Лоренс Стерн - Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена
То был глаз — —
— Но если я скажу еще хоть слово, я сам в него влюблюсь.
Он погубил дядю Тоби.
Глава XXVI
Ничто не показывает характеров моего отца и дяди Тоби в таком любопытном свете, как их различное поведение в одном и том же случае, — — я не называю любви несчастьем, будучи убежден, что она всегда служит ко благу человеческого сердца. — — Великий боже! что же она должна была сделать с сердцем дяди Тоби, когда он и без нее был олицетворением доброты!
Мой отец, как это видно из многих оставшихся после него бумаг, был до женитьбы очень подвержен любовной страсти — — но вследствие присущего его натуре комического нетерпения, несколько кисловатого свойства, он никогда ей не подчинялся по-христиански, а плевался, фыркал, шумел, брыкался, делался сущим чертом и писал против победительных глаз самые едкие филиппики, какие когда-либо были писаны. — — Одна из них, написанная в стихах, направлена против чьего-то глаза, который в течение двух или трех ночей сряду не давал ему покоя. В первом порыве негодования против него он начинает так:
Вот чертов глаз — — наделал ты вреда
Похуже турка, нехристя, жида[429].
Словом, пока длился припадок, отец только и делал, что ругался, сквернословил, сыпал проклятиями — — — однако не с такой методичностью, как Эрнульф, — — он был слишком горяч; и без Эрнульфовой политичности — — ибо отец хотя и проклинал направо и налево с самой нетерпимой страстностью все на свете, что так или иначе содействовало и благоприятствовало его любви, — — однако никогда не заключал главы своих проклятий иначе, как ругнув и себя в придачу, как одного из самых отъявленных дураков и хлыщей, — говорил он, — каких только свет производил.
Дядя Тоби, напротив, принял случившееся, как ягненок, — — сидел смирно и давал яду разлиться в своих жилах без всякого сопротивления — — при самых сильных обострениях боли в своей ране (как и в то время, когда его мучила рана в паху) он ни разу не обронил ни одного раздражительного или недовольного слова — — он не хулил ни себя, ни земли — — не думал и не говорил дурно ни о ком и ни в каком отношении; одиноко и задумчиво сидел он со своей трубкой — — смотрел на свою хромую ногу — — да испуская по временам горестное охохо! звуки которого, мешаясь с табачным дымом, не беспокоили никого на свете.
Повторяю — — он принял случившееся, как ягненок.
Сначала он, правда, допустил на этот счет ошибку; ибо в то самое утро он ездил с моим отцом спасать красивую рощу, которую декан и капитул распорядились срубить в пользу нищих[430], между тем как названная роща, будучи хорошо видна из дома дяди Тоби, оказывала ему неоценимые услуги при описании битвы под Виннендалем[431], — — и от слишком крупной рыси (дядя торопился спасти рощу) — на неудобном седле — — никуда негодной лошади и т. д. и т. д. — случилось то, что под кожу нижней части туловища дяди Тоби стала проникать серозная часть крови — — первые скопления которой дядя Тоби (не имевший еще никакого опыта в любви) принял за составную часть своей страсти. — Но когда волдырь, натертый седлом, лопнул — а внутренний остался, — — дядя Тоби сразу понял, что рана его не накожная — — а прошла в самое сердце.
Глава XXVII
Свет стыдится быть добродетельным. — — Дядя Тоби мало знал свет; поэтому, почувствовав себя влюбленным в миссис Водмен, он совсем не думал, что из этого надо делать больше тайны, чем, например, в том случае, если бы миссис Водмен порезала ему палец зазубренным ножом. Но хотя бы даже дядя Тоби думал иначе — — все равно, он настолько привык видеть в Триме преданного друга и находил каждый день столько новых доказательств его преданности — — что не мог бы переменить, своего отношения к нему и не оповестить его о случившемся.
— Я влюблен, капрал! — сказал дядя Тоби,
Глава XXVIII
— Влюблены! — воскликнул Трим, — ваша милость были еще совсем здоровы позавчера, когда я рассказывал вашей милости историю о короле богемском. — Богемском! — проговорил дядя Тоби — и задумался. — Что сталось с этой историей, Трим?
— Она у нас как-то затерялась, с позволения вашей милости, — но ваша милость были тогда так же далеки от любви. как вот я. — — Это случилось сейчас же после того, как ты ушел с тачкой, — — — с миссис Водмен, — проговорил дядя Тоби. — — Она мне всадила пулю вот сюда, — прибавил дядя Тоби — показывая пальцем на грудь. — —
— — Она так же не может выдержать осаду, с позволения вашей милости, как не может летать, — воскликнул капрал. — —
— — Но поскольку мы соседи, Трим, — лучше всего, по-моему, сначала учтивым образом ее предуведомить, — сказал дядя Тоби.
