Вальтер Скотт - Пуритане. Легенда о Монтрозе
Мортон прислушался, и из самой пропасти, в которую падали воды, среди рева и грохота, донеслись до него вскрики, вопли и даже отрывочные слова, как если бы терзаемый демон потока присоединял свои жалобы и стенания к голосу его бушующих вод.
— Нам сюда, — сказала девочка, — сэр, если угодно, следуйте за мной, но смотрите не оступитесь.
Смело и проворно, легким и привычным движением, она соскользнула с площадки, на которой стояла, и, пользуясь углублениями и едва заметными выступами в скале, начала спускаться по ней прямо в пропасть. Крепкий, смелый и ловкий, Мортон, не колеблясь, двинулся вслед за нею: но ему нужно было все время искать опору и для рук и для ног, так как при этом опасном спуске нельзя было обходиться без рук, — это и помешало ему смотреть по сторонам. Но когда они спустились футов на двадцать и до водоема, принимавшего в себя водопад, оставалось еще футов шестьдесят или семьдесят, его провожатая остановилась. Оказавшись снова возле нее, он огляделся и увидел, что их положение столь же романтично, сколь и опасно. Они стояли теперь почти против самого водопада; выше их, приблизительно на одну четверть его высоты, находилась верхняя точка пропасти, в которую с грохотом устремлялся водопад; ниже, на три четверти его высоты, виднелся темный, глубокий, мятущийся водоем, принимавший в себя его воды. Обе страшные точки — та, откуда начиналось падение еще сплошной водной громады, и темная, мрачная пучина, которая ее поглощала, — были теперь прямо пред ним, как и вся стена вихрящейся пены, отрывающейся от первой из этих точек и клокочущей и кипящей во второй. Они были так близко от величественного потока, что их осыпали брызги и почти оглушал его рев. Но рядом с низвергающейся водой, в каких-нибудь трех ярдах от водопада, через бездну был перекинут старый, разбитый бурями дуб, как будто случайно сюда упавший; то был мост, ужасающе узкий и ненадежный. Верхушка дерева лежала на той площадке, где стояли Мортон и его спутница; нижняя часть, комель, — на выступе скалы по ту сторону пропасти; он был, вероятно, закреплен, но Мортон не видел, где именно. Из-за этого выступа, то вспыхивая, то затухая, расходились багровые отблески; искрясь и переливаясь в струях падающей воды и местами окрашивая ее в малиновый цвет, они придавали им причудливое, зловещее освещение, составлявшее контраст с освещением верхней части каскада, озаренной лучами восходящего солнца, которые даже в полдень не могли осветить и третьей части всего водопада. Пока он рассматривал это зрелище, девочка еще раз потянула его за рукав (теперь разговаривать было совсем невозможно) и, указав рукою на дуб и на выступ скалы, дала понять, что он должен перебраться на противоположную сторону.
Мортон с изумлением посмотрел на нее; ему было известно, что гонимые в предыдущие царствования пресвитериане находили убежища в лесах и уединенных долинах, в пещерах и среди речных порогов — в местах самых необычных и самых пустынных; он слыхал о приверженцах ковенанта, скрывавшихся долгое время у Доблина, и на диких высотах Полмуди, и в еще более жуткой пещере, называющейся Крихоплином, в Клозбернском приходе, но его воображение никогда и отдаленно не представляло себе ужаса этих убежищ, и он был удивлен, что эта причудливая и романтическая местность до сих пор была ему неизвестна, при всем его интересе к таким чудесам природы. Впрочем, он тотчас сообразил, что тайна этого труднодоступного и дикого места, служившего укрытием для преследуемых проповедников и нонконформистов, тщательно оберегалась теми немногими пастухами, которые могли о нем знать.
Оторвавшись от этих мыслей, он принялся обдумывать, как ему переправиться по этому опасному и жуткому мосту, влажному и скользкому от непрерывно садившейся на него водяной пыли и висящему над бездною глубиною в семьдесят футов. Между тем его провожатая, очевидно ради того, чтобы придать ему смелости, не задумываясь, легко и свободно прошлась туда и обратно. Позавидовав маленьким босым ножкам, находившим опору на шероховатой поверхности дуба с большею легкостью, чем это было возможно его тяжелым ботфортам, Мортон все же решился попытать счастья; устремив взгляд в одну точку на той стороне, не давая голове закружиться, стараясь не замечать ни шума, ни пенящихся, сверкающих вод, он благополучно переправился по ненадежному мосту и оказался у входа в небольшую пещеру по ту сторону пропасти. Здесь Мортон остановился; при красном свете очага, в котором горел уголь, он мог рассмотреть обитателя этой пещеры, оставаясь незамеченным им, так как стоял в тени, отбрасываемой скалой. То, что он увидел, заставило бы менее решительного и отважного человека отступиться от затеянного им предприятия.
