найти. Вещь дорогая.
Николка. Слушаю-с, господин капитан.
Мышлаевский. Итак. Диспозиция. Знаешь, капитан (Студзинскому), ты будешь студент медик. Ступай к больному, скажешь, что дежуришь у него.
Студзинский. Ладно. (Уходит.)
Мышлаевский. Николка, брат — студент. Юнкером никогда не был. Так-с. Ты — певец местной оперы, в гости пришел. Черт возьми, много нас. Ну, да ничего. Я двоюродный брат — кооператор. Ларион — квартирант. Документы у тебя какие?
Лариосик. У меня царский паспорт.
Мышлаевский. Под ноготь его!
Ларион убегает.
Постой, оружия у него нету? Спроси.
Николка. Ларион Ларионович, оружия у вас нету?
Лариосик. Боже сохрани.
Долгий звонок.
Елена. Открывай лучше, Витя.
Мышлаевский. Успеется. У доктора тиф, раны нету. Ты. Ты — чепуха, женщина. Ну, Господи, благослови. (Идет в переднюю.)
Шервинский (задувая свечи). Пасьянс раскладывали.
Мышлаевский. Кто там?
Голос глухо, слов не разберешь.
Давайте ее сюда! (Приоткрывает дверь на цепочке.)
Рука просовывается, протягивает ему беленький квадратик. Мышлаевский закрывает дверь.
(Возвращаясь.) Удивительное дело, действительно телеграмма.
Николка. Телеграмма. Удивительно.
Елена. Мне. (Разрывает. Читает.) Бедного Лариосика постиг страшный удар. Актер Линский соблазнил…
