Герхарт Гауптман - Атлантида
— Увы, на мою долю никогда ничего подобного не выпадало. А мне бы такая история доставила только удовольствие. Мы молоды, — добавил он в заключение, — а в молодости нужно хватать все, что дает нам жизнь.
Веселое настроение друга было для Эразма спасательным кругом, который держал его на плаву, не давая тонуть.
— Собственно, в границких обстоятельствах есть и положительная сторона, — сказал он. — Veni, creator spiritus.[146] Не знаю, известно ли тебе, как Гете определял гения. Он не называет гением ни одного смертного. Согласно Библии, в колодец Вифезды иногда опускался ангел. Больные выздоравливали, если входили в воду одновременно с ним, пока вода еще была в движении. Человек, к которому милостиво снисходит гений, подобен колодцу Вифезды. Гений входит в него лишь на время. Но в течение этого времени колодец бурлит и полыхает. Если этот гений — херувим, то он является в четырех обличьях: человека, орла, льва и быка. Чаще всего человек оказывается слишком слабым сосудом, чтобы вместить и удержать столь мощного духа. Он переполняется или разлетается на части. Если же к человеку снисходит падший ангел Люцифер, демон-змий, с тремя парами крыльев, то он поднимает его выше земли и даже небес. И тогда смертный задыхается от отсутствия воздуха. Veni, creator spiritus. В самом деле, мною владеет какая-то одержимость. Со всем смирением и благодарностью я принимаю на себя эту миссию, эту дарованную мне свыше благодать. И малые размеры границкого театра не лишают мою миссию ее величия. Для меня она столь велика, что я могу не выдержать и разлететься на куски.
Человек, призванный гением, становится его инструментом. Лучше всего это понимаешь на примере музыки. Я, увы, очень слабый инструмент. Признаюсь тебе, я с мучительным напряжением жду того мига, когда Господь оставит меня. Я не мог бы снова и снова, так сказать, сотрясаться всем корпусом, словно корабль, гонимый вперед демонической силой пара Я жажду простой человечности, человечной простоты, душевного покоя, созерцательной невозмутимости и здорового детского довольства жизнью.
После чего Эразм приступил к довольно пространной импровизации на тему «Гамлета».
— Вся эта история исполнена колдовства. Я сам нахожусь под его воздействием. Подобно Гамлету, я втянут в то, чего не желал и что имеет характер неотвратимости. Для Гамлета — это его собственная мать, чье священное для него тело осквернил грязный, похотливый мерзавец, убийца его отца, что-то нашептывающий ему, подобно голосу из потустороннего мира. Каким неотвратимым гнусностям вынужден противостоять Гамлет, стремившийся всегда к идеалу чистоты! Он, мечтавший употребить свою свободу для свободной жизни, видит, как его все больше лишают этой свободы. Близкого к отчаянию Гамлета принуждают к мести, к преступлению, грязь которых навсегда лишит его чистоты, а чернейшая вина заступит на место невинности. Его душа, отягченная убийством дяди и виной за смерть собственной матери, даже если и сможет оправдать злодеяния, отмыться не сумеет. Уже в первой сцене драмы Гамлет страшится убийства, крови, вины, всей этой грубой, пахнущей кровью, судейской миссии, которую он предчувствует и которая вселяет в него такой ужас, что он дрожит, как животное неподалеку от бойни. Он никому не открывает того, что ощущает и предвидит, он просто пытается сбежать. Но, увы, Клавдий — Эгист противится бегству Гамлета — Ореста. Принц хочет уклониться от возложенной на него миссии и укрыться в Виттенберге.
Итак, злой рок выпущен на волю слепыми руками преступного соблазнителя, покорного воле изменницы королевы, которым помогали и нежные, любящие руки матери. Впрочем, весьма коротким было то время, пока Гамлет не отвечал за свои решения. Как только перед ним материализуется убитый отец, сразу же материализуется и совершенное здесь злодеяние. И с этого мига он не может больше и помыслить ни о бегстве, ни о Виттенберге, ни о том, чтобы просто отойти в сторону. Нет, Гамлет — это не Орест, в нем таится нечто большее, чем в Оресте, хотя атмосфера, которая его окружает, по сути очень похожа на атмосферу «Жертв у гроба» Эсхилла, этой трагедии кровавой мести:
Раздался в доме вещий вопль,
И встали дыбом волосы. В ночи, во сне
Царица закричала. Этот крик
Был полон страха. Тяжестью беды
Обрушился на женские покои
Полуночный, нежданный стон.