Берли, отличавшийся от прежнего лишь страшной всклокоченной бородой, стоял посередине пещеры; в одной руке он держал закрытую на застежки Библию, в другой — обнаженный палаш. Его фигура, смутно освещаемая красными отблесками раскаленного угля, казалась обликом самого сатаны в огненном Пандемониуме;{207} его слова, насколько их можно было расслышать, были бессвязны, его жесты — неистовы. В полном одиночестве, в почти неприступном месте, он вел себя как человек, сражающийся со своим смертельным врагом. «Ага! Вот он, вот он! — вскрикивал Берли, взмахивая при каждом слове сверкающим палашом, которым изо всех сил поражал пустой и бесстрастный воздух. — Разве я тебе этого не говорил? Я сопротивлялся, и ты бежал меня! Трус, вот ты кто… приди ко мне со всеми своими ужасами… приди со всеми совершенными мной злодеяниями, которые для меня страшнее всего, — того, что есть между створками этой книги, достаточно, чтобы спасти меня от кары. Что ты бормочешь там о седых волосах? Я был прав, его нужно было убить, — нем зрелее зерно, тем оно ближе к жатве. Ты ушел? Ушел? Я всегда знал, что ты трус. Ха, ха, ха!»
С этими дикими возгласами он опустил палаш и замер на месте, как безумец, очнувшийся от припадка.
— Опасное время прошло, — сказала подошедшая к Мортону девочка. — Оно редко продолжается после того, как солнце поднимется над горами; можете войти и разговаривать с ним. Я подожду вас на другой стороне водопада, — он не позволяет, чтобы к нему входили вдвоем.
Медленно и осторожно, готовый, если понадобится, отразить нападение, вошел Мортон в пещеру и предстал перед своим бывшим соратником.
— Как! Ты опять здесь, хотя время твое миновало? — вскрикнул Берли, увидев вошедшего. Он взмахнул палашом; лицо его выражало ни с чем не сравнимый ужас, к которому примешивалось бешенство одержимого.
— Я явился к вам, мистер Белфур, — сказал Мортон спокойным и твердым голосом, — чтобы возобновить знакомство, прервавшееся после битвы у Босуэлского моста.
Как только Берли понял, что перед ним Мортон во плоти и крови, а он понял это с поразительной быстротой, он сразу же овладел своим разгоряченным, неистовым воображением, так как власть над собой была одною из самых поразительных черт этого необыкновенного человека. Он опустил палаш, спокойно вложил его в ножны и пробормотал что-то о сырости и утренней свежести, заставивших старого солдата поупражняться с оружием, чтобы согреть остывшую кровь.
— Ты замешкался, Генри Мортон, и пришел на сбор винограда после того, как пробил двенадцатый час. Согласен ли ты пожать эту руку в знак товарищества и дружбы и стать отныне одним из тех, кто не оглядывается на троны и на династии, но придерживается лишь одних заветов Писания?
— Я удивлен, — сказал Мортон, избегая прямого ответа, — что вы, по прошествии стольких лет, узнали меня.
— Черты тех, кто должен трудиться бок о бок со мною, запечатлены в моем сердце, — ответил Берли. — И, кроме сына Сайлеса Мортона, мало кто решился бы навестить меня здесь, в этой неприступной твердыне. Ты видишь этот подъемный мост, созданный самой природой? — добавил он, указывая на переброшенный через пропасть ствол старого дуба. — Один пинок ногою, и он низвергнется в бездну, оставив врагов по ту сторону в полном бессилии и отдавая того из них, кто будет по эту, во власть еще не знавшего себе равных в единоборстве.
— В этих мерах самозащиты, — заметил Мортон, — вы едва ли теперь нуждаетесь.
— Едва ли нуждаюсь? — переспросил Берли. — Как не нуждаюсь, если враги во плоти и крови объединились против меня на земле, а сам сатана… Но не в этом дело, — добавил он, сам себя прерывая. — Достаточно и того, что я люблю это убежище, мою пещеру Одолламскую,{208} и не сменил бы ее известковых сводов на красивые комнаты в замке графов Торвудов вместе с их обширными землями и баронским титулом. Впрочем, пока ты не избавишься от нелепого бреда юности, можешь думать иначе.
— Вот об этих самых владениях я и хочу с вами поговорить, — сказал Мортон. — Я не сомневаюсь, что найду в мистере Белфуре того же вдумчивого и разумного человека, которого я знал в те времена, когда наших братьев терзали раздоры.