— Если б у меня достало смелости, — сказал капрал, — не согласиться с вашей милостью…
— — Зачем же тогда я разговариваю с тобой, Трим? — мягко заметил дядя Тоби. — —
— Так я бы первым делом, с позволения вашей милости, сам повел на нее сокрушительную атаку — и уж потом заговорил учтиво — ведь если она наперед что-нибудь знает о том, что ваша милость влюблены… — Спаси бог! — воскликнул дядя Тоби, — она сейчас знает об этом не больше, Трим, — чем неродившееся дитя. — —
Золотые сердца! — — —
Миссис Водмен уже двадцать четыре часа назад самым обстоятельным образом рассказала о случившемся миссис Бригитте — и в эту самую минуту держала с ней совет по случаю легких опасений относительно исхода дела, которые Диавол, никогда не дрыхнущий где-нибудь в канаве, заронил ей в голову — не дав ей допеть и до половины благодарственное славословие. — —
— Я ужасно боюсь, — сказала вдова Водмен, — что если я выйду за него замуж, Бригитта, — бедный капитан не будет наслаждаться здоровьем из-за своей страшной раны в паху. — —
— Может быть, мадам, она не такая уж большая, — возразила Бригитта, — как вы опасаетесь, — — и кроме того, я думаю, — прибавила Бригитта, — что она засохла. — —
— — Я бы хотела знать наверно — просто ради него же, — сказала миссис Водмен. — —
— Мы все узнаем досконально не позже как через десять дней, — ответила миссис Бригитта: — ведь покамест капитан будет ухаживать за вами — я уверена, мистер Трим приволокнется за мной — и я позволю ему все, чего он пожелает, — прибавила Бригитта, — лишь бы все у него выведать. — —
Меры были приняты немедленно — — дядя Тоби и капрал, со своей стороны, продолжали приготовления.
— Итак, — проговорил капрал, подбоченясь левой рукой, а правой сделав размах, обещавший успех — никак не меньше, — — если ваша милость дозволит мне изложить план нашей атаки…
— — Ты мне доставишь огромное удовольствие, Трим, — сказал дядя Тоби, — и так как я предвижу, что ты будешь в этой атаке моим адъютантом, вот тебе для начала крона, капрал, чтобы спрыснуть свой офицерский патент.
— Итак, с позволения вашей милости, — сказал капрал (сперва поблагодарив поклоном за офицерский патент), — мы перво-наперво достанем из большого походного сундука шитые мундиры вашей милости, чтобы хорошенько их проветрить и переставить рукава на голубом с золотом — кроме того, я наново завью ваш белый парик рамильи — и пошлю за портным, чтобы он вывернул тонкие пунцовые штаны вашей милости. — —
— Я бы предпочел надеть красные плисовые, — заметил дядя Тоби. — — Они худо сидят на вас, — сказал капрал.
Глава XXIX
— — Тебе надо будет немного почистить мелом мою шпагу. — — Она будет только мешать вашей милости, — возразил Трим,
Глава XXX
— — Зато мы выправим пару бритв вашей милости — и я подновлю свою шапку монтеро да надену полковой мундир бедняги лейтенанта Лефевра, который ваша милость велели мне носить на память о нем, — и как только ваша милость чисто побреетесь — да наденете чистую рубашку и голубой с золотом или тонкий пунцовый мундир — — иногда один, иногда другой — и все будет готово для атаки, — мы смело пойдем на приступ, точно против бастиона, и в то же время, как ваша милость завяжет бой с миссис Водмен в гостиной, на правом фланге, — — я атакую миссис Бригитту в кухне, на левом фланге; когда же мы овладеем этим проходом, ручаюсь, — сказал капрал, прищелкнув пальцами над головой, — что победа будет наша.
— Хотелось бы мне выйти с честью из этого дела, — сказал дядя Тоби, — но клянусь, капрал, я бы предпочел подойти к самому краю неприятельской траншеи…
— Женщина — вещь совсем иного рода, — сказал капрал.
— Да, я думаю, — проговорил дядя Тоби.
Глава XXXI
— Если какая-нибудь из словесных выходок моего отца способна была рассердить дядю Тоби в период его влюбленности, так это вошедшее у отца в привычку превратное употребление одной фразы Илариона-пустынника[432], который, повествуя о своем воздержании, о своих бдениях, бичеваниях и прочих вспомогательных средствах своей религии, — говорил (с несколько большим балагурством, нежели подобало пустыннику), что он употребляет эти средства с целью отучить своего осла (разумея под ним свое тело) становиться на дыбы.