Как эта атмосфера сходна с той, что царила в ту ночь, когда была сыграна «Мышеловка», когда Гамлет, на время отказавшись от убийства Клавдия, отправился в покои матери. Или вот еще:
Нет, огненная пасть костра
И та, дитя мое,
Не в силах дух умершего сгубить
И гнев его испепелить не в силах.
То же самое мог бы сказать и грозный герой, призрак отца Гамлета, появившись на площадке перед замком. И вот это тоже можно было бы отнести и к нему:
Из гроба встав, казнят живого мертвые.
И далее:
Разящий меч кует Судьба,
Не дрогнет наковальня Правды.
Эриния всепомнящая в срок
Заносит меч над осужденным домом,
Чтоб снова кровь, дитя старинной крови,
В расплату за убийство пролилась.[147]
Вот так и вызванный из Виттенберга Гамлет стоит в черном длинном плаще перед замком своего отца, захваченным убийцей, совершенно подавленный миссией, которую он пока только предчувствует. И рядом с Гамлетом Горацио, как рядом с Орестом всегда был Пилад.
Но, как я уже говорил, Гамлет выше Ореста. Еще многих людей, сознающих предначертания судьбы, будет занимать этот образ своей новизной и своеобразием. Лишь бы его оставили в покое психологи, которые просто классифицируют явления и глядят на них со стороны. Было бы обидно обнаружить священнейшее олицетворение самого высокого страдания в какой-нибудь истории болезни или в палате нервного отделения. Гамлет слишком уважал себя, чтобы стать всего лишь безвольным орудием мести. Он ценил свою уникальность. Более всего ему хотелось хоть на миг забыть о кровной мести и даже уклониться от исполнения долга, во имя которого ему приходится жертвовать всем смыслом своей жизни.
Тут Эразм прервал затянувшуюся импровизацию и извинился перед Рейманом за свою одержимость «Гамлетом», которая, верно, уже прискучила другу. Но тот возразил:
— Ах, не говори так, пожалуйста! Ничего интереснее этого я давно не слышал. Подумай сам, сколь монотонна и бездуховна моя служебная жизнь. И если хочешь оказать мне честь, считай меня своим Горацио или Пиладом.
Итак, как говорил Рейман, при встрече с женой Эразму следовало решить этот щекотливый вопрос, не теряя чувства юмора. К сожалению, сей добрый совет не оказывал никакой поддержки Эразму, пока он, расхаживая взад и вперед по перрону, поджидал прибытия поезда. Да и спасательный круг веселого легкомыслия, который кинул ему друг, уже не мог держать его на поверхности: тонущий безуспешно боролся с волнами.
С каким нетерпением ожидал он любимую в пору жениховства после, увы, неизбежных разлук! Ему мерещились все возможные и невозможные помехи; из страха, что придется платить за переполнявшее его счастье, они начинали казаться ему вполне реальными. А сейчас у него камень свалился бы с души, если бы Китти не вышла из поезда, если бы пришла телеграмма с сообщением, что из-за чего-то, к примеру из-за детей, она не сможет приехать.
Если бы он не был так подавлен, узнав о ее приезде, он непременно уговорил бы ее не приезжать. Правда, к тому времени она была уже в пути, телеграмма была отправлена из Лейпцига, где у Китти были родственники, а их адреса Эразм не помнил, ибо вообще не имел обыкновения держать в памяти адреса.
Впрочем, такое противодействие с его стороны не обошлось бы без последствий. Ничуть не сомневаясь в его чувствах, Китти хотела порадовать супруга встречей с более веселой и здоровой женой. И его сопротивление могло вызвать у нее новый кризис.
Но приезд ее просто губителен! Если только ему не удастся удержать Китти подальше от опасной зоны. Можно ли вообразить более сложную задачу, да и разрешима ли она?
Итак, Китти скоро выйдет из вагона, мрачно продолжал размышлять Эразм. Она будет в трауре, ведь у нее умерла сестра. Она, конечно, уверена, что я, как и до разлуки, живу в мире наших семейных радостей, горестей и волнений. Но мою душу сейчас заняла, пожалуй, даже захватила другая женщина, и любые мои попытки утаить это от Китти едва ли будут иметь успех. Появись она дней через восемь, когда с гамлетовским наваждением будет уже покончено, она скорее всего увидела бы супруга, сбросившего груз забот и совершенно здорового.
Хорошо, что сегодня на репетиции в Границе всего лишь постановка света. Фон Крамм управится с этим и без меня. Я подыщу тут гостиницу для Китти. Это будет не слишком приятно, но сделать так необходимо. А не оставить ли Китти здесь сегодня одну? Эразм долго размышлял над этим, но не смог найти достойной уловки, чтобы оправдать такое намерение. Выходит, ты боишься остаться ночью наедине с собственной женой, признался он себе.
